Но можно был видеть на этом обеде, больше напоминавшем тризну, и гладиаторов – в основном это были новички – которые, предчувствуя свой неизбежный и скорый конец, не могли скрыть объявшего их животного страха смерти. Одни, охватив голову руками, покачивались из стороны в сторону и глухо рыдали; другие вслух проклинали свою несчастную судьбу; третьи пытались есть, но куски застревали в их горле при мысли о том, что сейчас будет происходить на арене. Им казалось, что они обедают, сидя за столом с мертвецами, – и, почувствовав подступавший приступ рвоты, они вскакивали со своего ложа и отбегали в дальний угол, где их тут же начинало выворачивать наизнанку. Аромат розовых лепестков, которыми был обильно усыпан пол, смешивался с запахом разгоряченных мужских тел, жареного мяса, восточных специй, горящего в светильниках масла и свежей блевотины.
Публике, глазеющей на эту трапезу обреченных, не позволялось подходить к столам ближе, чем на десять метров, и когда Катилина спустился вниз, к нему тут же кинулся один из стражников. Но, разглядев на его тоге пурпурную кайму, отошел с поклоном.
Луций приблизился к крайнему подковообразному ложе, на котором возлежал гладиатор по кличке Фуриос. Это был один из фаворитов публики, уже несколько лет успешно выступающий на арене. На него постоянно делались ставки, о нем тайно воздыхали многие красавицы Рима, его имя то и дело писали на стенах неутомимые его поклонники.
Фуриос [14] (это прозвище он получил за свой необузданный нрав и бешеный темперамент) три года назад был простым римским легионером и сегодня воевал бы где-нибудь на Востоке в когортах Помпея, если бы его не подвела привычка сперва что-то сделать, а потом думать. Когда один из офицеров начал при нем совершенно беспричинно издеваться над первогодком, которого Фуриос опекал, легионер не удержался и сцепился с этим выскочкой. Когда же офицер принялся оскорблять и его самого, Фуриос, не сдержавшись, ударил самодура кулаком в грудь.
Это считалось тягчайшим преступлением: если каждый солдат вздумает поднять руку на своего командира или откажется выполнять его приказание, то это уже будет не армия, а неуправляемый сброд. Фуриос был приговорен трибуналом к смертной казни. Но, учитывая его славное прошлое, решено было дать ему шанс продлить жизнь, и он был отправлен в гладиаторы. Римляне, как люди практичные, раз и навсегда решили для себя, что не стоит умертвлять преступника тайно, если из смерти можно сделать прекрасное зрелище для десятков тысяч граждан. А поскольку Фуриос был хорошо сложен и имел богатые навыки рукопашного боя, то тем более было бы неразумно отправлять его на тот свет, не показав его вначале жаждущему зрелищ народу.
Так Фуриос в один прекрасный день вместе с разбойниками, ворами, фальшивомонетчиками и оскорбителями священных мест попал в большой цирк. Но не на трибуны, на которых он некогда любил бывать, а на арену, где должен был победить или умереть.
Фуриосу повезло: на первом же представлении он, получив лишь непривычное для него вооружение, показал, что он способен биться на равных с сильнейшими бойцами, после чего был отправлен в школу гладиаторов и стал одним из немногих непобедимых и обожаемых публикой гладиаторов…
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Катилина.
– Как всегда, – дожевав ногу фазана, ответил Фуриос. – Не хуже и не лучше. А как твои дела, Луций? Я слышал, ты готовишь большой пир для дядюшки.
Опасаясь, что их могут подслушивать, Фуриос говорил намеками и иносказаниями.
– Молва, как всегда, все преувеличивает, – отвечал Катилина. – Я вовсе не хочу, чтобы красного вина было в избытке, и чтоб было слишком много факелов для освещения. Мне хотелось бы, чтобы все было в рамках приличия и традиций.
– Но, похоже, все же придется потратиться.
– Да, – помолчав, ответил Катилина. – Если обстоятельства вынудят, то придется.
– Послушай, Луций, – приблизив свою голову к уху Катилины, заговорил быстро Фуриос, как только вертевшийся все время ряжом охранник отошел в сторону. – Мои ребята готовы помочь тебе. А это прекрасные бойцы, один стоит десятерых. Только дай знак, и мы все будем в твоем распоряжении. А за нами пойдут тысячи обездоленных. Сейчас для этого в Риме самый удобный момент.
– Спасибо, Фуриос – так же тихо ответил Катилина. – Я никогда не сомневался в твоей преданности. И рекомендованные тобой люди, которые меня последний год охраняют, тоже не раз это доказали. Но пока что мы попробуем сделать все своими силами. Ведь основная часть гладиаторов – это рабы. А ты знаешь, какое к ним отношение у римлян, особенно после Спартака и марианских бардийцев. Я ненавижу любое рабство, но в данном деле я не хочу использовать рабов. Мы должны все сделать чистыми руками, если хотим придти надолго.
– Ты пожалеешь об этом, Луций. Такие дела чистыми руками не делаются, – сказал Фуриос, принимаясь за десерт.
– Может быть, – согласился Катилина. – Но таково мое решение. Желаю тебе удачи, Фуриос!
Он поднялся и медленно пошел к выходу.
Настроение его вдруг резко изменилось, он даже не понял почему. Не оставшись на представление, он быстро вышел на улицу…
Вечером Катилина узнал, что Фуриос убит. Произошло это из-за нелепой случайности. Часть болевших за своего фаворита зрителей начала кидать в рослого галла, с которым он сражался, фрукты и остатки еды. Уклоняясь от мощных ударов противника, Фуриос сделал окружной маневр и уже собирался нанести ответный удар, как вдруг поскользнулся о брошенный кем-то банан и упал на песок. Этой доли секунды галлу хватило, чтобы поразить Фуриоса мечом. Галл был убит через несколько минут другим гладиатором, и служки, зацепив железными крюками еще теплые трупы недавних соперников, уволокли их с окровавленной арены под крики беснующейся толпы…
Узнав о смерти гладиатора, Катилина налил себе неразведенного вина и выпил залпом целый бокал. На душе сделалось смутно и неприятно. Было такое ощущение, что это из-за него, из-за его нежелания принять предложение гладиатора, Фуриос погиб сегодня так неожиданно и нелепо. В любом случае смерть непобедимого фаворита была дурным знаком…
Глава VIII. Insperata accidunt magis saepe quam quae speres [15]
Выборы начались рано утром, едва голубизна неба окончательно растворила на востоке бледнеющие звезды.
Авгур на Марсовом поле, прикрыв голову тогой, чтобы ему не мешал гул собравшейся толпы, застыл, прислушиваясь к голосу богов. Наконец, он открыл лицо и, обратившись к притихшим гражданам Рима, объявил, что ауспиции благоприятны и боги дают свое согласие на проведение в этот день честных и справедливых выборов.
В жертву богам были принесены огромный белый бык и несколько белых баранов, и жрецы, исследовав их внутренности, объявили, что и здесь все в порядке, после чего избиратели устремились за высокий деревянный забор, напоминавший загон для овец.
За этим, большим забором было еще множество других заборов-перегородок. Они образовывали десятки отсеков, в которых избиратели собирались по классам и центуриям. Пока народ, давясь в проходах и весело переругиваясь, заполнял зазаборное пространство, делегаты от каждой из центурий начали жеребьевку. Она должна была определить центурию, получавшую прерогативу, то есть право голосовать первой.
Эта традиция – объявлять результаты голосования после подсчета голосов центурии, получившей прерогативу, – шла из далекой древности и носила характер своего рода жребия: первые избиратели, называвшие кандидатуры будущих консулов, как бы выполняли волю богов. И, действительно, последующий ход избирательной процедуры чаще всего подтверждал первичный результат. Трудно сказать, вследствие чего это происходило, – то ли первая центурия достаточно точно выражала общие настроения и желания, то ли мнение этой центурии, которое, становясь известно остальным, невольно оказывало влияние на остальную часть избирателей.
Цицерон с замиранием сердца ожидал, какая из центурий вытащит табличку, дающую ей право голосовать первой, и когда, наконец, результат был объявлен, вздохнул с облегчением, – в центурии, получившей прерогативу, было немало его клиентов и хороших знакомых.
Авгур снова воздал славу мудрым богам и предоставил слово первому консулу, который торжественно объявил начало первичного голосования.
Избиратели из когорты, получившей прерогативу, заполнили полученные от счетчиков специальные таблички и, вписав в них имена двух кандидатов, выбранных из общего списка, двинулись из-за забора к многочисленным выходам. Выходы были рядом с канавой, по другую сторону которой стояли большие плетеные корзины, куда следовало опустить табличку. К корзинам этим вели узкие мостки – пройти через них мог лишь один человек. Это было сделано для того, чтобы никто не мог проголосовать повторно. Чтобы избежать других нарушений, возле каждой из корзин дежурили бдительные контролеры и группа наблюдателей, состоявшая из доверенных лиц кандидатов.
