тронутый обед, Ландсберг выбрался из заставленного пальмами зала ресторана на дебаркадер и направился к своему вагону.
…Без малого сутки дружина Ландсберга, закрепившись на Жонкьерских высотах, сдерживала высадку японского десанта на своем участке обороны. Подпустив десантные баржи, спущенные с боевых кораблей, на расстояние ружейного залпа, дружинники открывали пачечный огонь. Баржи смешивались, замедляли движение, рассчитывая на поддержку корабельной артиллерии. Корабли окутывались дымом, снаряды рвались на берегу, выворачивали камни и деревья. Однако дружине, разбитой на небольшие группы стрелков и рассредоточенной под прикрытием каменистых склонов, огонь корабельных орудий вреда почти не причинял.
Поняв, что на этом участке десант несет большие потери, японцы изменили тактику. Баржи стали направляться к берегу севернее и южнее Жонкьерских высот, где огонь обороняющихся был не таким плотным. Высадившись на берег и закрепившись, японцы принялись яростно атаковать подразделение Ландсберга с флангов. Дружина начала нести первые потери.
Ландсберг, укрываясь за камнями и в складках местности, лично провел разведку. Соседи с флангов уже оставили первую линию обороны и перебрались в дальние окопы. Постреливали по противнику не то что бы вяло, – но как-то недружно. В сильные линзы бинокля Ландсбергу было хорошо видно, что огонь ведется неприцельный. Дружинники, выставив стволы берданок за брустверы окопов, палили по большей части в «белый свет». Два пулемета стрекотали где-то за сопкой почти без перерыва, однако позиция пулеметчиков была выбрана не слишком удачно. Японские солдаты, почти не пригибаясь, сыпались и сыпались с барж на берег.
«Где же основные силы обороны?» – недоумевал Ландсберг. Сейчас, по идее, надо бы переместить пулеметы на фланги, и под прикрытием их огня сбросить высадившийся десант в море. Однако генерал Ляпунов почему-то медлил. А с моря накатывались новые десантные баржи, на которых виднелись лошадиные головы конного японского десанта.
– Господин начальник дружины! – закричали сзади. – Вестовой из штаба! Господин Ландсберг! Сюда! Срочное приказание!
Ландсберг принял пакет, разорвал – и не поверил своим глазам. Ляпунов извещал, что основные силы гарнизона, не принимая боя, начали отступление к Пиленгскому перевалу. Воинскому отряду капитана Терещенко и приданной ему дружине Ландсберга предписывалось обеспечить прикрытие отступающих частей, причем дружина замыкала арьергард.
– Он с ума сошел, – бормотал под нос Ландсберг, торопливо строча на развернутом планшете ответное донесение. – Нам надо хоть темноты дождаться, иначе под огнем противника половину дружины положу! Где вестовой?
– А он обратно убёг в пост! – доложили ему.
– Черт знает что! Ну и дисциплина! Сафронов! Ко мне!
Фельдфебель Сафронов, пригибаясь, добежал до Ландсберга.
– Срочное донесение для полковника Тарасенко. – Карл передал Сафронову свернутый лист бумаги с донесением. – Одна нога здесь, другая там! На словах скажи, что, ежели дружина будет оставлять свои позиции сейчас, то попадет на открытое простреливаемое противником пространство и понесет большие потери! Темноты надо ждать! Темноты! Если уж отступать приказано!
Фельдфебель исчез. Вернувшись через полтора часа, он доставил неутешительные известия. Тарасенко подтвердил приказание генерала Ляпунова о немедленной передислокации дружины. Не дожидаясь темноты, а немедленной! Ландсбергу предписывалось остаться на Пиленгском перевале в составе арьергардного отряда капитана Борзенко, третьей роты Александровского резервного батальона и батареи подпоручика Кругликова. Неожиданной новостью было уведомление Тарасенко о том, что японцы якобы заняли подступы к Пиленгскому перевалу. Как им удалось оказаться там столь быстро? Этого Ландсберг понять решительно не мог.
Однако приказ есть приказ. Делать нечего – его дружина начала отступление под огнем противника…
Японцы уже контролировали дорогу к перевалу – как назло, совсем недавно расширенную по приказу начальника местных войск. Конные разъезды шныряли по ней туда и сюда. Легкие пушки противника – тоже на конной тяге – буквально наступали на пятки отступающему арьергарду. Чтобы не потерять под шрапнелью всю дружину, Ландсберг распорядился сойти с насквозь простреливаемой дороги и двигаться вдоль нее по тайге.
Японцы наседали, орудийный огонь с кораблей и десантная артиллерия косили дружинников десятками. Плотный огонь вела и наступающая японская пехота.
С наступлением темноты японцы начали отставать. И около полуночи Ландсберг распорядился сделать привал и подсчитать потери.
Люди были мрачны и неприязненно поглядывали на своего начальника. От боевого настроя и состояния веселой злости, с которыми дружинники обороняли Жонкьерские высоты, не осталось и следа. Ландсберг их понимал: там, на заранее выбранной и защищенной позиции, людям было все понятно. Неожиданный приказ об оставлении позиций и отступлении под шквальным огнем был непонятен, никак не мотивирован, и имел вполне очевидные последствия. В гибели товарищей дружинники винили своего начальника: приказ-то отдал им он…
Сотники и взводные, подсчитав наличные силы, доложили: из двухсот двух штыков списочного состава дружины в наличии осталось восемьдесят пять. Сотники не скрыли: потери исчисляются не только убитыми и ранеными. Около полутора десятка дружинников дезертировали, и это угнетало Ландсберга едва ли не больше всего. Если солдат бежит с поля боя и оставляет своих товарищей, значит что-то идет не так…
Едва успели развести в лощинах подальше от дороги костры, и кашевары поставили на огонь котлы, объявили тревогу: оставленные для наблюдения секреты донесли о приближении японской кавалерии. Скрепя сердце, Ландсберг приказал тушить костры и строиться в боевой порядок. В темноте дружинники откровенно зароптали:
– Господин начальник, мы цельный день не жрамши!
– Куды опять идтить-то, в темнотище?
– Притаиться нам тута надо – японец, авось, мимо пробежит…
Ландсберг откашлялся:
– Господа дружинники! На войне, если кто не слышал, приказы командира не обсуждаются! Я знаю, что люди с самого утра не ели, почти не отдыхали. И я, между прочим, все время был вместе с вами! Тоже куска во рту не держал, не спал. И не в пролетке ехал! Надо идти. Останемся – попадем в окружение. А там плен…
– А хучь и плен! – раздался сзади гнусавый голос. – В плену хоть и не сладко, так хучь пожрать дадут. Начальник, тоже мне! Какой ты нам командир, ежели статский? Каторжник, как и мы! Думаешь, никто не знает?
– Ага, начальству руку держал, вот и командывает, людёв мордует…
– Это кто там такой смелый? – не выдержал сотник Анучин. – А ну-ка, выдь, покажись, а я на тебя погляжу! Записался в дружину – служи! Командир приказывает – хоть и статский – исполняй!
– А пулю в спину не желаешь, сотник, со своим статским командиром получить?
Анучин рванулся на голос, однако Ландсберг его остановил.
– Отставить, сотник! – и добавил потише уже: – Все одно не найдешь, кто кричал!
Он снова возвысил голос:
– Господа дружинники! Я никого неволить не стану. Кто желает – может остаться и ждать японцев. Сдавайтесь в плен… Только вот я вам что
