Другие современники адмирала видели в нем фигуру трагическую, жертву общественной несправедливости, отмеченную печатью рока.
«Чичагов, — писал известный историк и археограф Бартенев, — лицо необыкновенно любопытное и долго будет предметом изучения не только исторического, но и психического… Он принадлежит к скорбному списку русских людей, совершивших для Отечества несравненно менее того, на что они были способны и к чему были призваны». И наконец, третьи полагали причину его жизненных неудач в собственном его характере. К числу последних принадлежал и Барклай, ибо и в его собственном характере было немало черт, свойственных Павлу Васильевичу.
Умный и проницательный Алексей Петрович Ермолов писал о Чичагове так: «Я не мог не видеть превосходства ума его, точности рассуждений и совершенного знания обстоятельств. Упругий нрав его, колкий язык и оскорбительная для многих прямота сделали ему много неприятелей».
Чичагов тоже симпатизировал и Ермолову и Михаилу Богдановичу, видя некую параллель в своей судьбе с их собственными.
Сдача дел произошла быстро, и уже на второй день Барклай докладывал Светлейшему 5 февраля в рапорте № 1: «…По числу наличных здесь в полках людей армия сия носит только одно название, составляя, впрочем, не более как отряд: большая часть полков, ей принадлежащих, находится в отдаленных корпусах и отрядах, кои по отдаленности своей не имеют даже и нужного сообщения, — многие бригады не в своем виде, так что один полк или баталион его находится здесь, а другие в отдаленных корпусах и отрядах, некоторые же пошли в расформировку».
Желая исправить создавшуюся ситуацию, Барклай предлагал далее следующее: «Посему для сохранения в армии возможного устройства, не благоугодно ли будет Вашей Светлости приказать или только отделенные от своих бригад присоединить к оным, или же из остающихся здесь разных бригад составить бригады новые, ибо если далее будут оставаться в теперешнем их положении, то, не имея должного наблюдения за внутренним их управлением, как и начальников, собственно им назначенных, и переходя из рук в руки, могут сии войска наконец вовсе исчезнуть. Все сие имею честь предать в благорассмотрение Вашей Светлости и испрашиваю Вашего разрешения». Всего же в 3-й армии было 18 тысяч солдат и офицеров — в два раза меньше, чем в корпусе Витгенштейна.
С этого момента между Барклаем и Кутузовым наладилась регулярная служебная переписка. Ее главным содержанием была судьба блокированной крепости Торн.
Барклай извещал Кутузова о вылазках неприятеля, об ответных контратаках, о подготовке армии к правильной осаде крепости.
Кутузов же советовал продолжать блокаду Торна, а к осаде переходить после того, как армия будет переформирована и пополнена резервами.
Для осады крепости не только не хватало войск, но не было также и пороха, и гранат, и бомб, и крупнокалиберных орудий.
Только к 20 марта под Торн по Висле из прусских крепостей Грауденц и Пиллау прибыло необходимое вооружение. Однако и его было мало: тяжелых орудий всего четыре, две мортиры и два старых «единорога», остальные 32 орудия были малых калибров и принадлежали не к осадной, а к полевой артиллерии.
Главным военным инженером, руководившим подготовкой осады Торна, был старый соратник Барклая инженер-генерал-лейтенант Опперман, а начальником штаба — не менее опытный сослуживец Михаила Богдановича еще по Финляндии, генерал-лейтенант Сабанеев.
Кроме того, дивизиями 3-й армии командовали опытнейшие военачальники — генерал-лейтенанты Ланжерон и Чаплиц.
Торн защищал баварский гарнизон в 3500 человек, которым командовал французский генерал Мавилион.
В ночь на 28 марта была заложена первая параллель — осадная траншея вдоль крепости, связавшая все участки осадных работ, затем прорыты были еще две траншеи, и все они соединены были прошами — узкими, зигзагообразными окопами для безопасного передвижения из одной траншеи в другую. После этого 36 орудий открыли интенсивный огонь по крепости и вели его весь день.
В ночь с 29 на 30 марта группа охотников из тринадцати рядовых солдат-саперов захватила укрепленный неприятельский пост под самой крепостью.
Шестеро из них — Андрей Петров, Петр Истомин, Дмитрий Сериков, Василий Салбичев, Федор Дурницкий и Андрей Хомяченко — были представлены Барклаем к награждению Георгиевскими знаками, а остальные семеро получили по 25 рублей.
Днем 30 марта по приказу Барклая пехотинцы из дивизии Ланжерона штыковой атакой заняли две господствующие высоты, с которых артиллерия противника вела ответный огонь по позициям осадного корпуса.
В этом бою «ядром оторвана рука у храброго инженер-подполковника Мишо, который предполагал и исполнял план осады с одинаковым отличием», — это был родной брат флигель-адъютанта Александра Мишо, ездившего к Александру с поручением Кутузова.
В последующие дни превосходство русской артиллерии стало подавляющим. Тому способствовал подвоз в начале апреля под Торн еще тысячи центнеров пороха и 25 тысяч ядер и артиллерийских гранат.
6 апреля после ожесточенного орудийного обстрела Торн капитулировал. Французский губернатор Мавилион сдал Барклаю ключи от крепости. Ключи эти были отправлены в Петербург и долгое время хранились вместе с другими регалиями в Казанском соборе.
Гарнизон Торна в числе двух генералов, 135 офицеров и 1793 солдат и унтер-офицеров был отпущен в Баварию под честное слово не воевать против России и ее союзников до 1 января 1814 года. Остальные полторы тысячи солдат и 35 офицеров остались в крепости из-за ран и болезней. Взято было и пятьдесят орудий.
Осада и взятие Торна отличались очень малым уроном со стороны русских. За все время осады было убито 28 и ранено 167 человек.
За взятие Торна Михаил Богданович получил алмазные знаки к ордену Александра Невского и пятьдесят тысяч рублей.
В тот же день Кутузов приказал Барклаю выступить со всеми войсками, освободившимися после взятия Торна, к Франкфурту-на-Одере.
Оставив в Торне генерал-майора Падейского с двумя пехотными полками, с эскадроном казаков и ротой легкой артиллерии, сам Барклай с отрядом около 12 тысяч человек 16 апреля выступил к Познани, чтобы затем идти к Франкфурту.
Он знал, что из Франкфурта ему предстоит совершить марш в Северную Германию, к городу Штральзунд, где его начальником должен был стать Карл Юхан Бернадот.
Предписание, полученное Барклаем, было после с ним приказом Кутузова. В тот день, когда отряд Барклая вышел из-под Торна, в маленьком силезском городке Бунцлау (ныне город Болеславец в Польше); Кутузов умер…
Михаил Илларионович болел недолго.
* * *
Собственно, когда в феврале 1813 года он с согласия Александра и Фридриха Вильгельма III, вновь ставшего полноценным союзником русских, принял пост главнокомандующего и русскими, и прусскими войсками, он уже ощущал первые очевидные признаки недомогания, постепенно переходящие в серьезную болезнь.
26 марта Кутузов, Александр и Фридрих Вильгельм выехали из Главной квартиры, до того стоявшей в польском городе Калите. И вот здесь-то Кутузов и почувствовал себя нездоровым, но значения этому не придал. В первом же саксонском городе — Миличе — Кутузов был встречен с необычайным воодушевлением. «Виват великому старику! Виват дедушке Кутузову!» — кричали восторженные толпы немецких патриотов.
На долю Александра тоже досталось немало восторгов: когда Главная армия 3 апреля форсировала Одер, то у моста немцы поднесли Александру лавровый венок. Однако Александр велел переслать венок Кутузову, добавив, что лавры принадлежат ему.
А между тем Кутузов чувствовал себя все хуже и 6 апреля остался в Бунцлау, не имея возможности следовать за армией.
Александр первые три дня оставался рядом с больным, но потом вынужден был покинуть Кутузова и вместе с Фридрихом Вильгельмом отправился дальше, в Дрезден.
Прусский король, всегда необычайно тепло и уважительно относившийся к Кутузову, приказал своему лейб-медику — «великому доктору» Гуфеланду, почитавшемуся тогда лучшим врачом в Европе, немедленно ехать из Бреславля в Бунцлау.
Александр последовал примеру прусского короля и велел своему врачу — Виллие остаться у постели больного фельдмаршала.
Но ничто уже не могло спасти старого израненного воина от смерти. Поздним вечером 16 апреля начальник канцелярии Кутузова генерал Егор Борисович Фукс, бывший долгие годы начальником канцелярии Суворова, известил начальника Главного штаба князя П. М. Волконского: «16-го сего апреля в 9 часов и 35 минут пополудни свершилось ужаснейшее для нас происшествие. Обожаемый нами фельдмаршал князь Михаил Ларионович кончил дни свои…»
В письме к вдове Кутузова Александр писал: «Болезненная не для одних Вас, но и для всего Отечества потеря, не Вы одна проливаете о нем слезы: с Вами плачу я и плачет вся Россия».
