— Да откуда ты это знаешь? — изумился гетман.
— Из его инструкций! — ответил скромно Мазепа.
Все переглянулись с изумлением.
Как ни мечтал Мазепа вырваться на несколько дней и слетать к Галине, но это ему не удалось: в Чигирине приготовлялись к великим событиям, а в такую пору ему, при его новой должности, не было никакой возможности отлучиться и на минутку. После отъезда Тяпкина прибыл еще один московский посол, Дубенский, за ним другой… Каждый день приносил с собой новые хлопоты и дела. Так проходил день за днем в Чигирине. Вскоре после отъезда московского посла начали съезжаться в Чигирин старшина и духовенство к предстоящей раде, назначенной на первое января. Близились Рождественские праздники.
С Мазепой прибыл на правый берег и Остап; по приезде в Чигирин Мазепа сейчас же записал его в надворную гетманскую команду, как обещал еще в Волчьем Байраке, и благодаря покровительству столь важного теперь лица, каким стал Мазепа, он был вскоре замечен гетманом и получил значительное повышение. Счастливый ликующий казак платил за это Мазепе безграничной привязанностью и преданностью, да и Мазепа симпатизировал ему; кроме того, ему было чрезвычайно приятно, что здесь, подле него, находился человек, с которым ему можно было перекинуться словечком о Галине и, — в случае крайней необходимости, — послать к своей «коханой». Хотя Мазепа знал, что татары из-под Подгайцев бросились прямо в Крым, не распуская даже по сторонам загонов, и что таким образом ему решительно нет никакого основания опасаться за Галину, но все-таки в груди его ныло то непрерывное беспокойство, которое мы ощущаем всегда за нежно любимых людей. Ему хотелось неудержимо узнать доподлинно, как она поживает, здорова ли, не случилось ли чего, помнит ли его, любит ли? Ему хотелось услышать снова все ее горячие, чистые и наивные признания, хотелось снова прижать к себе ее дорогую головку, но, как сказано, ввиду наступающих важных событий отлучиться не было никакой возможности. Оставалось только удовлетвориться посылкой гонца.
Мечтая о Галине, Мазепа не забывал и самой существенной части вопроса, а именно, согласия матери на желанный для него брак. Гетман не позволил ему отлучиться и в Мазепинцы, а потому Мазепа послал к матери Лободу, а вместе с ним отправил и письмо, в котором излагал все пережитые им приключения и сообщал о своем новом повышении, а также объявлял матери о своем намерении жениться, говорил подробно о высоких достоинствах Галины, причем особенно подчеркивал то, что она — дочь полковника Морозенко, и просил у матери благословения и разрешения на этот брак. Ответ пришел довольно благоприятный: мать писала, что если панна, о которой он пишет, действительно дочь славного полковника Морозенко, то она ничего бы не имела против этого брака, конечно, если она окажется достойной ее сына эдукации. Такой ответ обрадовал до бесконечности Мазепу, — главное препятствие к его браку, следовательно, устранялось. Что же касается до эдукации, то он и сам находил, что Галину надо будет еще значительно отшлифовать, для того, чтобы она могла занять с достоинством место жены генерального писаря.
Но вот наступили и «Риздвяни святкы».
Ежедневно в замок являлись то колядники со звездою, то бурсаки с «вертепом»[37], то казаки с поздравительными «виршамы» и «орациямы», — на короткое время все дела и заботы политические были оставлены, — все поглотили Рождественские празднества и пиры. Бурное веселье, охватившее всю чигиринскую молодежь, навеяло на Мазепу еще большее сознание своего одиночества и желание перекинуться хоть словом с дорогой девушкой. Однажды, в ясный морозный день, он велел позвать к себе Остапа. Бодрый, веселый и счастливый казак, разодетый теперь в дорогую форму надворной гетманской команды, не замедлил явиться на зов своего патрона.
— 3 Риздвом светлым, ясный пане! — приветствовал он Мазепу, остановившись на пороге.
— Здоров, здоров, — отвечал приветливо Мазепа, — а иди-ка сюда, садись за стол, разопьем по келеху меду да закусим колбасой.
Слегка смущенный таким лестным приглашением, но и польщенный высокой лаской столь важной особы, какой являлся теперь Мазепа, Остап подошел к столу и занял указанное место.
— Ну, что, наш бунчуковый товарищ, доволен ли ты своей службой? — заговорил ласково Мазепа, наполняя кубок Остапа.
— Гм, еще бы… как не доволен! Доволен, — усмехнулся Остап, — до смерти вашей ласки не забуду… Вот, чтобы не сказали… хоть с кручи в воду… хоть голову в аркан… Так доволен, как сатана своим пеклом!
Мазепа улыбнулся такому оригинальному сравнению и продолжал дальше.
— Ну, а как ты думаешь, друже, отец Григорий отдал бы теперь Орысю за тебя?
— Ге, не отдал бы! Да теперь он и сам просить будет… Сотенный бунчуковый! «Не абыщо!» Да если б он и не отдал, то Орыся мне слово дала, что и убежит со мной! Козырь-дивка! — тряхнул головою Остап и даже покраснел от удовольствия, вспомнив свою девчину.
— Так что же ты таишься, казаче, — продолжал с лукавой улыбкой Мазепа, — мясоед-то в этот год короткий, — вон, пан Кочубей боится и день пропустить.
— Хе! — вздохнул Остап. — Добро ему, когда у него и поп, и невеста под боком, а тут, как говорят, и рада бы душа в рай, да грехи не пускают…
— Так если бы того… если бы и тебе здесь и поп, и невеста, так и ты, может быть, «одружытыся» бы захотел? — гай, гай, казаче, — произнес серьезно Мазепа, придавая своему голосу укоризненный тон. — Есть у тебя бунчук, а тебе еще и жинка понадобилась… Не будет, вижу, из тебя добра.
— Да что же, пане генеральный, живой про живое думает, — потупился Остап, — про то сам я знаю, что теперь нельзя отлучаться, ну, я молчу.
Он вздохнул и действительно замолчал. В комнате водворилось молчание. Мазепа выдержал паузу и затем произнес с лукавой улыбкой:
— А что, если бы я тебе выхлопотал отпуск, а? Поехал бы в степь на хутор к Сычу?
— Да что вы, жартуєте, пане, или вправду? — вскрикнул Остап, вскакивая так порывисто с места, что кубки, жбан и миска, все зашаталось на столе.
— Стой, стой, божевильный! Перекинешь мне все! — закричал Мазепа, подхватывая со смехом посуду, но Остап не слыхал этого крика.
— Жартуєте или вправду? — повторял он в восторге. — Да если только правда, так мы вам с Орысей всю жизнь… Ей-Богу, не знаю что!.. Только все… все, что захотите…
— Постой, постой, успокойся и садись тут, — остановил его Мазепа, — не жартую я, а говорю правду. Я для тебя постараюсь выхлопотать у гетмана отпуск, ты поедешь на хутор к Сычу, заберешь оттуда Орысю и отца Григория; переправишься с ними на правый берег, — теперь уже можешь ехать беспечно. Татаре не скоро из Крыма возвратятся — и если захочешь, можешь покрыть своей любой голову вот этим корабликом!
— С этими словами Мазепа достал приготовленный им прекрасный алый бархатный кораблик, расшитый золотом, и передал его Остапу.
— Ох, Господи!.. Так значит правда… не жарт? Всю жизнь… всю жизнь не забуду этой ласки, — повторял растерянный от неожиданности и радости Остап.
— Ты подожди благодарить, — перебил его Мазепа, — за это и ты должен мне отплатить услугой.
— Хоть на «шыбеныцю»! — вскрикнул восторженно казак.
— Зачем так высоко, — усмехнулся Мазепа, — моя услуга поменьше: ты должен будешь передать Галине «дарункы», которые я ей через тебя пошлю, расскажешь все, что творилось здесь, и передашь ей «лыст» мой… Читать ты умеешь?
Последний вопрос привел казака в некоторое замешательство.
— Гм, — произнес он с расстановкой, почесывая в затылке и опуская глаза, — «часословець» читал когда-то у дьяка, а письма не пробовал как-то, — и, вздохнувши глубоко, Остап выговорил одним духом: — «Мабуть, не разберу»!
— Ну, пане бунчужный, видно, мало на тебя дьяк лозы поломал! Впрочем, не беда, — есть там о. Григорий, он прочитает. Так готовься к отъезду, а я улучу минуту и попрошу гетмана, чтоб дозволил тебе отлучиться для свадьбы.
На том и решили. Мазепа приготовил письмо Галине, приготовил и множество драгоценных подарков и ей, и всем хуторским обывателям. Между других подарков он вложил Галине и хорошенькое «венецийское» зеркало и прелестный золотой перстень с дорогим диамантом, который он обещал переменить вскоре на гладенький.
Оставалось только выждать подходящую минуту, для того чтобы испросить разрешение на отпуск Остапу.
Между тем близился уже день, в который назначена была рада в Чигирине.
Несколько раз совещался тайно гетман с Богуном, с митрополитом Тукальским и с Мазепой и, к своему удовольствию, Мазепа замечал, что увещания его повлияли на гетмана так, что благородный порыв его уступить Бруховецкому даже свою булаву, под влиянием его резонов и слов, начинал понемногу утихать. Наконец, наступил и торжественный день рады. Еще с самого полудня в Чигирин начали стекаться прибывшие отовсюду казаки, духовенство и даже приглашенные для этого случая почтеннейшие горожане. Во дворце Чигиринском все находилось в величайшем волнении. То же волнение испытывал и Мазепа.
