каждый день.
А сама на него через зеркало смотрит и румяна открывает.
А кавалер слушал её и снова стал живот её трогать, отойти от неё не мог, а потом и на грудь перешёл, грудь у графини тяжёлая, а она, кажется, и не против, чтобы он её трогал. И тут до генерала мысль дошла, как булавкой кольнула, и он спросил у неё ошарашенно:
— Ты, что, дрянь, никак зельем Агнески намазалась?
И графиня засмеялась.
— Ах ты, шалава! — он хватает её за волосы, поворачивает к себе и заглядывает в глаза.
А Брунхильда глядит на него своими прекрасными глазами и продолжает смеяться, весело ей, распутной, и признаётся ещё нагло:
— Да вот… Решила попробовать на вас. Видно, и на вас, братец, Агнескино зелье ещё работает.
Шея у неё белая, её зубами искусать хочется, а с плеч её прекрасных свалилась ткань прозрачная, и губы её были рядом, вот они, целуйте, генерал, сколько хочется. Он и поцеловал, как тут было удержаться, а сам рукой полез красавице под округлившийся уже живот, а она и не против, трогайте, господин генерал, где вам хочется. Ну и тут он, уже не сдерживая себя, схватил красавицу в охапку, поволок к постели, уложил её на спину на самый край, а она вовсе и не против того, улыбалась томно, подбирала полы одежд да сгибала ноги в коленях, разводя их в стороны, открывая своё самое ценное для его глаз, предлагая ему: берите, дорогой братец, пользуйтесь, мой генерал, сколько хотите, и при этом ещё и шептала:
— Хочу, чтобы как в былые времена… Чтобы как тогда было…
Он сидел на пуфе возле зеркала, отдыхал, развалившись, а она сама, без служанки, меняла одежду, ничуть не стесняясь его, и говорила:
— Не знаю, что мне с поместьем делать.
— А что тут знать, первым делом приедешь — у управляющего проси книги записные, проси списки мужиков, списки собственности твоей.
— Так разве я в этом всём разберусь? Да и деньги мне нужны, а не книги со списками, — она уже надела нижнюю рубаху из батиста. Встала и спрашивала: — Как мне разобраться?
— Попроси у Кёршнера бухгалтера, чтобы с тобой поехал, он разберётся.
— Наверное, этому бухгалтеру платить придётся, а у меня и денег нет, — отвечала красавица.
— Да как же нет у тебя денег? — Волков удивлялся. — И двух месяцев не прошло, как я посылал тебе денег кучу.
Брунхильда села на кровать напротив него и махнула рукой: ой, да что вы там посылали, нет того давно.
— Куда ты их деваешь? — удивлялся кавалер. И тут до него дошло: — Тебе деньги опять нужны, и для этого ты зельем Агнес намазалась?
— Нет. Нет, — графиня качала головой, — зелье это для души, хотелось давно чего-то такого, огня под кожей хотелось, а от герцога устаю я, — и тут же добавила: — А денег вы мне всё равно дайте, у меня нет совсем. Хоть полтысячи дайте.
— Полтысячи! — он встал, начал поправлять свою одежду. — Да куда ты их деваешь-то? Куда в замке, ни за стол, ни за кров не платишь, ты тратишь столько денег?! Ты ведь ещё и у герцога берёшь.
— Ой, да что он там даёт, от щедрот своих выделил мне сто двадцать монет в месяц, смех, да и только.
Волков не стал напоминать графине фон Мален, что ещё не так давно она в кабаке в Рютте давала мужикам, купчишкам мелким да подёнщикам иметь себя за десять крейцеров, а теперь ей и сто двадцать талеров в месяц мало. А вместо этого сказал:
— Дам тебе полсотни монет на дорогу обратную и бухгалтера, но это после.
— А сейчас что? О чём говорить желаете?
— О примирении с герцогом.
— О! — Брунхильда махнула рукой. — Герцог на вас всё ещё зол.
— Так помоги мне.
— Так скажите как, а то я вступаюсь иной раз за вас, а он мне и говорит всё время, дескать, ослушник вы, дерзки очень, людей его унижали, что он за вами послал, воле его противились. Говорит он, что вы заносчивый вассал и другим его вассалам дурной пример даёте.
Всё, всё было именно так, как и говорил герцог, но эту ситуацию нужно было менять. Да, он уже готовил кое-что из того, от чего герцог не сможет отказаться. А ещё он приготовил кое-что и для графини, и ей он уготовил роль, роль важную. Хоть и родилась Брунхильда едва ли не в хлеву, хоть и была часто небрежна и всегда расточительна, но глупой эта красивая женщина вовсе не была; конечно, до рассудительности Бригитт она не дотягивала, тем не менее ей были присущи женские хитрости, тонкое женское чутьё, и когда надо было, она проявляла и изворотливость, и целеустремлённость, как, например, вышло с её супружеством. Когда было нужно всё стерпеть, и получить надобное.
Теперь же она сидела напротив генерала и слушала его.
— Запоминай, что я буду тебе говорить. Потом не спеша всё обдумаешь, но это потом, а пока слушай и запоминай…
— Да слушаю уже, говорите…, — не терпелось графине.
— Во-первых, скажете герцогу, что я не просто так не слушался его, на то была причина, и если надобно будет, то я её предъявлю.
— Это я запомнила.
— Во-вторых, частенько говорите, что такого генерала, как я, ещё поискать, не у всякого государя есть такие. И многие захотят такого себе иметь.
— Буду говорить ему иногда, — обещала графиня.
— В-третьих, говорите, что Господь велит прощать и что даже самый строгий суд даёт право обвиняемому высказаться. Оправдаться.
— Угу… Право обвиняемому высказаться и оправдаться, — запоминала красавица.
А потом было и четвёртое, и пятое. И Брунхильда, хоть и нехотя, но всё, что было нужно, повторяла за ним, запоминая.
«Ленивая. Не Бригитт, конечно. Но что нужно, запомнила».
Он очень рассчитывал на неё, рассчитывал на неё намного больше, чем на канцлера Фезенклевера или барона фон Виттернауфа. Но больше всего он рассчитывал на того, на кого привык рассчитывать. На того, в ком был абсолютно уверен. То есть на себя.
Тут Брунхильда встала, взяла у него деньги, серебро, что он ей протянул, и говорит как бы между прочим:
— А ведь у десятого графа детей-то пока нет.
Волков даже не сразу понял, о чём говорит эта красивая женщина.
— Что? — кавалер не понимает, о чём она.
— Говорю, что десятый граф Мален пока не женат, детей у него нет.
Тут только начинает перед ним брезжить мысль. И мыслишка-то эта страшненькая. А вот Брунхильду она, кажется, не пугает,
