— Держись, сынку! — крикнул Палий Семашке и поскакал за Яблуновским. Но рейтары уже прорвались и удирали к лесу. Бой постепенно угасал, только кое-где одинокий спешенный шляхтич отчаянно отбивался от казака.
— За стены, пока к ним не подошла подмога! — приказал полковник.
Сотники стали скликать казаков, ловивших лошадей или собиравших оружие убитых.
Потерпев неудачу, Яблуновский с остатками конницы и подошедшей пехотой остановился лагерем в нескольких верстах от Фастова, не решаясь вторично итти на приступ. Так он простоял два дня и, получив известие о том, что в его собственных поместьях взбунтовались крестьяне, повернул обратно.
Палий в сопровождении небольшого отряда казаков больше суток ехал следом, выслав в стороны разъезды, ехал до тех пор, пока не убедился, что Яблуновский действительно отступает. Тогда он, поручив Савве наблюдать за шляхтой, выехал на Брацлавщину к Абазину, чтобы договориться о совместных действиях, ибо теперь можно было ожидать всего. Он знал: Яблуновский не скоро решится повторить нападение, однако теперь могли подняться окрестные паны и, чего доброго, созвать дворянское ополчение. С Палием поехали Тимко и два казака.
— Батько, — говорил по дороге Тимко, — тебе остерегаться надо, растревожили мы осиное гнездо, а ты почти без охраны едешь. Паны давно на тебя зубы точат. Позавчера один дядько из Мироновки говорил, что паны сговариваются заманить тебя куда-то.
— Пустое, — отмахнулся Палий, — убить меня не убьют, мне еще на этом свете долго траву топтать.
К Абазину не успели доехать, по дороге застала их ночь, и Палий, чтобы понапрасну не блуждать в темноте, решил заночевать на хуторе невдалеке от дороги. Хозяин приветливо встретил их, даже угостил спотыкачом.
Ночью кто-то тихо постучал по стеклу. Один из казаков проснулся и выглянул в окно.
— Кому там не спится?
— Здесь Палий ночует? Гонец от Искры. Позови.
Казак почесал затылок, раздумывая, что делать. Но Палий уже проснулся.
— От Искры? Я сейчас, только оденусь.
— Не надо, батько, — пытался возразить казак. — Пусть заходит в хату.
— Зачем? Хлопцы спят, не надо будить, я один поговорю, — промолвил Палий, отодвигая большой деревянный засов. Ночь была до того темная, что и собственную руку нельзя было разглядеть. — Где ты? — спросил Палий, протирая глаза. — Подходи поближе.
— Я здесь, пане полковник. От Искры вам…
Четыре или пять теней оторвались от сарая и метнулись к Палию.
— Хлопцы, к оружию!.. Нет, тебе это так не удастся…
Палий с силой ударил одного из пытавшихся свалить его с ног. Еще одного сбил ударом по голове, но в это время кто-то дернул его за ногу, и Палий упал навзничь.
Услыхав голос Палия и шум борьбы, Тимко и казаки бросились в сени, но дверь оказалась запертой снаружи. Выбили окно и выскочили во двор; здесь никого не было, вокруг стояла немая, тревожная тишина, и только быстро удалявшийся топот копыт нарушал ее.
— Батько! — крикнул Тимко. — Где ты, батько?!
Он сделал шаг вперед и наступил на что-то мягкое. Нагнулся, поднял с земли и поднес к глазам шапку.
— Хлопцы, в погоню! — крикнул он.
Кинулись к конюшне, но она была пуста: лошадей увели. Тимко закрыл лицо руками и зарыдал, как ребенок.
Глава 5
ЦАРСКИЕ МИЛОСТИ
Был июль 1689 года. После совместного с Василием Голицыным похода в Крым Мазепа решил поехать в Москву отдать почести правительнице Софье и тем самым заручиться еще большей ее поддержкой и доверием. Свита его была велика: шесть полковников, при каждом по пять казаков, генеральный писарь, судья, бунчужный — этим прислуживало по два казака, три старших войсковых товарища, девять младших, восемь дворян, пять священников, драгуны, дворовая челядь — всего около шестисот человек.
К Москве подъезжали медленно, старались не заморить коней и въехать в русскую столицу так, «чтоб москвичи и рты разинули от удивления», как говорил Лизогуб. В десяти верстах от Москвы сделали остановку, надели пышную, праздничную одежду. Мазепа облачился в дорогой, жалованный государями кафтан, усыпанный жемчугом и драгоценными камнями. Кафтан немилосердно сжимал шею, лицо гетмана покраснело, как бурак, но он сидел на коне, словно статуя. Не зря кто-то из казаков, украдкой указывая на гетмана пальцем, назвал его Перуном.
В селе Воздвиженском их уже поджидали высланные царицей полковник стремянного полка стольник Иван Циклер с пятью сотнями рейтар и двумя сотнями подьячих малороссийского приказа да дьяк Василий Бабынин с царской каретой. Дьяк от имени великих государей и правительницы спросил Мазепу о здоровье.
Мазепа растроганно поблагодарил за такую царскую милость и вытер краем платка слезу, набежавшую на глаза — то ли от царской заботы, то ли оттого, что тесен был воротник кафтана, — об этом знал только сам гетман.
Подъезжая к Калужским воротам, гетман дал из окна кареты знак рукой: двадцать музыкантов потрясли воздух дружным, празднично-радостным гимном. Москвичи выскакивали на улицу и удивленно глядели на пышную процессию, растянувшуюся чуть ли не до Ильинского крестца.
Остановились на Посольском дворе — одно из больших зданий было полностью отдано Мазепе и его свите. Гетман довольно потирал руки, шагая по комнате, — в самом деле, по всему видно, что можно надеяться на милость царицы. Он был необычно весел, что заметили даже дворовые, одевавшие утром Мазепу к приему. Гетман даже не ворчал на них за то, что они ему, как всегда, слишком туго затягивают пояс, а, напротив, весело подмигнул: видите, дескать, каков ваш гетман, каким почетом пользуется в русской столице!
Прием превзошел ожидания Мазепы. В этот день прибыли все московские бояре и военачальники — великие государи раздавали милости за поход. Петр и Иван сидели на двухместном позолоченном троне, окруженные толпой бояр, за ними чуть выше сидела Софья. Она была бледна, заметно волновалась и, кусая бледные, чуть посиневшие губы, бросала быстрые взгляды на своего любимца Василия Голицына. Тот спокойно стоял возле трона со стороны Ивана, опершись на золотой набалдашник посоха.
Софья кивнула думному дьяку, и тот стал читать о победах российского войска над басурманами. Бояре одобрительно кивали и смиренно поглядывали на самодержцев. Иван вперил взгляд куда-то поверх голов и был ко всему равнодушен, а семнадцатилетний Петр недовольно хмыкал и поглядывал на окружающих, а когда дьяк начал читать, что «басурманы потерпели поражение, какого они себе не чаяли и никакого подобного никогда не было», то он даже приподнялся, нервно сжимая подлокотники, и устремил на Голицына большие округленные глаза, словно спрашивал, как может тот молча выслушивать всю эту беззастенчивую, льстивую ложь.
Погруженный в свои мысли Мазепа, как и Иван, не слушал того, что читал дьяк. Ему припомнились сожженные татарами степи, люди и лошади, падавшие от безводья, тревожные южные ночи, поражение, понесенное в Черной Долине, еще более тяжелый, позорный отход, сетования казаков и москалей и те две бочки золота, которые получил от хана Василий Голицын. «А хитрый чорт, — с завистью посмотрел он на Голицына, — даже меня обошел». Хорошо еще, что Голицын не забывает его похвалить перед царицей, особенно после этого похода. А все же те две бочки… почему бы из них ее выделить хоть немного и ему, Мазепе? Сколько можно сел купить на них, да и дать старшине кое-что, потому что скоро выборы и придется брать деньги из своей мошны. Мазепа тяжело вздохнул, потом опомнился и испуганно поднял голову. «Никто не слыхал?» О, боже! На него приветливо посмотрел Петр. Мазепа еще больше испугался, но, кроме Петра, на него никто не обратил внимания. Вот дьяк дошел и до славного малорусского воинства и его мудрого гетмана… Чтение закончилось, начали одарять участников похода: бояре выходили один за другим, принимали охабни, соболя, золотые вещи и низко кланялись перед троном. Дошла очередь и до украинской старшины. Мазепа получил золотой умывальник с тазом, золотой в самоцветах пояс, оброть [8] с золотой насечкой — словом, больше, чем все. Перебирая у себя в комнате дары, гетман тихо улыбался в усы и тут же решил не откладывать в долгий ящик, завтра же подать через Василия Голицына прошение государям о закреплении за ним поместий, купленных раньше в Рыльской волости.
