– Сердце сердцу-то весть подает! – вставил Каторжный.
Казаки засмеялись всей площадью.
– Степан Тимофеич... – несмело заикнулся Корнила.
– Ты, батька, молчи. Я сам за тебя вступлюсь и в обиду не дам, – перебил его Разин. – Мы с батькой жалеем казацкую кровь, – обращаясь к собранию, с полной уверенностью в своих силах, насмешливо и спокойно издевался Степан.
– Хоть батька тебе того не сказал?! – крикнули с площади.
– Я и сам сдогадался! – откликнулся в лад Разин. – У нас с ним всегда любовь да совет: я – вправо, он – влево. На том и живем! То у нас все и мирно! Верно ведь, батька? – спросил Степан и крепко прихлопнул Корнилу по шее.
Казаки снова захохотали.
– И мы на том, братцы, с батькой договорились, – продолжал Разин.
– Он сказал али ты за него сдогадался?! – весело перебили его из толпы.
Степан подмигнул казакам.
– ...чем нам батьку в Дону топить с дворянином либо его на осине повесить, а мы с ним ладом сошлись – на кругу спросить Войско Донское: кто хочет Корнилу слушать, тот... – Степан оглянулся на донскую старшину, воровато блуждавшую взглядами, схватил за ворот есаула Семенова и легко, как щенка, швырнул его влево с помоста, в толпу кармазинников, – вот туда иди, влево, ко всей казацкой измене! – добавил Степан, даже не поглядев в его сторону. – А кто хочет со мной стоять против бояр, за казацкую волю, за правое дело, те иди становись тут по правую руку... Давай, молодцы атаманы, ходи веселей! – задорно выкрикнул Разин.
Большая площадь Черкасска вдруг вся всколыхнулась и зашумела говором, криками. В пестрой толпе закипело, словно в большом котле. Слышалась брань, кое-где завелась и кулачная потасовка.
Степан выжидающе, молча смотрел на все, что творится. Старшинская кармазинщина и домовитое казачье беспомощно барахтались в огромной толпе, как крысы, которых несет поток половодья. Разин видел с помоста, как кто-то из казаков влепил по шее богатею Ведерникову, как какой-то отерханный казачина, должно быть работник, бьет по скулам ростовщика-живодера Карпа Багаева, а долговязый Прохор Багаев, его родной брат, бросив Карпа в беде, торопливо уносит ноги, хоронясь в толпу...
«Полетела теперь ко всем чертям понизовая богатейщина!.. В Запороги послов пошлю, звать в союз к себе Запорожское войско; на Волгу поход подыму, а там уж и Яик не за горами! – думал Степан. Он ликовал. Сердце стучало радостно, грудь дышала словно морским простором, глаза его жадно вбирали зрелище этой толпы. – По правде с народом во всем, и народ за тебя горой, как за божью правду, будет стоять. Вот уж Дон так Дон! Где еще столь-то дружного, смелого взять-то народа?! Богатырщина! Сила-то, сила какая в них! А ну, наступи им на хвост! Небось ныне сами дивятся, что так-то дались домовитым себя оплести... А более уж во веки веков не дадутся!»
Степан даже и не смотрел на пожелтевшее лицо осунувшегося и сгорбленного Корнилы, который все еще продолжал стоять рядом с ним на помосте. Степан позабыл о нем...
На кипящей площади, между двумя враждебными толпами, начал обозначаться узкий проходец, но не все еще было окончено: казаки еще спорили и шумели, продолжая отходить вправо. И все меньше и меньше становилось приверженцев старой старшины – будто жидкость переливалась из одной посуды в другую...
Но вот между сторонами пошла перепалка да перекличка:
– Тю! Иван Борода! Ты куда к кармазинникам влез?! Знатный зипун у тебя: гляди, латка на латке! Гоните его, домовитые, он вам наряды ваши загадит!
– Э-ге-э-эй! Лебедовская станица-а! Куда вы к чертям затесали-ись? Идите к нам, к верховы-ым!..
– Атаман повел, черт его батьке!
– Нехай там остается, а вы и сюды-ы!
– Пошли, браты-и! – раздалось из гущи отбившихся лебедовских, и целая станица потекла слева направо.
– Куды ты к нам! Куды, куды лезешь! Ступай к домовитым, на кой ты нам леший сдался! – гнали незаметно приставшего к голытьбе войскового писаря.
Вот уже ясно всем – кто друг, а кто враг, и площадь на миг приутихла: обе стороны – победители и побежденные – в молчании озирали одни других. Одни – с торжеством, удивляясь своей силе, другие – ошарашенные событием, опрокинувшим их с высоты.
– Кум Сила-антий! Эй, куме Силантию-у-у! – раздался вдруг пронзительный выкрик из гущи разинцев.
– Тут я, кум Назар! Эге, тут я! – откликнулся кум из толпы домовитых.
– А пошто же ты на той стороне, телячья печенка?!
– А куды же мне, к язычникам, что ли, крещена рать!
– От то и есть, что язычник! Ты что за богатый?! Давай иди к нам!
– А чарку поставишь?
Дружный хохот всей площади приветствовал переход охмелевшего «кума».
На Корнилиной стороне осталась лишь горстка, менее чем в полтысячи человек домовитых да их подголосков, жалкая кучка людей, которые еще нынче утром держали в руках все донское казачество...
– Войсковому атаману всего великого казацкого Войска Донского Степану Тимофеичу Разину – слава! – крикнул с помоста Наумов.
– Сла-а-ава! – прорвалось над толпою в тысячи голосов и поплыло над площадью, над Черкасском, над Доном, летело в широкие весенние степи, в ясное небо. – Сла-а-ва-а!
Степан без шапки стоял, слушая эту бурю.
– Вольному донскому казачеству – слава! – ответно провозгласил он, улучив мгновение затишья.
– Сла-а-а-ва! – отдавалось на площади.
Степан поднял руку, и голоса постепенно стали смолкать.
– Спасибо за веру, за честь, за власть! – сказал Разин и не успел договорить, как опять забушевала та же народная буря.
– Победному атаману, за правду заступнику – слава! – кричали из толпы.
В кличе народном реяла над Степаном слава, звала и манила. «Держись, атаман, вознесу еще выше. Посмеешь?! Дерзнешь? Не закружится голова? Не сорвешься? – спрашивала Степана его слава. – Ведь кто ты? Простой казак! Яблочным духом да хлебушком пахнет в твоем дому, и доли не хочешь иной. А ведь я оторву от родимых и близких... Заплачешь о них, пожалеешь?!»
«Когда-то я сроду плакал?! О чем жалел?!» – отозвался Степан.
– Невольников и колодников свободителю!
– За сирых воителю, – неслись крики, – сла-а-ва, сла-а-ва! – плыло над площадью.
Наумов дружески положил руку на плечо атамана.
– Как море, Степан Тимофеич, – сказал он. – Недаром-то плавал ты по Хвалынскому морю: попутные ветры в свой парус ловить научился!
– Как море! – согласно ответил Степан и, не заметив, подумал вслух: – Плыви, атаманский струг! Тут только начало пути, а впереди-то и мели, и бури, и камни подводные будут...
– Ничего, совладаем! – уверенно ответил Наумов.
Степан поднял глаза на него и крепко сжал руку Наумова:
– Совладаем, тезка!
– По казацким законам-обычаям, атаманы, – когда поутихло, сказал наконец Степан, – мне ныне всем Доном владать. Обещаю стоять за казацкую волю по правде. Всяк всякому будет у нас по казацтву равен, без корысти и кривды. – Спокойно Степан посмотрел на сбившихся в кучу донских богатеев, подмигнул окружавшим помост казакам, указал на толпу кармазинников и усмехнулся: – А кривду мы крестному батьке оставим! Вот мы, Корней Яковлич, и поделились добром! Владай своей кривдой, а я стану Войском владать!
Степан просто взял атаманский брусь у Корнилы из рук и постучал им по краю перилец.
– Быть войсковому круг закрыту! – прозвучал над площадью властный голос нового атамана всего казацкого Дона.
