Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1

В задачу настоящего повествования не входит рассказ о том, как успех нескольких моих баллад коренным образом изменил все направление и содержание моей жизни и как кропотливый и усидчивый юрист, уже не первый год работавший в своей области, превратился в начинающего литератора. Достаточно сказать, что я несколько лет отдал поэзии, прежде чем серьезно занялся художественной прозой, хотя два или три моих поэтических опыта, собственно говоря, отличались от романов только тем, что были написаны стихами. Должен, однако, заметить, что примерно в это время (увы, уже около тридцати лет назад!) я возымел честолюбивое желание создать рыцарский роман, написанный в стиле «Замка Отранто», с массой персонажей из пограничных областей Шотландии, насыщенный всякими сверхъестественными событиями. Неожиданно обнаружив среди старых бумаг главу из этого сочинения, которое так и осталось незавершенным замыслом, я прилагаю ее к настоящему предисловию, считая, что для некоторых читателей будет любопытно познакомиться с тем, как начинал писать романы автор, которому суждено было так много создать в этом жанре впоследствии. Пусть те, кто не без основания жалуется на поток романов, последовавших за «Уэверли», благословляют судьбу за то, что наводнение, грозившее произойти еще в первый год столетия, оказалось отложенным на целых пятнадцать лет.

Этот, в частности, сюжет так и остался неразработанным, но мысль о том, чтобы приняться за романы в прозе, не покидала меня, хотя я и решил писать их в совершенно ином стиле.

Изображение памятных мне с детства ландшафтов Шотландии и обычаев ее жителей в поэме «Дева озера» произвело на публику такое благоприятное впечатление, что мне пришло в голову заняться подобной повестью и в прозе. Я подолгу живал в Верхней Шотландии, еще когда она была значительно недоступней и посещалась гораздо реже, чем последнее время, и часто встречался со старыми воинами 1745 года, которых, как и всяких ветеранов, легко было заставить пережить заново былые битвы при таком внимательном слушателе, как я. Мне, естественно, пришло на ум, что старинные предания и мужественность народа, который, живя в цивилизованной стране и в просвещенный век, сохранил так много характерного для более раннего периода общества, представляют, несомненно, подходящую тему для романа, если только все это не окажется лишь любопытным материалом, пострадавшим от неумелого рассказа.

Поставив перед собой эту цель, я около 1805 года набросал приблизительно треть первого тома «Уэверли». Покойный мистер Джон Баллантайн, книгопродавец в Эдинбурге, объявил о подготовке к печати книги под названием «Уэверли, или Пятьдесят лет назад» — заголовок, который я впоследствии изменил на «Уэверли, или Шестьдесят лет назад», чтобы он соответствовал времени действия романа. Когда я дошел, помнится, примерно до седьмой главы, я представил свое сочинение на суд одного из моих приятелей критиков, который отозвался о нем отрицательно. В это время я уже пользовался известной репутацией как поэт и не хотел компрометировать ее, предлагая публике сочинение в ином роде. Поэтому я без сожаления отложил начатую работу и даже не пытался защитить свое детище. Следует добавить, что, хотя приговор моего друга и был впоследствии кассирован на основании апелляции к суду читателей, это нисколько не умаляет его художественного вкуса, поскольку прочитанный ему отрывок доходил лишь до отъезда героя в Шотландию и, следовательно, в него не входили те главы романа, которые затем были признаны наиболее интересными.

Как бы то ни было, эта часть рукописи была уложена в ящик старой конторки, которую при первом моем приезде на длительное жительство в Эбботсфорд в 1811 году поставили на чердак вместе с прочими ненужными вещами, и я совершенно о ней забыл. Таким образом, хотя иной раз среди других занятий я мысленно и возвращался к продолжению начатого романа, однако, не находя его в доступных местах и будучи слишком ленив, чтобы пытаться восстановить его по памяти, я всякий раз откладывал этот замысел.

Два обстоятельства особенно чувствительно напомнили мне об утраченной рукописи. Первое — это широко распространившаяся и вполне заслуженная слава мисс Эджуорт, своими прекрасными зарисовками ирландских типов необыкновенно способствовавшая ознакомлению англичан с веселым и добросердечным характером их соседей-островитян, — и, право же, можно считать, что она сделала для укрепления Британского Союза больше, нежели все законодательные акты.

Я не слишком самонадеян и не рассчитываю, что мои произведения станут когда-либо в один ряд с творениями моей даровитой приятельницы, полными такого сочного юмора, трогательной нежности и удивительного чувства .меры, но мне показалось, что нечто подобное тому, что так успешно было сделано ею для Ирландии, можно было бы сделать и для моей страны, представив ее жителей читателям братского королевства в более благоприятном свете, чем это до сих пор Делалось, и вызвать у них тем самым сочувствие к их Добродетелям и снисхождение к их слабостям. Я полагал также, что недостаток таланта может в известной степени быть возмещен основательным знанием предмета, на которое я мог претендовать, поскольку я изъездил большую часть Верхней и Нижней Шотландии, был знаком с представителями как старого, так и молодого поколения, а также потому, что с самых ранних лет я свободно и беспрепятственно общался со всеми слоями моих соотечественников, начиная от шотландского пэра и кончая шотландским пахарем. Такие мысли часто приходили мне в голову и представляли некое ответвление моей теории в области честолюбия, сколь бы несовершенным ни оказалось то, чего мне удалось достигнуть на практике.

Но не одни лишь успехи мисс Эджуорт побуждали меня к соревнованию и будоражили мою лень. Мне пришлось заняться одной работой — своего рода пробой пера, вселившей в меня надежду, что со временем я смогу свободно овладеть ремеслом романиста и почитаться на этом поприще сносным работником.

В 1807—1808 годах, по просьбе Джона Мерри, эсквайра, с Албемарл-стрит, я занялся подготовкой к печати некоторых посмертных произведений покойного мистера Джозефа Стратта, выдающегося художника и любителя древностей, среди которых оказался неоконченный роман «Куинху-холл». Действие этого произведения происходило в царствование Генриха VI, и само оно было написано со специальной целью изобразить нравы, обычаи и язык англичан в ту эпоху. Обширные сведения, которые мистер Стратт приобрел при составлении таких капитальных трудов, как «Ногda Angel Суnnаn»,[12] «Королевские и церковные древности» и «Очерки забав и время препровождений английского народа», дали ему возможность использовать свое знание старины для написания предполагаемого романа, и хотя рукопись носила следы спешки и несогласованности между отдельными частями, вполне естественные для первого чернового наброска, в ней, по моему мнению, проявлялась значительная сила воображения.

Поскольку это произведение осталось неоконченным, я счел своим долгом как издатель снабдить его кратким и наиболее естественным концом, основанным на фундаменте, заложенном мистером Страттом.. Эта заключительная глава также прилагается к настоящему введению по той же причине, по которой я присовокупил к нему и первый отрывок.[13] Это был новый шаг на пути к сочинению романов, а сохранить эти первые попытки и является в значительной мере целью настоящего очерка.

Впрочем, «Куинху-холл» особого успеха не имел. Мне казалось, что я понял причину этой неудачи: дело заключалось в том, что, придав языку произведения чрезмерную архаичность и слишком щедро расточив свои археологические познания, изобретательный автор сам нанес вред своему сочинению. Всякая вещь, рассчитанная исключительно на то, чтобы развлекать публику, должна быть написана вполне понятным языком, и когда, как часто случается в «Куинху-холл», автор обращается исключительно к антикварию, он должен примириться с тем, что рядовой читатель скажет о нем то же, что негр Манго из пьесы «Замок» о мавританской музыке: «К чему моя слушай, когда моя не понимай?»

Мне показалось, что я сумею избегнуть этой ошибки и, придав своему сочинению более легкий и общедоступный характер, обойду скалы, на которых потерпел крушение мой предшественник. Но, с другой стороны, я был обескуражен холодным приемом, оказанным роману мистера Стратта, и решил, что средневековые нравы вообще не представляют того интереса, который я им приписывал, а поэтому роман, основанный на истории горной Шотландии и на менее давних событиях, будет иметь больше шансов на успех, чем повесть из рыцарских времен. И вот я все чаще стал обращаться в мыслях к повести, которую я уже начал, пока случай не натолкнул меня наконец на потерянные главы.

Мне как-то понадобились для одного из моих гостей рыболовные принадлежности, и я вспомнил о старой конторке, в которой я имел обыкновение хранить подобные вещи. Добрался я до нее не без труда и, разыскивая всякие лески и мушки, натолкнулся на давно исчезнувшую рукопись. Я немедленно засел за ее окончание, следуя первоначальному плану. И здесь я должен откровенно признаться, что моя манера вести повествование в этом романе едва ли заслуживала того успеха, который впоследствии выпал на его долю. Отдельные части «Уэверли» были связаны весьма небрежно: я не могу похвастаться, что у меня заранее был набросан какой-либо отчетливый план. Все приключения Уэверли во время его странствия по Шотландии со скотокрадом Бин Лином были задуманы и выполнены довольно неискусно. Однако они подходили к той дороге, по которой я хотел провести своих героев, и дали мне возможность внести несколько описаний природы и нравов, а правдивость их придала им интерес, которого автор не смог бы достигнуть только силой таланта. И хотя и в других произведениях мне приходилось грешить в построении, я не припомню ни одного романа из этой серии, в котором вина моя была бы столь велика, как в моем первенце.