2
Перейду теперь к рассказу о войне в Сирии, хотя и не могу много рассказать о ней, ибо не разбираюсь в вопросах войны. Все битвы кажутся мне похожими одна на другую — горящие города и разграбленные дома, рыдающие женщины и изуродованные тела всюду, куда ни глянешь. Мое повествование стало бы однообразным, вздумай я рассказывать о том, что видел. Война в Сирии длилась три года, жестокая, безжалостная война, повлекшая гибель многих. Селения были опустошены, фруктовые сады повырублены, города покинуты.
Но прежде всего я должен рассказать о вероломстве Хоремхеба. Он бесстрашно ввел свои войска в Сирию, передвинув пограничные камни, поставленные Азиру, и позволяя своим воинам грабить селения и наслаждаться женщинами, словно он предвкушал плоды победы. Он шел прямо на Газу, и, как только хетты поняли его намерения, они собрали свои войска на равнине перед городом, чтобы отрезать ему путь к отступлению и разгромить его, ибо местность прекрасно подходила для битв на колесницах. Они были уверены в успехе.
Но зима была уже в разгаре, и им приходилось давать лошадям корм, купленный у сирийских торговцев. Еще до начала битвы лошади заболели и ходили, шатаясь; их испражнения стали зелеными и водянистыми, и многие из них пали. Так Хоремхеб смог вынудить врага к бою на равных, и, уже однажды одержав победу над колесницами, он без труда обратил в бегство растерявшихся пеших воинов. Метатели дротиков и лучники быстро завершили дело, начатое колесницами. Хетты потерпели более серьезное чем когда-либо поражение и оставили на том поле боя столько же убитых, сколько и египтяне. Впоследствии оно стало называться Полем Костей. Как только Хоремхеб вошел в их стан, он поджег их запасы корма для лошадей, так чтобы все сгорело. В этот корм были подмешаны ядовитые травы, вызвавшие болезнь хеттских лошадей, хотя я не знал, каким образом Хоремхеб ухитрился сделать это.
Таким образом Хоремхеб добрался до Газы и разогнал осаждающих, тогда как хетты и сирийцы нашли убежище в укрепленных городах по всему югу. Тем временем египетский флот приплыл в порт Газы, сильно пострадавший и ослабленный; многие суда все еще горели после боев, не имеющих решающего значения и вспыхивавших на протяжении двух дней в открытом море. Суда доставили продовольствие и подкрепление в Газу и забрали домой в Египет наших раненых и покалеченных.
По всему Египту до сих пор празднуют день, когда ворота Газы Неприступной открылись перед войсками Хоремхеба. Этот зимний день — день Сехмет, когда маленькие мальчики с деревянными дубинками и тростниковыми копьями изображают осаду Газы. Никогда еще ни один город не защищался так доблестно, и его начальник вполне заслужил доставшиеся ему похвалы и восхищение. Я назову его имя, несмотря на то что он весьма непочтительно обошелся со мной, поднимая на стену в корзине. Звали его Роджу.
Его люди называли его Бычьей Шеей, что прекрасно отражает его характер и внешность, ибо никогда ранее не встречал я более упрямого и подозрительного человека. После победы рога Хоремхеба трубили целый день, прежде чем Роджу поверил, что можно без опаски открыть ворота. И даже тогда он впустил лишь одного Хоремхеба, дабы увериться, что этот человек действительно тот, за кого он себя выдает, а не переодетый сириец.
Осада Азиру была детской игрой в сравнении с безжалостной и упорной атакой хеттов. День и ночь они метали горящие головни, и к нашему приходу лишь немногие из жителей остались в живых. Несколько женщин и стариков выползли к нам из-под развалин своих домов похожие на тени, так ужасающе они были истощены. Все дети погибли, а мужчины были изнурены до смерти непосильной работой под плеткой Роджу, чиня проломы в стене. Оставшиеся в живых не выказывали никакой радости при виде египетских войск, проходящих через разрушенные ворота. Женщины грозили нам костлявыми кулаками, а старики проклинали нас. Хоремхеб раздавал им зерно и пиво, и многие умерли в ту ночь в мучениях. В первый раз за многие месяцы они поели досыта, но их истощенные желудки не принимали пищу.
Если бы я мог, я бы описал Газу такой, какой я увидел ее в этот день победы. Я описал бы высохшую человеческую кожу, свисавшую со стен города, и почерневшие черепа с выклеванными хищными птицами глазами. Я рассказал бы об обуглившихся развалинах и почерневших костях животных, лежавших на заваленных камнями улицах. Я бы воссоздал, если бы мог, ужасающий смрад осажденного города — запах мора и смерти, который заставлял людей Хоремхеба зажимать носы. Я описал бы все это, дабы дать какое-то представление об этом великом часе победы и объяснить, почему я не мог искренне радоваться этому долгожданному дню, о котором так долго мечтали.
Каждому оставшемуся в живых воину Газы Хоремхеб пожаловал золотую цепь; это недорого обошлось ему, ибо уцелело менее двух сотен мужчин. И то, что они выстояли, было чудом. Но Роджу Бычьей Шее Хоремхеб даровал цепь из зеленых драгоценных камней, оправленных в золото с эмалью, а также золотую плеть; он заставил своих людей приветствовать Роджу так, что от их криков задрожали стены. Все приветствовали его с глубоким и искренним восхищением как человека, который удержал Газу в своих руках.
Когда крики замолкли, Роджу подозрительно ощупал свою цепь и промолвил:
— Ты, кажется, принимаешь меня за коня, Хоремхеб, раз украшаешь золотой сбруей? А эта плеть из чистого золота или из сирийского сплава?
Он сказал также:
— Убери своих людей из города, ибо толпы сводят меня с ума. Я не могу заснуть в своей башне ночью от их шума, хотя я спал беспробудным сном, когда тараны с грохотом били в ворота и пожары потрескивали на каждому углу. Забери своих людей отсюда, ибо в Газе я фараон, и я велю моим людям напасть на твоих и убить их, если они не прекратят этот шум и не дадут мне уснуть.
И действительно, оказалось, что Роджу Бычья Шея лишился сна теперь, когда осада была снята. Ни лекарства, ни вино не помогали ему. Он лежал на своем ложе, размышляя и пытаясь вспомнить, каким образом были израсходованы все припасы.
Однажды он очень робко подошел к Хоремхебу и сказал:
— Ты мой господин и ты главнее меня. Накажи меня, ибо я несу ответственность перед фараоном за все, что он доверил мне. Но что мне теперь делать? Все мои записи сгорели, когда хетты швыряли кувшины с огнем в мои покои, а моя память ослабела от бессонницы. Мне кажется, что я помню все остальное, но на складах должны были храниться четыре сотни кожаных подхвостников для ослов, а я нигде не могу найти их. И мои складские писцы тоже не могут найти их, хотя я и стегаю их плеткой каждый день. Они уже не могут ни сидеть, ни ходить, а ползают по полу на четвереньках. Хоремхеб, где эти четыре сотни подхвостников, которые так и не понадобились, ибо мы давным-давно съели ослов? Заклинаю тебя Сетом и всеми демонами! Высеки меня на виду у всех, ибо гнев фараона внушает мне ужас. Я не посмею войти к нему, как того требует моя должность, прежде чем не найду эти подхвостники.
Хоремхеб пытался успокоить его, уверяя, что с радостью даст ему четыре сотни подхвостников, но это предложение повергло Роджу в еще большее смятение.
Он сказал:
— Очевидно, ты хочешь вовлечь меня в обман, ибо, если я приму их, это будут все же не те подхвостники, что были доверены мне. Ты делаешь это для того, чтобы унизить меня и очернить в глазах фараона, ибо ты завистлив и домогаешься места начальника гарнизона Газы. Я не поддамся на твои лживые предложения, а найду те четыре сотни подхвостников, пусть даже мне придется снести всю Газу камень за камнем, чтобы сделать это.
Без ведома Хоремхеба Роджу велел казнить складского чиновника, который вынес бок о бок с ним все тяготы осады, и распорядился, чтобы люди разрыли мотыгами пол его башни, дабы найти сбрую. Когда Хоремхеб увидел это, он приказал запереть Роджу в его покоях и следить за ним, а затем обратился ко мне за советом. Я посетил Роджу и, прибегнув к помощи множества сильных мужчин, привязал его к ложу, а затем дал ему успокаивающее лекарство. Но его глаза сверкали, как у дикого зверя, он корчился на своем ложе с пеной у рта от бешенства.
Он говорил мне:
— Разве я не начальник Газы, о шакал Хоремхеба! Я припоминаю теперь, что в крепостной темнице содержался сирийский лазутчик, которого я поймал до прихода твоего хозяина. За множеством забот я забыл повесить его на стене. Этот лазутчик крайне хитрый малый, и теперь я понял, что это он удрал, прихватив с собой те четыре сотни подхвостников. Доставь его мне, дабы я мог выжать их из него и снова спать спокойно.
Он так долго бредил этим сирийским лазутчиком, что я устал и с зажженным факелом спустился в темницу, где увидел несколько обглоданных крысами тел, в сидячих позах прикованных к стене. Стражником там был слепой старик, которого я стал расспрашивать о сирийском лазутчике, заключенном в темницу незадолго до снятия осады. Он клялся и уверял меня, что все узники давным-давно погибли, ибо их сначала пытали на дыбе, а затем оставили без пищи и воды. Я хорошо знаю людей, и поведение старика показалось мне подозрительным.
