Но по мере того, как оба фрегата и порожние транспорты шли на север, первоначальное возбуждение спадало. Главные споры теперь разгорались о том, сколько денег можно будет выручить в целом, и, что еще важнее, какая доля достанется каждому. Слухи, догадки и предположения будоражили корабль, как ветер будоражит поспевшую пшеницу. Случайная фраза, оброненная кем-нибудь из офицеров, подхватывалась квартирмейстером и тут же передавалась на нижнюю палубу, заново раздувая пожар дискуссий, топливом для которого служили не факты, а грандиозные пирамиды умозаключений, основанных исключительно на желаниях и догадках. Совсем недавно, в прошлом году, такие же как «Циклоп» фрегаты захватили «золотой флот», каждый год отправляющийся из испанских колоний в Америке. Это событие сделало капитанов кораблей сказочно богатыми, даже старшим матросам досталось по 182 фунта на брата. Но воображение людей занимали не только картины богатства. С течением времени все чаще поднималась иная тема: что если «Санта-Тересу» отбили испанцы, вновь осадившие Гибралтар, что если ее утопили артиллерийским огнем или сожгли брандерами? Если испанцы окажутся не в силах отбить корабль, то почему бы им не попытаться смыть пятно со своей чести, уничтожив хотя бы некоторые из призов в Гибралтарской бухте?
Тревога обуревала «циклопцев» все сильнее, и с течением дней разговоры про призовые деньги слышались все реже и реже. А с появлением в виду мыса Лизард они и вовсе сделались табу. Все, даже офицеры, оказались во власти некоего суеверия. Ощущалось незыблемое убеждение в том, что упомянуть вслух о желаемом — значит подвергать судьбу опасному искушению. Любой моряк, независимо от класса и возраста, с философским спокойствием принимал факт, что никто не в силах помешать Атропе, Лахезис и Клото прясть свою пряжу. Вся его жизнь служила тому доказательством. Штормы и битвы, течи и потеря мачт, болезни и смерть; веления божьи и веления лордов-комиссионеров Адмиралтейства — все причины, делающие жизнь на море невыносимо трудной — все они ложились своей тяготой на Джека-Смоляной-Бушлат. Тяготы были неотъемлемой частью его жизни, и возникшее вдруг видение золотой лестницы, ведущей к радостям и богатству, воспринималось им с глубочайшим недоверием.
Когда якорный канат «Циклопа» заструился по клюзу и фрегат встал на якорную стоянку в Спитхеде, никто не проронил ни слова про «Санта-Тересу». Но при звуке голоса первого лейтенанта, отдающего команду спустить на воду капитанскую гичку, на всем корабле невозможно было сыскать человека, чье сердце не забилось бы быстрее.
Хоуп отсутствовал более трех часов. Но даже когда он вернулся, команда ожидавшей его у Кинг-Стерз гички не смогла прочитать по его лицу ничего нового. Дринкуотер, бывший на гичке за старшину, с головой погрузился в задачу маневрирования среди толчеи маломерных судов в портсмутской гавани. По-правде говоря, призовые деньги волновали его не так сильно, как остальных. Он еще не знал, что такое деньги. Полученное дома воспитание и интерес к новой профессии более чем отдаляли для него мысли о бедности или от осознания о том, как мало у него есть. Еще дремавшая тяга к соблазнам ограничивались для него несколькими робкими опытами, в которых его романтические идеалы в купе с элементарным образованием оказывались в резкой конфронтации с реалиями жизни. Натаниэль не понимал пока, как деньги могут приносить удовольствия, а его юношеские представления о противоположном поле были весьма расплывчаты. Стоит заметить, что в отсутствие иных увлечений, он находил службу морского офицера тем более увлекательной, и сам существенно изменился со времени первого плавания на шлюпке по рейду Спитхеда. Хотя Дринкуотер не слишком прибавил в длине или ширине, тело его окрепло. Мускулы стали сильными и выносливыми, некогда нежные ладони загрубели от тяжелой работы. Черты лица остались красивыми, но приобрели твердость, а властные складки возле губ совершенно изгладили сходство с девичьим личиком. Пробивающаяся темная поросль заставляла его время от времени браться за бритву, а прежняя бледность уступила место здоровому румянцу.
Несмотря ни на что, в нем сохранилось то рвение, которое привлекло внимание Дево, благодаря чему первый лейтенант охотно привлекал Дринкуотера к выполнению поручений, посильных «молодым джентльменам». Он назначил Дринкуотера на почетную должность старшины капитанской гички. И если Хоуп не мог позволить себе разрядить в пух и прах экипаж своей гички, то мог хотя бы похвалиться молодцеватым мичманом с кортиком на поясе, сидящим на ее кормовой банке.
Блэкмор также находил Дринкоутера самым способным среди своих учеников, и, если бы не грозная немезида в лице Морриса, Натаниэль мог бы вполне насладиться похвалой вышестоящих командиров.
Гичка плясала на волнах. Сидящий рядом с Дринкуотером капитан Хоуп хранил гробовое молчание. Он переваривал новости, полученные от секретаря адмирала. Казна решила купить «Санта-Тересу». Призовой суд, заседавший под председательством контр-адмирала Кемпенфельта, проверил результаты предварительных слушаний Дункана в Гибралтаре. Суд вынес решение, что фрегат действительно хорош и будет приобретен для целей службы за сумму в 15 750 фунтов стерлингов. Доля капитана Хоупа составит 3793 фунта и десять шиллингов. После стольких лет тяжкой службы, не принесшей славы и благосостояния, если не считать скудного жалованья, которое не всегда платили в срок, фортуна улыбнулась капитану. Ему нелегко было поверить в такую удачу, и он воспринимал ее с присущим моряку цинизмом, что позволяло ему сохранять каменное выражение на лице.
Откуда его подчиненные сделали вывод, что их худшие опасения оправдываются. Дринкуотер подвел гичку к борту корабля. Хоуп поднялся на палубу под аккомпанемент боцманских дудок. Все на верхней палубе побросали работу, спеша прочесть по лицу капитана какие-нибудь новости о «Санта-Тересе». Но взгляды натыкались на непроницаемую стену.
Хоуп прямиком направился на корму и исчез. Взгляды всего экипажа провожали его спину. Все сто семьдесят шесть человек, молча стоявших в тот момент на палубе «Циклопа», оказались охвачены единым чувством горчайшего разочарования.
Спустя полчаса Дринкуотеру снова была дана команда приготовить гичку. Но вместо капитана на берег предстояло доставить мистера Коппинга, казначея. Коппинг поделился сведениями, что ему поручено закупить кое-что для капитанского стола, и что сегодня вечером капитан приглашает офицеров на обед. Еще он передал Дринкуотеру письмо, написанное ломаным почерком капитана. Адресовано оно было «Его превосходительству Ричарду Кемпенфельту, контр-адмиралу». Дринкуотер должен был доставить его, пока казначей будет ходить за покупками.
Хоуп пригласил всех офицеров, штурмана, канонира и мичманов. Хирург Эпплби тоже присутствовал. Когда пробило три склянки второй собачьей вахты, шумная компания собралась на корме, не хватало только первого лейтенанта и Вилера, которым выпала честь встречать адмирала.
Отваживаясь направить приглашение Кемпенфельту, Хоуп находился во власти почти детской радости. Но, отдавая приказы Коппингу, капитан уже успел овладеть собой, так что казначей покидал своего командира в абсолютной уверенности, что самые худшие опасения команды оправдались, и нет больше смысла питать несбыточные надежды. Хоуп считал адмирала главным виновником их удачи, и желал хоть как-то выразить ему свою благодарность. Авторитет Кемпенфельта среди морских офицеров был огромен, особенно с учетом того, что в те годы интеллект был редкостью среди высших флотских чинов. Среди офицеров, больше интересовавшихся вопросами управления флотом под парусами чем собственным обогащением и продвижением по службе, его новаторские идеи обсуждались с большим жаром. В глазах Хоупа фигура Кемпенфельта представлялась очень значимой. Будучи обязан своему капитанскому рангу стечением неприятных ему политических обстоятельств, да еще в эпоху, когда подхалимаж ценился едва ли не выше настоящей преданности службе, Хоуп стремился выразить адмиралу свое искреннее, неподдельное уважение.
Но по мере того, как офицеры собирались на верхней палубе, капитана начали терзать сомнения. Получив с Дринкуотером согласие адмирала, он впал в раздумья. Розыгрыш, устроенный им для команды, выглядел совершенно детским. Конечно, капитанам позволительно вести себя так в отношении своих подчиненных, но как насчет адмиралов? Хоуп не был уверен, что Кемпенфельт не сочтет его…
Через световой люк до него долетал с палубы гул голосов беседующих офицеров. Речь наверняка идет о решении призового суда: скорее всего, они ни о чем не догадываются, и почитают капитана настоящим ослом. Хоуп вспыхнул, но взял себя в руки, услышав в разговоре нотки уныния. Он стал прислушиваться более внимательно. Голос второго лейтенанта Прайса, с напевным валлийским акцентом произнес сердито:
