Издали послышались голоса; они становились все громче и, казалось, приближались с разных сторон. Джесси и Джон вышли из палатки, желая узнать причину шума. Сообщение о смещении Джона стало известно в офицерской столовой, и офицеры пришли, чтобы удостовериться. Они стояли полукругом перед палаткой в шесть рядов. Послышалась вторая волна звуков возбужденных голосов, топот ног, и на плацу показались бегущие солдаты, и в слабом свете луны Джесси почудилось, что тысячи заполнили плац и последние ряды скрывались в темноте.
Один из офицеров громко спросил:
— Верно ли, генерал Фремонт, что вас сняли с поста?
— Да, — ответил спокойно он, — это верно. — Через минуту он продолжил: — Мы выросли вместе как армия. Мне знаком отважный, самоотверженный дух, который привел вас к делу защиты страны. Продолжайте, как начали, и окажите моему преемнику такой же сердечный и полный энтузиазма прием, какой вы оказывали мне. Солдаты, сожалею, что покидаю вас.
Резкие крики протеста раздались в передних рядах офицеров. Джесси слышала слившуюся волну протеста солдат, выкрикивавших различные слова, означавшие одно и то же. Она слышала, как офицеры угрожали подать в отставку, солдаты требовали, чтобы Джон продолжал командовать, клялись, что не станут сражаться под чьим бы то ни было иным началом, что бросят ружья, что имеют право сражаться, как давно уже планировали и как им было обещано.
Постепенно солдаты успокоились. Все смотрели на Джона, ожидая его ответа. Он сказал, что никто не может опротестовать действия президента и первая обязанность солдата — исполнять приказы, что он больше не командует ими, что они сражаются не ради какого-то офицера, а за великое дело Союза.
Джон просил солдат вернуться на свои места. Никто не сдвинулся с места; они ждали иного ответа, а этот их не удовлетворял. Он повернулся и посмотрел на жену. Молчание не могло скрыть напряжения. Она видела, что внутри него идет трудная борьба. Она молчала. Теперь дело за Джоном, стоящим перед армией, созданной им самим, ему принимать окончательное решение. Он повернулся лицом к офицерам и солдатам:
— Готовьтесь к наступлению!
Раздался стихийный радостный крик; офицеры и солдаты немедленно разошлись с криками и песнями, полные энтузиазма. Джесси вошла в палатку и села за длинный дощатый стол. Через несколько минут появился Джон и сел на скамью рядом с ней. Они сидели плечом к плечу, два товарища ста дней. Они были втянуты в водоворот суматохи и хаоса, работали как одержимые, отдали лучшие порывы своих сердец и ума делу, которое любили так много лет. Конечно, Джон и Джесси допускали ошибки: они пытались вести войну, может быть, не такую уж дешевую в долларах, но с наименьшими людскими потерями. Их обманывали, обводили вокруг пальца, грабили — но всегда северяне, обогащавшиеся на военных контрактах.
Вместе с дерзостью Джона в области военной стратегии чета Фремонт пыталась применить такой же фактор в сфере политических маневров, но президент Линкольн не хотел освобождать рабов, и, таким образом, их самостоятельное действие было истолковано как поспешность, неуправляемое стремление превысить свои полномочия. Они продолжали думать, что были правы в вопросе об освобождении негров, что ради этого ведется война и рабы будут освобождены до ее завершения, и их утешало то, что половина северян поддерживала их в таких убеждениях. Но вот всего через сто дней их отвергли, от них отказались. Еще два или три часа, и они нанесут удар, не имея законного права на него, но в силу своего характера и сущности самого дела, как это было во время второй экспедиции и завоевания Калифорнии.
И вновь тишина вокруг них и их решимость были нарушены: вдали застучали подковы лошадей, их шум приближался с каждой минутой. Джесси и Джон сидели со сжатыми руками, глядя в темноте друг на друга; лошади подскакали к самой палатке. Всадники быстро спрыгнули с коней. Сапоги застучали по небольшому деревянному настилу перед палаткой. Джесси и Джон поднялись, когда в палатку вошел генерал Хантер, высказавший комплименты генералу Фремонту и принявший командование армией Запада.
Их поезд должен был прибыть в Сент-Луис в девять часов утра, но добрался до города лишь в девять вечера. Когда они подъехали к дому Бранта, то обнаружили, что улица и все свободные участки вокруг дома запружены женщинами и детьми, молодыми парнями и стариками, собравшимися с раннего утра. Выходя из кареты, они услышали крики и приветствия. Толпа расступилась, открыв им проход, и Джесси увидела, что над входом висят гирлянды, а ступени лестницы засыпаны цветами. Жены и дети их солдат в Спрингфилде заговаривали с ними, старались подбодрить, выражали свое уважение и любовь. Одна пожилая женщина решительно сказала, обращаясь к ним:
— Не обращайте внимания, генерал Фремонт и Джесси, мы с вами в час опалы.
Джон встал в проеме двери лицом к толпе, пытаясь сказать слова благодарности. Джесси не хотела, чтобы эти добрые люди видели ее слезы; она вошла в дом и сразу же поднялась в свою крошечную спальню, где с балкона можно было наблюдать, что происходит внизу. Джесси увидела, как расступилась толпа на боковой улице и проехала группа всадников с факелами. Это были гвардейцы Загония, многие из них с повязками, в мундирах со следами пуль. Они остановились перед домом Бранта, повернулись лицом к нему, обнажили сабли и отдали последний салют своему командующему.
Это было так трогательно, что по щекам Джесси побежали слезы: эти офицеры гвардии Загония были уволены со службы вместе с Джоном, их назначения аннулированы; раненые и погибшие были отвергнуты, те, кто так отважно сражался у Спрингфилда, погибли напрасно.
На нее обрушилось чувство, схожее с тем, какое испытала она в индейской резервации Делавэра. Она села на край своей железной кровати и закрыла лицо ладонями. Джесси понимала, что едва начавшаяся война для них кончилась. Им остаются расследования и суды, обвинения и претензии, горечь поражения и отчаяния. Однако с неожиданно промелькнувшей ясностью она увидела, что все это верно для каждого, вовлеченного в эту страшную войну. Лишь немногие добьются чего-то большего, чем поражение, отчаяние и смерть.
Она услышала последний взрыв приветствий толпы внизу; слышала, как развернулись лошади и зацокали по булыжной мостовой; как расходился народ и наступала ночная тишина, слышала, как устало муж поднимался по лестнице.
Что им делать теперь? Куда повернуться? Как они встретят грядущее?
Она встала, молча переживая щемящую боль в сердце, ей было трудно дышать. Вспомнила то, что было двадцать лет назад: она была беременна своим первым ребенком, и в это самое утро Джон уезжал в свою первую большую экспедицию на Запад. Ей пришлось провести без него шесть месяцев. Она пришла в ранние часы в библиотеку отца помочь ему в работе. Они сделали то, что намечали, и отец уехал в сенат. Как и сейчас, сумеречный свет раннего утра навеял ей гнетущее чувство одиночества. Потом она заметила, что отец оставил на ее столе записку с цитатой из Марка Аврелия:
«Не тревожься о будущем, ибо когда подойдешь к нему, то появятся те же ведущие тебя мотивы, которые оберегают тебя в настоящее время».
Она услышала, как Джон поднимается по последним ступеням. Она отвернулась от окна и с легкой улыбкой быстро прошла к двери, чтобы открыть ее мужу.
Книга седьмая
И НА НАШЕЙ УЛИЦЕ БУДЕТ ПРАЗДНИК
_/1/_
Когда становилось невмоготу переносить муки войны, когда вокруг нее витала смерть бывших боевых товарищей, сыновей близких знакомых и казалось, что нация уничтожит себя, она пыталась укрыться в маленьком коттедже в Блэк-Пойнте, простом и чистом, где ветер и дождь Запада освежали и оживляли все окружающее. У нее были три союзника-энтузиаста — Лили, Чарли и Фрэнк, которых еще сильнее, чем ее, тянуло в Сан-Франциско. Тем не менее она понимала, что они не могут отправиться домой: им придется оправдываться перед комитетом конгресса; после оправдания Джон может быть назначен на новый военный или гражданский пост, который позволит ему приложить свои таланты и опыт в интересах прекращения военных действий.
Джесси попыталась арендовать меблированный дом в Нью-Йорке, но в город, загруженный военными заказами, приехали тысячи людей с Севера. Она не нашла подходящего жилья и, чтобы вызволить членов семьи из отелей и собрать их под родной крышей, купила меблированный дом на Девятнадцатой-стрит. Джон перенес свои документы в небольшой кабинет на нижнем этаже, где проводил дни, готовясь к своей защите в комитете конгресса. В утренние часы Джесси помогала ему, подбирая необходимые документы и составляя соответствующие резюме. Они работали упорно и последовательно, редко касаясь в своих беседах других вопросов. Но Джона часто вызывали в Вашингтон, запрашивая у него дополнительную информацию, и в результате у Джесси появилась возможность посвятить часть времени выполнению задачи, которая волновала ее больше всего. Больные и раненые солдаты армий Союза съезжались в большие города в надежде на хороший уход. Санитарная комиссия делала все, что могла, но как в тот первый день в Джефферсоновских казармах, где она увидела смертельно больных солдат с кружками кофе и ломтями соленой свинины, положенными на их грудь, так и теперь не хватало госпиталей и коек, нужного числа врачей, медицинских сестер, лекарств и санитарных средств. У правительства находились деньги на оружие, которое калечило людей, но редко отыскивались средства на лекарства, чтобы поставить их на ноги.
