Перед ним, как и в прошлый раз, вдоль спокойной лесной речушки расстилалась широкая поляна, за ней вздымалась в небо колокольня. Не было лишь самой деревушки: черными безобразными оспинами виднелись на снегу остатки изб и хозяйственных построек. Над некоторыми из них еще вился дым, ни одна тропа не вела к сожженному селению. Только не тронутая шведами церковь и стоящий рядом с ней добротный дом священника сиротливо выделялись среди этой тоскливой картины.
Перекрестившись, поп собрался было спуститься с пригорка, как вдруг из-за недалеких к нему кустов появилось несколько темных фигур.
— Стой! Ни с места!
«…Шведы!» — обожгла сознание мысль, и руки тотчас потянулись к пистолетам. Выстрел, второй — две ближайшие фигуры, словно споткнувшись о невидимую преграду, вначале остановились, а затем повалились на землю. Отшвырнув в сторону ненужные пистолеты, священник кубарем скатился с пригорка, хотел юркнуть в густой ельник. Но ударили вслед чужие выстрелы, и острая боль обожгла ногу. Священник остановился, сбросил с плеч полушубок Выхватил из ножен саблю, прислонился спиной к дереву. Подбежавшие к нему солдаты загалдели, увидев перед собой священнослужителя, но командовавший ими офицер быстро покончил с возникшим замешательством:
— Вперед! Брать живым!
Не принимая всерьез возможность сопротивления раненого старика, шведы смело ринулись на него, но жестоко просчитались. Да и откуда им было знать, что еще несколько лет назад на широких плечах их противника была не потертая поповская ряса, а роскошный жупан запорожского сотника, участника многих славных битв и схваток, и что лишь старые раны да шестилетняя каторга на турецких галерах заставили отважного казака сменить острую саблю на кадило и крест. Два молниеносных взмаха клинка — и ближайший к священнику швед молча рухнул в снег, другой, взвыв от боли и схватившись за перебитое казачьей саблей плечо, отпрянул назад. Но не переоценил своих сил старый рубака, знал, что не совладать ему с десятком молодых здоровых врагов, а пуще всего он помнил одно — ни в коем случае нельзя попасть шведам в руки живым. И бывший сотник врезался в самую гущу смешавшихся врагов…
Полковник Розен долго смотрел на доставленный к нему труп священника. Зачем-то дважды обошел вокруг него и лишь после этого задал свой первый вопрос начальнику охраны штаба и генеральского обоза.
— Майор, что обнаружено при убитом? Грамота с тайнописью, иные уличающие его бумаги?
— Ничего, господин полковник. Возможно, он шел с устным сообщением.
— К кому?
— К священнику деревни, возле которой его пытались задержать. Еще утром она была сожжена, а все жители направлены в распоряжение начальника обоза. Исключение, согласно приказу генерала, было сделано для церкви и ее служителей. К ним и лежал путь убитого.
— А если он просто шел мимо?
— День назад он уже был у этого священника. Когда его задержал наш патруль, он объяснил свое посещение какими-то церковными делами. Тогда ему поверили и отпустили… Но какие дела могут быть ночью? Зачем ему потребовалось брать с собой целый арсенал? А сопротивление нашему секрету?
— Что говорит его сообщник из деревни?
— Я решил не трогать его, а оставить как приманку. Может, к нему пожалует еще кто-либо из русских лазутчиков? Деревня, вернее, то, что от нее осталось, обложена двойным кольцом наших тайных постов. Солдатам строго-настрого приказано не трогать никого, кто бы туда ни направлялся.
— Разумно, майор. Жаль только, что мы не знаем причины, потребовавшей встречи этих слуг Божьих. Что думаешь делать?
— Об этом нетрудно догадаться. В настоящий момент русских больше всего интересует место нашей настоящей переправы и дальнейший маршрут корпуса на левобережье.
— Вот именно. Но откуда об этом могли знать убитый или его местный сообщник? Значит, за их спиной стоит некто, имеющий доступ к нашим тайнам. Может, это к нему и прибыл казак, захваченный в трактире? Вот кто нам нужен в первую очередь, майор.
— На этот счет у меня есть одно соображение. Я приказал выставить труп священника на всеобщее обозрение. Смысл? Главарю царских лазутчиков станет ясно, что его сообщение не попало по назначению, и он будет вынужден послать нового человека. Кто знает, возможно, и он не минует лишнянской церкви.
— Согласен. И пустите слух, что священник погиб не у деревни, а сразу при входе с большака в лес. Его сообщники не должны даже догадываться, что секрет лишнянской церкви в наших руках.
Подперев рукой голову, сотник Дмитро с непривычной для него тоской смотрел на сидевшего через стол есаула Недолю.
— Эх, братку, никогда не думал, что с женитьбой столько хлопот и мороки. Знал бы это, ни за что в подобное дело не ввязался.
— А какое дело вершится без хлопот, братчику? Лучше скажи, согласна ли на свадьбу избранница?
Дмитро недовольно крякнул.
— В том-то и дело, что нет. Говорит, что любит меня как брата, а жених у нее давно уже имеется. Какой-то сотник Диброва. Не слыхал о таком?
— При гетмане такого нет. Наверное, из тех полков, что ушли в Лифляндию.
— Уж чего я ей ни сулил! Родовой хутор и полшапки цветного каменья, любой дом в Умани и чистокровного арабского жеребца — ничто не берет душу клятой девки!
— Что думаешь делать?
— Поговорю с ней последний раз да и плюну на все. Махну со своими хлопцами опять на Запорожье, покуда сечевики не ушли в новый поход.
— Верно, братчику, — одобрил его решение есаул. — Силком мил не станешь. Да и сколько добрых казаков сгинуло для славных дел, спутавшись с бабскими юбками. Так что не журись, поскольку ни она дивчина того не стоит.
Сидевший сбоку от сотника черноусый пожилой сердюк прислушался к разговору, хлопнул Дмитро по плечу.
— Нечего тужить о дивчине, хлопче! Встретишь их еще десяток, одна другой краше.
Сердюк сбросил с плеч кунтуш, потянулся к висевшей на крюке кобзе.
— Выкинь из души тоску, хлопче. Жив, здоров, кругом верные друзья-товарищи… Чего еще надобно казаку для счастья? Разве что добрую песню? — Он тронул слегка струны кобзы, прислушался к их звуку. Тихо запел:
Ой на гори та жнеци жнуть.
А попид горою, яром — долыною
козаки идуть…
Вмиг стихли за столом разговоры, все повернулись к казаку с кобзой.
Попереду Дорошенко, попереду Дорошенко
Веде свое вийско, вийско запоризьке
хорошенько…
Заглушая слова пожилого казака, в песню и рокот струн вплелись новые голоса. Они звучали все громче и раскатистее, и вскоре песня вырвалась за стены шатра, поглотив все другие звуки.
А позаду Сагайдачный, а позаду Сагайдадчный,
Що проминяв жинку на тютюн та люльку
необачный…
Пели все находившиеся в шатре. Кто-то стучал в невесть откуда появившийся бубен, кто-то свистел залихватски, тряся от избытка чувств головой. Наполовину прикрыв глаза и положив ладонь на плечо казака с кобзой, пел вместе со всеми и Дмитро Недоля, на лице которого не осталось и следов грусти.
Песня! Тебе всегда есть место в славянской душе! Ты постоянно живешь в ней, готовая в любой миг выплеснуться наружу. И для русского человека ты всегда желанная гостья. В час веселья и радости закружишь его в пляске и взлетишь в небо звонкоголосой, с переливами птицей. В годину печали и скорби тихим своим напевом успокоишь тоскующую душу и словно на невидимых легких крыльях унесешь с собой часть людской беды.
Песня! С тобой, наверное, и появляется на свет русский человек! А потому и не расстаться вам, покуда будет ходить под солнцем хоть один из сынов могучего славянского племени.
Незаметно появившийся в палатке дежурный офицер бесшумно приблизился к Меншикову, быстро зашептал ему на ухо. Тот, выслушав его, махнул рукой, и офицер так же неслышно исчез за пологом. Князь подошел к царю, склонившемуся над с картой, осторожно кашлянул.
— Говори, — разрешил Петр.
— У полковника Голоты сейчас полусотник изменников сердюков, сбежавших от Мазепы к шведам. Сообщает важные вести.
Петр поднял голову.
— Бывший гетманский полусотник? Молодцы казаки, что живьем такую важную птицу изловили.
— Не изловили, мин херц, а сам прискакал. По доброй воле…
— Сам? Уж не того ли поля ягода, что шляхтич да рыбак? От их доброй воли у меня голова кругом идет.
— Полковник говорит, что полусотник прибыл от его верного человека, которому он верит, как самому себе. Спрашивает, не доставить ли сего сердюка к тебе?
— А что доносят твои разведчики?
— Ничего, — отвел глаза в сторону Меншиков. — Из-под Шклова ни с чем вернулись три партии. Шведы стерегут подступы к нему так же, как к Орше. Половину разведчиков перебили да ранили, остальным едва из засад да болот удалось вырваться.
— Значит, до сей поры пребываем в неведении? — раздул ноздри царь. — Что ж, тогда сам Бог велел нам послушать сердюка. — Петр набросил на плечи простой офицерский плащ, скатал в трубку и сунул в карман карту. — Собирайся-ка, Алексашка, в гости к Голоте.
