— И князь Юрий Игоревич тако же мыслит. Но послам велел отвечать уклончиво, вежливо. Не по сердцу велел отвечать — по трезвому разуму. Пусть-де едут послы дальше, в стольный град Владимир, а он, рязанский князь, не может без великого князя владимирского такое большое дело решить. А к царю Батыге — сам видишь — пока что свое посольство послал с дарами великими.
— Мудро поступил князь, — одобрил Остей Укович. — Пока послы Батыевы во Владимир ездят, а наши сюда, да пока возвратятся те и другие — время-то и пройдет!
— И ты не без разума, воевода! — похвалил Андреан. — Верно понял князя. Уже посланы гонцы по всем волостям рязанским, по градам. Вся земля Рязанская в полки собирается. Только бы успеть!
Воевода Андреан задумался, помрачнел. Видно, тревожило его что-то такое, о чем он не решался сказать сразу даже старому знакомцу. Но все же, помедлив, сказал шепотом:
— Боюсь я за князя Федора. Молодой он, горячий… На княжеском совете с отцом спорил, кричал… Деды-де наши и отцы дани никому не давали и в рабах ни у кого не бывали, за отечество свое умирали, и нам бы честь свою оружием или смертью в битве сохранить. А послов дерзких татарских предложил Федор лишить жизни… Едва смирился перед отцовской волей… А ну как перед царем Батыгой гордость свою выкажет? И себя и дело погубит…
— Да, голова у князя Федора горячая, — согласился Остей Укович. — Помнишь, как прошлым летом половцев за Донцом нагнали? Федор тогда один против целого десятка кинулся…
— И ты тем же отличился. Борода седая, а туда же — очертя голову в сечу полез! — подковырнул воевода.
— А мне можно, я не князь! — поддержал шутку Остей Укович, но тут же помрачнел. Шутить нынче — не ко времени. Не до шуток, когда беда в ворота стучится…
В последний предрассветный час, когда устает самая зоркая стража, Остей Укович и Андреан поднялись на стену. Воины у бойниц, узнавая воевод, приветственно поднимали копья. Светлые кольчуги рязанских дружинников, приехавших с посольством, тускло отсвечивали в темноте. Что и говорить, намного увеличилась сила Онузы с прибытием рязанской дружины — втрое, поди, сильнее! Славных молодцов прислал рязанский князь!
— Тихо все, Остей Укович, — почтительно доложил дозорный на башне, которая высилась над самыми опасными, обращенными к степи, воротами. — Не шевелятся супостаты.
— Не шевелятся, а ты слушай. Тишине не верь. Степняк — враг хитрый. Не углядишь — всем беда!
Дозорный снова прильнул к бойнице, вытянул голову, прислушиваясь. Что такое? Будто бы шорох? Еще… Стонет кто-то… Иль почудилось! Нет, под стеной кто-то есть!
Дозорный подергал за веревку, опущенную вниз, в караульную избу. Осторожно ступая по крутой лестнице, на башню поднялся десятник. Вопросительно посмотрел на дозорного. Тот ткнул пальцем вниз, под стену:
— Будто есть кто там… Стонет…
Десятник прислушался.
Опять стон — негромкий, болезненный.
— Буди воеводу! Скажешь — человек под стеной!
На башню поднялись Остей Укович, Андреан, толмач. Остей, перегнувшись через стену, негромко окликнул:
— Эй, кто там?
— Свои… Человек княжеский… — донесся слабый, прерывающийся голос.
Десятник шумно дышал в затылок воеводе, шептал:
— Остей Укович, прикажи отворить ворота! Спасать надо, спасать!
— Не дело говоришь! — отрезал воевода. — Десятник, а караульной службы не знаешь! А может, татары под стеной? Может, только того и ждут, чтоб ты ворота им отворил? То-то тебе спасибо царь Батыга скажет! В старину храбрые воины, если такая нужда была, со стены на веревке спускались…
— И я спущусь, не побоюсь!
Воевода, поколебавшись, разрешил:
— Иди!
Дружинники обвязали десятника крепкой веревкой, осторожно спустили за стену, в недобрую темноту. Через малое время веревку подергали снизу, раздался негромкий оклик десятника:
— Подымай!
Веревка поскрипывала под двойной тяжестью. Дружинники, надсадно пыхтя, подтянули и перевалили через стену десятника и еще другого человека — облепленного снегом, с сосульками крови в бороде. Положили неизвестного на помост, осторожно обмахнули снег.
— Апоница?! — ужаснулся Андреан, узнав пестуна-оберегателя молодого князя Федора.
— Беда! — простонал Апоница. — Убили моего ясного сокола, князя Федора Юрьевича… И бояр всех перерезали… И воинов… Один я в суматохе уполз…
Суровые, хмурые стояли вокруг раненого старика воины. Вот и кончилось ожиданье беды, пришла сама беда…
3
Утром татарские тумены со всех сторон окружили Онузу. Спешенные татары шли к крепостным стенам с длинными штурмовыми лестницами, с вязанками хвороста — заваливать ров. Волокли к стенам осадные орудия, опутанные ремнями, с высоко поднятыми рычагами, похожими на огромные деревянные ложки. А поодаль, не приближаясь на перелет стрелы, спокойно текли, минуя Онузу, бесконечные потоки татарской конницы. Видно, военачальники Батыя и часа не желали тратить на штурм пограничной крепостицы, которую обороняла горстка воинов, и устремились в глубь Рязанской земли. Только малая часть татарского войска осталась под стенами Онузы, но все равно на каждого ее защитника приходилось по сотне врагов.
Татарские конные лучники подскакивали к самым стенам, пускали стрелы. Длинные черные стрелы глухо стучали, впиваясь в бревна тына, с пронзительным свистом проскальзывали в бойницы. Из тяжелых крепостных самострелов было трудно попасть в конных лучников, бешено проносящихся под стеной в вихрях снежной пыли. А высунуться с луком из бойницы было нельзя — татарские стрелы летели густо, непрерывно.
Повезло молодому рязанскому ратнику Митьке, впервые бывшему в ратном деле. Из тяжелого самострела он сшиб с коня татарского тысячника. Стоял тот на пригорке, недоступном для простых луков. То и дело к нему подъезжали гонцы, падали ничком на снег, не смея глаз поднять на высокородного нойона. Но просвистела вдруг огромная стрела, насквозь пронзила тысячника. Покатилась в снег круглая шапка нойона, и понесся прочь взбесившийся конь, волоча за собой застрявшего в стременах всадника…
Радостно закричали воины на стенах Онузы.
Но мрачен и молчалив был старый воевода Остей Укович. Не в пустячной перестрелке решалась судьба крепости. Возле воротной башни уже выстраивались в рядок грозные камнеметные орудия — пороки.[27] Татары натягивали упругие ремни, укладывали на рычаги тяжелые круглые камни.
— Попомни мои слова, Остей, — сказал Андреан, указывая пальцем на осадные орудия. — Вот этой самой сатанинской выдумкой и будут татары крушить стены градов русских. Не копьем брать их будут, но бездушным каменьем…
Андреан не успел договорить — тяжко вздрогнув, пороки выплюнули каменные глыбы. Страшным был их первый удар. От стены посыпались щепки, верх башни скособочился. На помосте за бойницами опрокинулись котлы с кипящей смолой. Дико закричали обваренные ратники.
Еще удар…
Еще и еще…
Гнулись брусья ворот, крошились железные скобы.
Как живое существо, вздрагивала Онуза от страшных ударов.
Но дубовые стены выдержали. Это, видимо, поняли и татары. Два самых больших порока медленно поползли к воротной башне. Воевода Остей Укович подозвал Андреана:
— Собери своих дружинников, поставь за воротами. Самое опасное место — там. На тебя одного надеюсь. Не удержишь ворот — все пропадем. С богом!
Повинуясь приказу своего воеводы, дружинники сбегали со стен, выстраивались рядами около ворот. Когда рухнули воротные створки, рванувшихся в крепость татар встретили копья дружинников.
Жестокая сеча началась под сводами воротной башни. Сошлись грудь в грудь. Бесполезные копья теперь мешали. В ход пошли ножи, булавы, а то и просто кулаки. Мертвые стояли рядом с живыми. Татарские воины медленно вливались под воротную башню, выпирая дружинников Андреана. Исход битвы решался теперь не храбростью, не воинским искусством, не опытностью воевод: в такой тесной рукопашной схватке вступал в силу закон простого численного превосходства. Десяток сильнее одного, а сотня сильнее десятка…
Рухнул старый воевода Андреан, пораженный в горло ножом. Его помощник муромец Голтя держал булаву левой рукой: правая рука, подрубленная татарской саблей, повисла плетью. Все меньше оставалось перед воротами воинов в русских остроконечных шлемах. Остей Укович посылал подмогу, оголяя стены.
Ворота удалось отстоять, но татары во многих местах пролезли через бойницы, возле которых уже не было защитников, прыгали со стен в сугробы, внутрь крепости. Тревожно завыла сигнальная труба, сзывая уцелевших в сече рязанцев к воеводскому крыльцу. Опять сомкнулся возле Остея Уковича русский строй — недлинный, редкий. Но татары не пошли на копья, остановились поодаль, натянули луки. Падали на затоптанный, окропленный кровью снег последние защитники Онузы, но никто не бросил оружия, никто не просил о пощаде. Все было кончено.
