Саблин и все окружающие его знали точно час и место, куда должны наступать ударные батальоны. Знали его офицеры и солдаты, сидевшие в учебном окопе. Маневр начинался по проверенным часам в 9 1/2 вечера.
— Пошли, — сказал Давыдов, глядя на свои часы-браслет со светящимися стрелками.
Все затихли.
Ночь была тихая. На горизонте, где была позиция, вспыхивали редкие ракеты и падали таинственными зелёными звёздочками, порхая в воздухе. На песчаном бугре, покрытом снегом, окружённом лесом, было тихо. Слышно было, как внизу, под снегом, журчала вода, да сзади вздыхали лошади, и иногда односложными словами переговаривались вестовые.
Впереди снег сливался с ночным туманом и образовывал в серебристом сиянии месяца сплошную массу, в которой слабо намечались тёмные колья и переплёт проволочного заграждения.
Несколько раз ухо, казалось, улавливало шорох ног, но всякий раз обманывалось. Там, где двигалось три с лишним тысячи человек, было тихо.
Ночь, пустынное, глухое место среди больших лесов, напряжённое ожидание, сознание, что это преддверие чего-то великого, страшного и важного, волновали офицеров и солдат, и они всматривались вдаль и поглядывали на часы. Но впереди также клубился серебристой ватой туман, и единственным звуком, доносившимся оттуда, было тихое журчание ручейка, пробившегося из-под снега и падавшего в какую-то ямку.
— Уже пятнадцать минут идут, — сказал Давыдов.
— Пошли ли? — сказал Саблин. — Поняли ли они, что ровно в половине десятого наступать?
— Ну, как же! С ними Козлов. Опять стали слушать.
— Кажется, идут.
Вспыхнула и взметнулась одна, другая ракета.
— Вон видите, идут.
— Где, где?
— Да вон же белые фигуры, как в саванах.
— Не вижу.
— Сколько их!
— Нажмите секундомер.
Громовое «ура» раздалось кругом, и в то же мгновение бесконечные ряды солдат в белых халатах и капюшонах, как стая призраков, появились на укреплении.
— Сколько прошло времени от того момента, как подошли к проволоке, до того, когда ворвались в укрепление? — спросил Саблин.
— Полторы минуты, ваше превосходительство, — молодцевато ответил молодой капитан, старший адьютант штаба корпуса.
— Это великолепно.
— Главное, стрелять было бы невозможно, так сливаются белые фигуры со снегом.
— Штаб-горнист, труби отбой, — сказал Саблин.
Сиплые звуки медной трубы прорезали ночной, воздух, крики «ура» стали погасать, и люди в белых саванах строились в колонны за укреплением. Они тяжело дышали после бега, были оживлены, и шутки слышались в их рядах.
— Ловко, — говорил один солдат другому, — сказывают, нас совсем не видать и не слыхать было.
— Уж и крались же мы. Я ногу поставлю и жду, пока не окрепнет, другую ставить.
— И прожектором не усмотришь. Чудно! Все белые!
— Ротный Ермолов сказывал, на штурм пойдём и лица мелом намажем, чтобы ничего, значит, не видать.
— А я бы углем. Страшнее. Будто черти.
Раздалась команда «смирно». Саблин подъехал к сводному полку.
Он горячо благодарил солдат за блестящий манёвр и предсказывал им, что они будут иметь полный успех в деле, если также пойдут. Он ничего не говорил, когда пойдут, но все уже знали, что это будет послезавтра.
28 февраля Саблин утром объехал все батальоны, назначенные в прорыв, и долго беседовал с Козловым и батальонными командирами. Он видел полную уверенность в успехе.
— Люди, ваше превосходительство, хотят, чтобы поскорее началось, — сказал пожилой капитан.
— А не сробеют?
— Думаю, что нет. Увлечения много. И робких заразили. Говорят прямо: «1 марта к ночи в Ковеле будем».
— Кавалерия будет, — сказал Саблин.
— И мы не отстанем, — сказал Козлов. Он провожал Саблина к автомобилю.
— Имеете письма от супруги? — спросил Саблин. Козлов просиял.
— Почти каждую неделю письмо привозят из штаба. Пишет каждый день. Я уже не знаю, как и благодарить ваше превосходительство, что вы такое участие в ней приняли. Чахотки, слава Богу, не оказалось, одно воспаление лёгких. Поправляется совсем.
— Ну, слава Богу, слава Богу, — сказал Саблин, невольно опуская глаза. — В десять я буду у вас в Шпелеври, и ровно в два мы начнём.
— Понимаю, — сказал Козлов.
Саблин около двух часов дня вернулся в штаб, он хотел пообедать и прилечь отдохнуть в предвидении бессонной ночи. Давыдов доложил ему, что его ожидает Командарм на прямом проводе. Саблин пошёл через улицу в халупу, где помещался аппарат Юза.
Долго не могли наладить и урегулировать аппарат, но наконец из несвязных букв стала отбиваться чёткая лента. Пошли так сердившие Саблина ненужные вопросы. — Кто у аппарата? — У аппарата Саблин. — Здравствуйте, у аппарата Наштарм, — что означало, что у аппарата был начальник штаба Армии генерал Самойлов.
— Наступление приказано отложить, — выстукивал по ленте аппарат. — Поисков разведчиков не делать.
— Отложить невозможно, — отвечал по аппарату Саблин, — все готово. Люди рвутся в бой, всякая перемена погасит порыв и вместо победы даст неудачу. Что случилось?
— Категорическое приказание Главкозапа. Отложено на всём фронте.
— Они с ума сошли. Стоит тёплая погода. Снег быстро тает. Скоро будет такая грязь, что до полной весны нельзя будет работать,
— Я передаю вам приказ Главкозапа и Ставки. Наступление отменено. Причины неизвестны. Никуда не отлучайтесь. Будьте готовы каждую минуту подойти к аппарату. До свиданья. Генерал Самойлов.
Аппарат остановился.
— Все? — спросил Саблин у чиновника-юзиста.
— Все-с, — отвечал, вставая с табурета, чиновник. Это был типичный старый телеграфист. Он строго посмотрел на солдата, сидевшего у аппарата Морзе, и сказал:
— Вислентьев, выйдите на минуту. Солдат встал, улыбнулся и вышел.
— Ваше превосходительство, — сказал шёпотом чиновник, — позвольте вам доложить. Они почему-то скрывают. В Петрограде большие беспорядки. Солдаты взбунтовались. Что там сейчас, никто не знает. Может быть, революция уже.
— Вы откуда знаете? — спросил, вспыхнув, Саблин.
— Мне товарищ по проводу передал из Ставки.
— Не может быть, — сказал Саблин.
— Не могу знать, ваше превосходительство, а только товарищ мне всегда верно передавал. Государь будто из Ставки уехал.
— Молчите покамест!
— Как рыба, ваше превосходительство!
Саблин передал в полки приказ об отмене наступления, и всюду он вызвал чувство недоумения и огорчения. День, который Саблин думал провести в волнении предстоящего ночного боя, оказался пустым и долгим. Волноваться было не о чем, и Саблин с нахмуренным лицом вернулся в халупу и стал ходить взад и вперёд по маленькой комнате с земляным полом.
«Вот оно, началось, — думал он. — Началось то, о чём так давно, так долго и упорно мечтала наша интеллигенция. Туман французской революции всегда висел над нами, и наши передовые люди мечтали о своих Мирабо, Дантонах, Маратах, Робеспьерах, ну и конечно — Наполеонах! Нет такого артиллерийского поручика, который хотя раз не помечтал бы стать Наполеоном и, выкатив пушку на площадь, кого-нибудь разогнать. Что-то там в Петрограде?!
Русская революция! Но разве не поднимали красное знамя мятежа Разин при Алексее Михайловиче, Булавин при Петре, Пугачёв при Екатерине, разве не трепетало оно, поднятое Талоном и Шмидтом, ещё так недавно над нестройными толпами народа по всей России. Во что же выливалось это? — в разгромы, иллюминации помещичьих усадеб, еврейские погромы, выпускание кишок племенному скоту, подрезывание жил жеребцам, битье зеркал, разрывание дорогих картин и уничтожение накопленного богатства. Разбой, а не революция… Но тогда руководили революцией простые, дикие, неграмотные казаки или поп Гапон и рабочие, а теперь во главе революционного движения стала, вернее всего, Государственная Дума… Посмотрим, справится ли она?» Саблин вспомнил анекдот о словах императора Вильгельма, сказанных будто бы по поводу того, что кто-то назвал Императора Николая II неумным. «Я не считаю его неумным, потому что для того, чтобы двадцать лет править таким диким народом, как русский, надо иметь много ума».
Но революция Саблину рисовалась только в виде беспорядков. Может быть, очень крупных, явно нежелательных во время войны, но только беспорядков. Ведь не изменят же Государю осыпанные его милостями главнокомандующие фронтами, генерал-адьютанты Рузский, Эверт, Брусилов, Щербачёв? Есть верные полки. Взять хотя бы его бывшую кавалерийскую дивизию, конные корпуса — да они сметут Петроградский гарнизон из развращённых и трусливых солдат так, что от него духу не останется. И Думу разогнать не долго. Повесили Мясоедова, могут повесить и других…
