Вася нехотя сел на кровать. Лысоватый вздохнул и показал взглядом Устинову, что самое страшное позади. Молчаливый паренек подошел к Устинову, спросил:
- Больно?
Устинов улыбнулся разбитыми губами:
- Ничего, пройдет.
Он вспомнил, что на дворе 1949 год, и подумал, что нужно подняться выше личной боли, но в душе у него загорелось что-то черное и яркое. Он ненавидел Синегубова и Пивня точно так же, как их ненавидел маленький паренек.
- Как тебя зовут? - спросил Устинов.
- Федор.
- Отныне, Федор, в этой комнате все равны. Все уважают друг друга, все друг другу помогают. Согласен? - Устинов почувствовал, что в нем пробудился новый яростный человек, чем-то похожий на драчуна Мишу Устинова. А то, что Устинов был избит Синегубовым, не относилось к этому новому человеку. Наоборот, было правильно, что из него выбили благодушие.
Он подошел к Васе и лысоватому мужчине Алексею, пожал им руки.
Синегубов и Пивень теперь стояли рядом и настороженно смотрели на него, ожидая, видно, что наступает расплата.
Федор вытащил из-под матраса обрезок водопроводной трубы.
В комнату постучали. Дверь открылась, и вошли Ивановский с главным инженером Тюкиным, двухметровым блондином в форменном кителе.
- Это зачем? - спросил Тюкин, кивая на трубу. - Опять сцепились?
- То наше дело, - буркнул Федор. - А терпеть этих бандюг надоело!
- Как же, вас обидишь, - насмешливо произнес Тюкин. - А кто мне грозил шею свернуть, когда я уплатил строго по расценкам? - И, обращаясь к Ивановскому, он возмущенно добавил: - Двенадцать тысяч заломили за восстановление площадки на шестнадцатом штреке! В четыре раза больше положенного!
- Обещал - плати! - заявил Алексей и протянул к нему свои уродливые руки. - Я вот этими мозолями зарабатываю дом построить. Пашу как негра! Ты обещал - плати рабочему!
- Не надо! - сказал Тюкин. - Рваческие настроения я преследовал и буду преследовать. Вот настоящие рабочие, - он махнул на Синегубова и Пивня. - Советую не поднимать хвост. При немцах работали? Вот и помалкивайте.
- А ты не понимаешь, почему работали? - зло спросил Алексей. - С голоду подыхали! А эти власовцами обзывают. Щенки.
- Но-но! - оборвал Тюкин.
- Да они первые на новенького накинулись, - пожаловался Федор. - Для них все - враги.
- Мы его не за того приняли, - решил оправдаться Синегубов. - Видим - барин, простынки чистые...
- И по зубам, да? - спросил Устинов.
- Миша, ты их не понял, они хорошие ребята, - сказал Ивановский. - Пошли пройдемся.
- Почему он разговаривал с ними как с людьми? - непримиримо вымолвил Пивень. - Кто он такой? Мы его не знаем.
- Узнаешь, не горячись, - успокоил его Ивановский. - Мы с Михаилом Кирилловичем несколько лет вместе выполняли спецзадание. Я тебе говорил, - пояснил он Тюкину. - Этот человек видит любого насквозь. Такая у него профессия.
- Понимаю, понимаю, - с уважением кивнул главный инженер. И, вспомнив фильм "Подвиг разведчика", подумал, о чем можно спросить Устинова без риска выглядеть наивным.
Все с удивлением смотрели на новичка.
- Скажите, что мы вас защищали! - попросил Алексей.
- Ты защищал? - презрительно ответил Пивень. - За свою шкурку дрожал!
- Я ж не знал, кто вы такой, - продолжал оправдываться Синегубов.
- У нас тоже профессия особенная, - сказал Тюкин. - Вон какой народ, сами видите. А другого не будет...
- Будет другой, - ответил Устинов. - И вы тоже будете другой.
- Это все философия. А нам нужны боевые люди. Прошу это усвоить.
- Спасибо, усвоим. - Устинов пощупал рассеченную губу. - Рассуждать тут не приходится.
- Правильно, Миша, о чем рассуждать, - поддержал его Ивановский. - Не забывай, какое сейчас время. Всем трудно.
- Вот именно, - подхватил Тюкин. - Всем тяжело. А вот эти ребята, на которых ты обиделся, отработают, если надо, и две смены, копейки лишней не попросят... Да, у них еще не все получается. Я вынужден некоторым новичкам платить больше. Но опыт - дело наживное. Научатся. Я на их стороне.
- Пивень, расскажи, как от смерти спасся, - предложил Ивановский, показывая Устинову выражением глаз и движением бровей, что после этого ничего больше не понадобится объяснять.
- Что рассказывать! - отмахнулся парень.
- Расскажи! - настаивал и Тюкин, не считаясь с тем, что Пивень морщится и отворачивается.
- Миша умеет улаживать конфликты, - сказал Ивановский, привлекая к себе внимание. - Хлебом не корми, дай что-нибудь уладить. Прямо-таки хобби.
- Что такое хобби? - не понял Тюкин.
- Мания, - нашелся Ивановский. - Мания улаживать конфликты.
- Могу рассказать, как мы с дядей Алексеем попали под бомбежку, - с вызовом предложил Федор. - Всех наших поубивало, а мы остались.
- Замолчи! - велел Алексей. - Бери пример с Пивня: хвалиться горем нечего.
- Ну в другой раз расскажешь, - кивнул Тюкин Пивню. - Будем считать, знакомство состоялось, конфликт улажен. Ты идешь с нами? - обратился он к Устинову.
- Нет, спасибо, - ответил тот.
Прошло два дня, Устинов начал работу под землей и страшно уставал. От многочасового сидения на коленях в низкой щели, именуемой лавой, из которой добывали уголь, даже не сидения, а ерзанья, ходьбы на коленях, лежания на боку, ибо только так можно было грузить лопатой на конвейер и при этом не биться головой в кровлю, - от такой работы ломило кости. Шахтеры дали ему самодельные наколенники из кусков автопокрышек, но помогло мало.
Он с завистью наблюдал за работой этих полуголых, потных, с чумазыми лицами людей, глотающих пыль, которая склеивает легкие, и понимал, что они не думают о тяготах.
На самом деле навалоотбойщик, давший ему запасные наколенники, думал о саднящем левом локте, ушибленном о стойку, и ворчал про себя: "Вот дурак! Отдал такие хорошие наколенники. Где я возьму новые, когда подопрет нужда?"
Машинист врубовой машины, бывший моряк-подводник, приехавший в Донбасс по оргнабору, следил за движением машины и вспоминал черную воду северных фиордов. В реве двигателя ему послышалась мелодия песни, три-четыре ноты. "На рейде морском легла тишина, и землю укутал туман..." Вслед за песней, где были слова о платке голубом, махнувшем уходящему кораблю, он еще вспомнил, что медсестра вышла замуж за другого, а он женился на грушовской девушке и стал на мертвый якорь.
Когда в лаве появилась девушка-газомерщица, укутанная под каской голубым платком, машинист шутя обнял ее и прижал к себе, сделав вид, что принял ее за приятеля. Она оттолкнула его.
- Ой, Роза, обознался! - засмеялся он. - Богатой будешь.
- Это ты, Люткин? - пренебрежительно спросила она. - Я тебе когда-нибудь лампой в лоб засвечу.
- Какая недотрога! - Он снова потянулся к ней.
Девушка размахнулась бензиновой лампой и стукнула его по каске.
Старый навалоотбойщик закричал:
- Взорвешь, окаянная!
Роза, будто и не слыша, прикрутила огонек до размера горошины и стала водить лампой от почвы до кровли. Вверху огонек заметно вырастал, появлялся голубой ореол. Значит, в лаве был метан.
- Опасно? - спросил Устинов, смущаясь.
- Ничего с вами не сделается, - ответила девушка.
Возле лавы, на пункте погрузки в штреке, слесарь монтировал новый светильник в алюминиевом корпусе с длинной лампой-трубкой. Он был молод, недавно стал отцом, и ему хотелось что-нибудь придумать, чтобы преодолеть ощущение тяжести, которая появлялась, когда он шел домой; ему было стыдно, но он чувствовал, что он самый последний примак.
Устинов намахался лопатой до изнеможения и услышал, как кто-то толкнул его. Старый навалоотбойщик, блестя всем черным лицом, показал жестом, что можно отдохнуть.
Подаренные наколенники почему-то привязали навалоотбойщика к новичку. Устинов привалился спиной к забою, вытянул ноги. Работающий чуть повыше шахтер покосился на него, но старый навалоотбойщик махнул ему рукой, что, мол, не отвлекайся.
Михаил на миг закрыл глаза и очутился дома, возле дочери.
Гудела врубмашина, звякали лопаты, Даша смотрела на него... он не знал, вернется ли к ней.
Здесь ему было тяжело жить и не для кого жить.
Он оттолкнулся от угольной стены, стал снова работать.
Даша еще не родилась. Его родители еще были молоды, не подозревали, что через двадцать лет их ждет разрыв, что отец уйдет к другой женщине.
На погрузочном пункте Устинов увидел отца. Он узнал его, потому что ждал: говорили, что приедет изобретатель ламп дневного света. Отец высоко держал голову в каске, щурился сквозь очки и казался высокомерным.
