Ознакомительная версия.
— Только в Иран или Индию!..
— Нет! Нам остались на выбор только два решения: мужество борьбы или позорная смерть в изгнании… Мы с войском выйдем в открытое поле, чтобы схватиться с монголами… Мы будем стремительны, как удар молнии, и неуловимы, как ночные тени… Клянусь моей головой, что ты победишь и прославишься, как шахид — великий полководец! Не медли, действуй!
— Ты не полководец, — сказал величественно шах, подняв палец, украшенный алмазным перстнем. — Ты храбрый джигит, ты можешь быть начальником тысячи, даже нескольких тысяч джигитов, которые как безумные налетят на врага… Я же не могу поступать как храбрый, но безумный джигит… Я правитель великой страны и должен все продумать, все предусмотреть. Я решил иначе. Я оставлю войско моим военачальникам, а сам уеду в Иран, где соберу огромное свежее войско. Я вижу, что счастье оставило меня! В Иране оно ко мне вернется…
— Счастье? — воскликнул с яростью Джелаль-эд-Дин. — Что такое счастье? Разве счастье может покинуть смелого? Нельзя убегать от счастья! Надо гнаться за ним, нагонять его, хватать за волосы и подгибать под свое колено… Вот как добиваются счастья!
— Довольно! Довольно! Ты навсегда останешься взбалмошным джигитом!
Джелаль-эд-Дин поцеловал край одежды отца и вышел из комнаты. В этот день он скрылся, и Хорезм-шах долгое время не имел о нем никаких известий.
Хорезм-шах прошел в залу военного совещания непроницаемый и мрачный. Он величественно уселся на золоченом троне. Шейх-уль-ислам прочел молитву, закончив ее словами:
— Да сохранит великий творец благословенные цветущие земли Хорезма для пользы и славы падишаха.
Все подняли ладони и провели концами пальцев по бороде. Шах сказал:
— Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры, которые считают наилучшими.
Первым говорил великий имам, украшенный познаниями во многих науках, престарелый Шихаб-эд-Дин-Хиваки, прозванный «столп веры и твердыня царства».
— Я повторяю здесь то, что всегда говорил с высоты мембера в мечети: «Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот мученик, тот шахид». Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь повиновения и разбить отряды забот мечом отваги и усердия!
— Мы все готовы сложить наши головы на поле битвы! — воскликнули сидевшие.
— Но что же ты советуешь? — спросил шах.
— Ты — великий полководец. Ты — новый Искендер! — сказал старый имам. — Ты должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна[21] и там в решительной битве обрушиться на язычников-монголов. Ты должен со свежими силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути по пустыням Азии!
Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему.
Один кипчакский хан сказал:
— Необходимо пропустить монголов во внутренние пределы нашего царства. Тут, зная хорошо местность, мы легко их уничтожим.
Другие кипчакские ханы советовали избегать решительного сражения и предоставить Самарканд и Бухару своей участи, полагаясь на крепость их высоких стен, а позаботиться лишь о защите переправы через многоводную реку Джейхун[22] — чтобы не пропустить монголов дальше, в Иран.
— А ты что предложишь, доблестный Тимур-Мелик?
— Побеждает нападающий. А кто только защищается, тот обрекает себя ветру тления, — ответил спокойно Тимур-Мелик. — Оттого слабый человек, смело нападая, побеждает сильного, кровожадного тигра. А уходит за горы и за многоводные реки тот, кто поджимает хвост, кто боится встретиться с врагом лицом к лицу. Зачем ты меня спрашиваешь? Я давно прошу у тебя: отпусти меня туда, где уже рыщут передовые монгольские разъезды. Я попробую в стычках с ними, верно ли попадает моя стрела, не дрожат ли от старости руки, не отяжелела ли моя светлая сабля?!
— Пусть будет так, — сказал Мухаммед. — Ты скоро на монгольских головах испытаешь свою саблю. Назначаю тебя начальником войска крепости Ходжента.
Все опустили глаза и соединили концы пальцев. Ясно было, что шах разгневался на прямодушного Тимур-Мелика, невоздержанного в речах, как и неудержимого в битвах. Он никогда не подливал меда лести в поток красноречия Хорезм-шаха. В Ходженте стоял незначительный отряд, и для испытанного вождя Тимур-Мелика не было почета стать начальником второстепенной крепости. Но в словах Тимур-Мелика скрывались обидные шипы, и Мухаммед добавил:
— Тимур-Мелик утверждает, что побеждает только нападающий. На войне нужна не слепая храбрость, а прежде всего рассудительность. Я не обижу и не оставлю ни одного города без защиты. В Самарканде имеется сто десять тысяч воинов, не считая добровольцев из горожан, и двадцать могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре насчитывается пятьдесят тысяч воинов-храбрецов. Также и во все другие города я послал по двадцать и по тридцать тысяч защитников. Я думаю, что монголы, закутанные в овчины, привыкшие к морозам, не выдержат нашей жары и долго у нас не останутся. Во что обратится войско Чингисхана, если целый год будет задерживаться у всех крепостей? Новых войск к нему не прибудет, а его силы станут скоро таять, как снег летом… Лучшая защита для мирных жителей Хорезма — несокрушимые стены наших крепостей и…
— И твоя могучая рука, твоя мудрость! — воскликнули льстивые ханы.
— А я тем временем, — продолжал шах, — соберу в Иране новые войска правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остаток монголов, что и внуки и правнуки их побоятся когда-либо приближаться к землям ислама.
— Иншалла! Иншалла!..[23] — воскликнули все.
— Это истинно мудрая речь непобедимого полководца!
— Мне пора отправляться, — сказал шах. Он встал и, выслушав молитву имама, удалился во внутренние покои дворца.
VIII. ЧИНГИСХАН ДВИНУЛСЯ НА ХОРЕЗМ
Перед выступлением в поход Чингисхан призвал своих четырех сыновей — Джучи, Джагатая, Угедея и Тули-хана, а также главных военачальников на совещание и получение его последних распоряжений. Он решил войско разделить на отдельные отряды, чтобы каждый действовал самостоятельно.
Все безмолвно сидели на разостланных белых войлоках перед уже разобранным ханским шатром; возле него суетились китайские рабы и вьючили отдельные части шатра на опущенных на колени огромных тангутских желтых верблюдов.
Чингисхан, в походной одежде из самой простой черной холстины и крытой китайским черным шелком собольей шубе, накинутой на плечи, сидел на пятках. Перед ним лежал его старинный, слегка изогнутый меч в черных кожаных ножнах и черные рукавицы об один палец. На голове его был черный кожаный треух, подбитый сильно облезлым черным соболем.
Великий каган говорил спокойно, усталым голосом, точно рассказывал давно знакомое, известное дело, иногда проводя большой квадратной ладонью по длинной, рыжей с проседью, жесткой бороде. На большом пальце правой руки — серебряный перстень с зеленоватым камнем яшмы, на котором была вырезана молитва, приносящая удачу. Он засучил одну кожаную желтую штанину и долго чесал обгрызенным ногтем толстую голую икру, покрытую седыми волосами и множеством красных веснушек. Его любимый младший сын Тули затем помог снова натянуть штанину и всучить ее обратно в огромный белый, сильно поношенный замшевый сапог, выложенный внутри темным войлоком.
Каждый уже получил приказ, каким путем и на какой город ему двинуться, но никто не осмелился спросить у грозного владыки, в какую сторону двинется он сам, куда помчится его белое девятихвостое боевое знамя, — он никогда никому не говорил своих планов и приходил в бешенство, когда его кто-либо о них спрашивал.
— В мое отсутствие, — сказал Чингисхан, — над всем войском будет начальствовать осторожный Бугурджи-Нойон. Два передовых отряда поведут: стремительный в набегах Джебе-Нойон, Тохучар и опытный в засадах Субудай-Багатур… Не смейте в полях топтать конями хлеб, иначе идущему позади моему отряду нечем будет накормить коней… Я думаю, что мы встретим Хорезм-шаха Мухаммеда на равнине между Бухарой и Самаркандом… Там мы нападем на него с трех сторон… Уничтожив главное войско шаха, я сразу стану самым сильным повелителем всех мусульманских стран.
Слуги подали на блюде несколько древних, вырезанных из березового корня чаш, наполненных кумысом. Чингисхан сделал возлияние в честь духа-покровителя монгольских войск Сульдэ, отпил кумысу и передал чаши сидевшим. Все отпили, говорили пожелания удачи в предстоящем походе, затем встали и пошли к своим коням.
Быстрыми переходами отряды двинулись на запад. Войско шло таким широким фронтом, что казалось огромным, бесчисленным. Согласно приказу Чингисхана, каждый отряд должен был идти своим особым путем, не двигаясь вслед за другим, так как на стоянках кони объедали всю траву и кони следующего отряда могли остаться без корма. Отряд Чингисхана шел последним, и каждые девять дней к нему скакали с донесениями гонцы из других отрядов.
Ознакомительная версия.
