– Разве этот Иосиф из Аримафеи не входит в состав синедриона, который приговорил назаретянина к смерти? – спросил он – Имея таких достойных покровителей, в нужный момент он мог бы прибегнуть к их помощи! А мы не оказались бы впутанными в дело, которое не делает нам никакой чести.
В этот момент Аденабар подал мне знак. Я вышел вперед и учтиво приветствовал прокуратора, напомнив ему свое имя. Он с безразличием ответил на мое приветствие.
– Да! Конечно, я помню, кто ты, – сказал он, чтобы продемонстрировать свою память. – Твой отец был астрологом Манилием и ты принадлежишь к роду знаменитого Мецентия. Как жаль, что ты прибыл в Иерусалим именно сегодня! К счастью, землетрясение не причинило ущерба городу. Так, значит, ты тоже наблюдал смерть этого назаретянина? Однако все это уже не имеет никакого значения! Через год никто обо всем этом не вспомнит.
Он не снизошел до того, чтобы выслушать мой ответ, и продолжал:
– Моя жена будет рада увидеть тебя. Она чувствует себя не очень хорошо, но уверен, что она с радостью разделит с нами ужин. Я тоже не очень хорошо себя чувствую. Постоянно страдаю от ревматизма, а как ты смог убедиться, мое положение в Иерусалиме обязывает подниматься и спускаться по этой проклятой лестнице.
Тем не менее он передвигался с величайшей ловкостью и безо всякого усилия; ему, похоже, было трудно усидеть на месте. Он был не очень крепкого телосложения и уже начал лысеть, что было заметно, несмотря на то что он зачесывал волосы с затылка на лоб. Взгляд его был холодным и проницательным. Я знал, что его официальная карьера складывалась далеко не блестяще, и лишь благодаря жене он сумел получить этот пост прокуратора, который зависел от императорского легата великой Сирийской провинции. Однако антипатичным его тоже назвать трудно: он умел улыбаться и подтрунивать над самим собой! Думаю, осознавая возложенную на него ответственность представителя Рима, но все же испытывал немалые трудности в установлении правосудия в чужой беспокойной стране. Вот почему его так обеспокоило дело Иисуса.
– Если я поднимусь в свои комнаты, – с горечью вздохнул он, – уверен, что иудеи в скорости заставят меня спуститься обратно из-за какого-то каприза по поводу своего праздника. Из Рима легко приказывать уважать обычаи подвластной страны! А в результате это делает из меня их слугу, а не правителя!
Он принялся вышагивать по двору, жестом пригласив меня следовать за ним.
– Ты уже был в их храме? – спросил он. – Мы как язычники имеем право лишь взойти на паперть: те, кто не прошел обрезания, под страхом смерти не могут входить во внутренний двор Словно мы живем не в Римской империи! Они даже не позволяют нам выставить там хотя бы один портрет императора! Не подумай, что угроза смерти с их стороны – это всего лишь шутка: известен уже не один случай с печальным исходом. Бывает, что какому-то бесшабашному путешественнику взбредет в голову переодеться в местного жителя, чтобы посмотреть, что находится внутри храма, где, впрочем, не на что смотреть. Если его присутствие обнаруживается, его безжалостно забрасывают камнями. Конечно, они имеют на это право, но смею тебя заверить, что эта смерть не из приятных. Надеюсь, тебе в голову не придет таким способом проникнуть в храм.
Затем он стал, осторожно прощупывать почву, пытаясь разузнать последние новости из Рима, и испытал заметное облегчение, услышав, что зиму я провел в Александрии за изучением философии. Поняв, что я не представляю для него никакой политической опасности, и желая продемонстрировать мне всю свою доброжелательность, он, несмотря на свой ревматизм, пригласил меня во внутренний двор, и мы поднялись на вершину величественной крепостной башни, откуда открывался вид на храм. В лучах заходящего солнца это архитектурное творение было прекрасно с его многочисленными папертями и порталами. Понтий Пилат пальцем указал на двор для торговцев и чужестранцев, двор для женщин и двор для мужчин и затем на священную часть центрального здания, где находится дарохранительница. Даже сам первосвященник лишь раз в год имеет право входить в эту часть!
Я спросил, верно ли то, что рассказывают об иудеях во всех странах, будто они поклоняются массивной золотой голове дикого осла, находящейся в дарохранительнице. Прокуратор ответил, что этот вымысел лишен всякого основания.
– Внутри совершенно пусто! – заверил он меня. – Там нет ничего. Однажды Помпей зашел туда в сопровождении нескольких офицеров и по другую сторону занавеси ничего не обнаружил. Такова настоящая правда.
За ним опять прислали посыльного, и мы спустились во двор, где его ожидал представитель понтифика в сопровождении двух охранников храма, который плаксивым голосом напомнил: тела казненных должны быть сняты с крестов до наступления ночи. Понтий Пилат ответил, что разрешает забрать тела пригвожденных к крестам. Тогда из чистого формализма они пустились в долгие разглагольствования по поводу того, кому надлежит это сделать: римлянам или иудеям, хотя было совершенно очевидно, что посланец уже готов выполнить эту задачу, поскольку пришел в сопровождении двух стражников. Он собирался отнести тела на городскую свалку, чтобы предать их огню, круглосуточно поддерживаемому для сожжения мусора.
Прокуратор приказал ему не прикасаться к телу Иисуса из Назарета, если он все еще будет на кресте, поскольку он уже выдал другому человеку разрешение похоронить его. Эта новость сильно не понравилась посланнику первосвященника, однако он не осмелился начать еще один спор, получив лишь общие указания снять с крестов тела до наступления шабата. Тем не менее о попытался узнать, кто получил право на захоронение Иисуса и с причинах этого решения. Однако прокуратор, которому все это уже порядком надоело, оборвал его:
– Что сказано, то сказано!
И повернулся на каблуках, показывая, что встреча закончилась. Иудею оставалось лишь подчиниться и уйти вместе со стражниками.
– Даже после смерти этот иудейский царь продолжает доставлять тебе хлопоты, – произнес я.
– В подобных делах я обрел достаточный опыт, и не привык ломать себе голову над бесполезными вещами. Однако несправедливый приговор привел меня в смятение куда большее, чем я мог себе представить. Сегодня утром он сам признался, что действительно находится вне мира; с этого момента я понял, что с точки зрения политики он не представляет никакой! опасности и отказался осудить его на смерть, но иудеи вынудили меня к этому!
Он с силой ударил кулаком в раскрытую ладонь.
– Из-за беспорядков среди иудеев я стал игрушкой в руках заговорщиков! – в гневе воскликнул он. – Благодаря какому-то предательству они схватили его ночью; с большим трудом удалось собрать необходимое количество членов синедриона, чтобы судить его; при этом они вполне могли бы забросать его камнями за богохульство по отношению к своему Богу! Конечно, у них нет никакого права выносить смертный приговор, однако такое уже случалось, и они всегда оправдывали себя вышедшим из под контроля народным гневом. Только в этот раз они сами струсили перед народным гневом и решили впутать в это дело римлян. Я даже отправил Иисуса местному правителю Галилеи, поскольку он вырос и начал проповедовать в его пределах, но эта хитрая лиса Ирод Антипас лишь посмеялся надо мной и прислал мне его обратно, с тем, чтобы я судил его сам и на мне лежала бы ответственность за любую допущенную ошибку.
– А что он хотел сказать, утверждая, что его царство – за пределами этого мира? – осмелился я поинтересоваться – Я не суеверен, однако когда он умер, вздрогнула земля, небо покрылось мраком, чтобы никто не мог наблюдать за его страданиями.
Прокуратор бросил на меня полный злобы взгляд.
– Нет никакой необходимости, чтобы чужестранец, вроде тебя, напоминал мне о том, о чем моя жена не устает говорить с самого утра! – раздраженно произнес он. – Я арестую центуриона Аденабара, если он будет продолжать распространяться о мнимом Сыне Божьем! Суеверность сирийцев становится невыносимой! Вспомни, что ты – римлянин!
В душе я обрадовался, что на вершине башни не успел рассказать о пророчествах, приведших меня в Иерусалим. В то же время гнев Понтия Пилата заставил меня принять окончательное решение – разобраться до конца во всей истории. Римскому прокуратору не свойственно беспокоиться о смертном приговоре через распятие одного подстрекателя из числа иудеев! Этот царь должен был быть необыкновенным человеком.
Понтий Пилат уже поднимался по ступенькам лестницы, ведущей в его комнаты, предварительно пригласив меня на ужин. Я же вернулся в офицерский зал, где после службы вино лилось рекой. Мне пояснили, что вина в Иудее просто великолепны, в чем я окончательно убедился, испив предложенный мне напиток: разбавленное водой, вино имело приятный освежающий вкус и не было чрезмерно сладким.
