— Поговорим об этом позднее. А сейчас, по обычаю, после жертвы всесожжения на алтаре Ягбе, все дети Эшраэля должны приступить к трапезе. Народ ждёт моего благословения. Войди и ты в трапезную комнату и сядь рядом со мной. И твои спутники тоже пусть приступят к обеду.
Всё так и произошло, как сказал Шомуэл. Впрочем, он шепнул два слова Шуни, и тот задержал чужеземца в лиловом кидаре. Ему тоже предоставлялась возможность совершить трапезу. Но в другом помещении, вместе со слугами и стражниками.
Саула и Бецера судья провёл в главную комнату, где его ожидало тридцать почётных гостей из Рамафаима и других городов — из Галгала, Машшита, Бетэля. Почтенные гости сидели на пёстрых циновках в цветных и светлых одеждах, с расчёсанными бородами, благоухающими розовым маслом, с золотыми серьгами в правом ухе и золотыми кольцами на указательном пальце.
Не отпуская от себя Саула, величественный старец благословил трапезу и воссел в середине собрания. Преломил хлеб и Саул. За ним Бецер, скромно приютившийся рядом.
Тут же разнесли части жертвенного мяса, огурцы, маслины, терпкие соусы из пряных трав, куски утки, тушенной в чесночной подливе, жареную морскую рыбу, привезённую с пелиштимского побережья, отвар из слив и изюма. В сидонские цветные бокалы и в чаши из серебра слуги разливали красное вино знаменитых виноградников Ершалаима, местное золотистое и очень хорошее вино из города Габаона.
— Позови сюда кухаря Яшуба, пусть принесёт то кушанье, которое я приказал оставить отдельно, — сказал слуге Шомуэл.
Слуга побежал и скоро вернулся с пухлым замасленным Яшубом, принёсшим на большом подносе отдельные куски — плечо и другие мясистые отборные части жертвенного барана.
— Я заранее велел сберечь это для тебя, — улыбнулся судья смущённому такой честью Саулу. — Вкушай и знай: здесь не просто угощение, а лучшее угощение для главного гостя. И не заботься об ослицах твоего отца, которых ты ищешь три дня. Они нашлись, — добавил Шомуэл добродушно, как о деле обычном и не стоящем особых хлопот.
Саул был поражён последними словами великого прозорливца, тем более что он ещё не рассказал ему об ослицах. Правда, до трапезы об этом узнал курчавый соглядатай Шуни от вежливого и красноречивого Гиста, когда повёл его обедать го слугами и стражниками.
Склоняясь друг к другу, знатные гости шёпотом спрашивали, кто этот могучий молодой красавец в бедной одежде простолюдина. Одни равнодушно пожимали плечами, другие сварливо бормотали себе под нос о непонятных капризах старого Шомуэла. Но самые догадливые, зная о священной задаче великого судьи, начинали что-то соображать. Решение той священной задачи, о которой просили люди ибрим, могло произойти прямо у них на глазах.
После воззваний к невидимому и всеведающему богу, после совместной здравицы всех присутствующих хозяину, Шомуэл произнёс:
— А теперь следует призвать благословение Ягбе на этого человека от колена Бениаминова…
— Пусть молодой бениаминец назовёт себя — предложил седобородый левит из города Бетэля, уставив в сторону Саула хрящеватый нос и любопытствующий хитрый взгляд.
— Объяви себя людям, — поощрительно сказал Шомуэл и дотронулся до локтя Саула.
Смуглое лицо Саула потемнело, кровь прилила к щекам — никогда ещё ему не приходилось говорить перед большим собранием столь почтенных людей.
— Мой дед Абиэль, а отец мой Киш из Гибы, племени Матрия. Я же зовусь Саул. — Он произнёс эти слова с некоторой гордостью, и молодое лицо его сурово окаменело.
— Я слыхал о Кише из Гибы от колена Бениаминова, — проговорил некто сидевший неподалёку, — он человек почтенный. И пашня у него немалая, и стад достаточно, и род многолюдный. Но про Саула я ещё не знаю…
— Запомните его имя, ибо оно не останется безвестным, — неожиданно громко сказал Шомуэл. И тут уж все озадаченно уставились на статного бениаминца.
Когда пиршество закончилось, знатные гости с поклонами удалились.
Шомуэл повёл Саула на верхний этаж своего дома, а оттуда на плоскую крышу. Здесь кто-то предусмотрительно расстелил толстый войлок и чёрно-жёлтый ковёр, сотканный мохабитками из верблюжьей шерсти. Поверх ковра лежало несколько расшитых подушек.
Судья предложил Саулу рассказать о себе более подробно. Он интересовался его мнением по поводу мерзости грехопадения и случаях поклонения чужим богам. Задавал вопросы, касавшиеся постоянных стычек с враждебными племенами Заиорданья, а также относительно пелиштимского гнёта, изматывающего и уничтожающего народ. Спрашивал об отце, жене, детях. Похвалил за то, что, несмотря на молодость, у Саула их пятеро: три сына-подростка и две девочки.
— Владеешь ли ты копьём, мечом, стрельбой из лука? — спросил Шомуэл.
— Недостаточно хорошо. Мало времени для воинских упражнений.
— Скоро у тебя будет достаточно времени для этого.
Саул призадумался; он решил про себя, что судья хочет предложить ему вступить в отряд личной охраны и назначить его десятником.
Они долго беседовали. Багровое солнце стало опускаться на западе за кромку каменистых холмов. Поблизости от дома судьи из дупла пятисотлетнего теребинта вылетела целая стая летучих мышей. Чёрными перепончатокрылыми молниями они судорожно заметались на фоне заката, как орава взбесившихся демонов.
Саул вздрогнул, ему стало не по себе из-за плясок беззвучной нечести. Он вдруг подумал, что пора домой, к родному очагу. К родителям, жене, детям. Шомуэл поднялся, удерживая Саула на ковре приветливым жестом.
— Останься, спи здесь. Завтра с рассветом я провожу тебя. Твоего слугу я пришлю. Пусть привыкает ночевать у твоих ног. — Последняя фраза показалась Саулу странной: он не ханаанский вельможа или аморрейский шейх, чтобы слуги спали у его ног. Но он послушно лёг и положил голову на подушку.
Шомуэл спустился с ощущением несомненного торжества. Он нашёл того, кого напряжённо искал. Силач и красавец; простоват, но честен; ни тени лукавства или малодушия не обнаружил в его ответах опытный, проницательный старик. Беззаветно преданный Ягбе, непоколебимый сын Эшраэля, — и послушный, следующий малейшим указаниям судьи и первосвященника. Такой царь будет нужен и ему, и всему народу.
Шомуэл приказал Бецеру подняться на крышу и ночевать родом с Саулом.
— Где тот, с узкой бородой? — спросил он у Шуни.
— Я предложил ему спать в пристройке для стражи.
— Хорошо, я пойду к себе в угловую. Пришли Ханоха. Ещё пришли того, кто живёт в неизвестном месте и не имеет имени. Сам будешь сторожить у входа, чтобы никто не слышал того, что не должно знать.
Слегка наклонившись, Шомуэл вошёл в низкую комнату, угловую в доме. Здесь стояли ларцы, запертые бронзовыми коваными замками, медные кувшины для надёжного хранения ценных свитков-папирусов. Ореховый шкаф, в котором стопкой лежали обожжённые глиняные плитки с клиновидными знаками, был украшен перламутровой инкрустацией. В середине комнаты находилось кресло, обитое синей тиснёной кожей и покрытое резьбой; в её рисунке сочетались косо положенные один на другой треугольники или ромбы, заполненные начертаниями искусно расположенных, читаемых знаков-сеферов[32]. Иге эти предметы озарил огонь медного светильника в виде лодки с фитилём на корме. Шуни поставил светильник на низкий стол.
Шомуэл сел в широкое кресло и подобрал под себя ноги. Руки он положил на резные подлокотники.
Шуни поторопился найти Ханоха. Управляющий нырнул в комнату с ореховым шкафом. Вместо двери он задвинул позади себя плотную ширму — сине-золотую, из выделанной телячьей кожи. Шуни остался снаружи. Скоро явился низкий широкий человек в плаще с куколем, надвинутым на лицо.
Всё, о чём говорили судья, управляющий и человек в плаще, Шуни разобрать не мог. Слышались только отдельные слова или сочетания слов, например: «близ гробницы Рашели[33]», «в Целцахе»… «у дубравы Таборской»… «трое в Бетель»… Потом судья поднял голос и произнёс отчётливо:
— Поторопитесь. У вас только ночь. Вы должны подготовиться.
— Да, да, конечно, мой господин и судья, — лепетал трусоватый Ханох. А другой, в плаще, что-то буркнул невнятно.
— Я не знаю, может быть, и нашли, — продолжал Шомуэл. — Но если… (опять глуховато, не понять) ослицы должны быть такими же… И если ты, Ханох, пожалеешь серебра, то гнев Ягбе…
— Нет, нет! — взвизгнул Ханох. — Всё будет сделано, как ты приказал.
Управляющий и широкий в плаще с закрытым лицом исчезли. Потом вышел судья, держа лодку-светильник.
— Ночью я буду молиться и лежать ниц перед богом, — сказал усталый, но, как показалось Шуни, довольный старик. — На рассвете я провожу Саула до миртовой рощи.
