Головкин пожевал губами, посмотрел на Джулио, и кровь отлила от веснушек обратно.
– Что я такого сказал? – вспылил Скавронский и обиженно посмотрел на рыцаря.
Этикет точно предписывал, как отвечать на вопрос Павла Мартыновича. Джулио медленно подцепил спаржу, подождал, пока стекут капельки оливкового масла, и задумчиво отправил в рот.
– В России привыкли к женщинам на престоле, – сказал Головкин в пространство. – Что-то в этом даже есть. Вы, например, когда едете? – повернулся он к Джулио, и глаза его вдруг недобро сверкнули.
– Завтра чем свет, – тихо ответил Джулио.
Головкин криво усмехнулся.
Взойдя поздно вечером на корвет, Джулио прошел в кокпит и прислонился спиною к бизани. Над ним трепетал похожий на хоругвь штандарт ордена госпитальеров: простой белый крест по красному полю. Он подсвечивался снизу трехгранным кормовым фонарем, и Джулио, задрав голову, долго смотрел на игру, в которую свет и ночь играли на ветру с древней эмблемой рыцарской славы.
– Что это вы тут, эчеленца? – на палубу вынырнул Робертино, подошел к хозяину. – Стоим?
Джулио невидяще посмотрел на слугу.
– Она в вас влюбилась, – авторитетно заявил Робертино. – Оно и понятно. Один старый, другой рыжий, а тут – такой красавец!
Джулио не отвечал.
Робертино считал себя серьезным знатоком женских душ и особенно тел. Только обижался, что Джулио не заимствует опыт.
Джулио между тем мучил вопрос: неужели графиня могла повести себя как… Рыцарь даже не решался произнести – как кто. Однако странное дело: на месте подобающего презрения он обнаружил мучительный и… нежный интерес.
Короткое отступление. Если красивая женщина намеренно коснется вас ногой под столом – вашим первым помыслом, увы, будет не укоризна. Вашим первым помыслом будет сочувствие: пораженная вашей личностью, женщина не совладала с собой…
– …а вы молодцом! – закончил Робертино. – Подумаешь, норка!
Чудесно воскресшая коробка должна была поставить рыцаря на дружескую ногу с русским посольством и дальше с русским двором. Такую удачную театральную постановку выдумал он, мальтийский посол Джулио Литта. И такая странная кульминация…
Скавронский, проводив рыцаря, поднялся на половину жены.
– Поразительный человек, – игриво начал он как ни в чем не бывало. – Ай, пропали петербургские вдовушки. Ты заметила, эт самое, сколько темперамента?
Катя лежала с книжкой на канапе в позе, которую Катина няня называла "Фунт шоколаду в сугробе", а сестра Александра – "Вчера или никогда!".
Она по- прежнему хоронилась под собольей шубой, которую Павел Мартынович ненавидел нынче так же сильно, как радовался, когда покупал.
– Вы помнете шубу! – говорила Катя, когда муж, трудно дыша, старался погладить сразу все, что под шубой скрывалось.
– Соболь не мнется, я куплю тебе другую, можно отпарить! – запыхавшись, вываливал он все аргументы.
– Что же отпаривать, когда не мнется? – буднично спрашивала Катя.
– И какой пронзительный взгляд! – продолжал Павел Мартынович. – Нет, рыцарь определенно едет с комиссией… – он на цыпочках придвинулся ближе к канапе.
Катя подтянула шубу к подбородку.
– Никак не предполагал, что эти рыцари…
– Ваши психологические наблюдения, – спокойно сказала Катя, – всегда столь же неожиданны, сколь и неуместны. Вам непременно надо кем-нибудь восхищаться.
И приставила книжку обратно к лицу.
Павел Мартынович замер. Так ребенок, влетев с разлету ногой в сугроб, застынет с растопыренными руками… Еще не зная, что при обратном ходе в валенок набьется сверху леденящего душу снега.
"Русские народные сказки", – механически прочел Скавронский на обложке Катиной книги.
– Но я же извинился! – возмутился Павел Мартынович. – Я же сам пришел!
Всякий обладатель красивой женщины полагает, что раз пришел, значит, извинился. Красивая женщина полагает наоборот: пока не извинился – ты не пришел.
– Тюша, как ты можешь? С другой стороны, если он тебе не понравился… – интуитивно переключился Скавронский, твердо устанавливаясь на ногах.
– Да, не понравился. Он мне не понравился! А что там может понравиться? – она вдруг села. – И прошу вас впредь ставить меня в известность о приглашаемых вами в мой дом персоналиях, потому что…
В этот момент книжка, поехав по скользкому меху, шлепнулась на пол. Павел Мартынович бросился поднять, Катя тоже порывисто наклонилась и ударилась о подоспевшую каменную макушку мужа…
Лишь старая няня, баба Нюня, срочно призванная на подмогу, смогла к ночи утешить разрыдавшуюся в голос графиню Скавронскую.
Наутро Литта с изумлением обнаружил, что проспал.
Робертино осторожно вошел в каюту, Джулио вскинулся на скрип двери.
– Эчеленца, дилижанс на Чериньолу отходит через час…
Джулио подскочил, и настил из тунисского тика на полу взвизгнул так, словно был русской сосной.
Джулио вразброд закружился по каюте и сел обратно на постель.
– Да, – сказал он и потер лоб.
Робертино смотрел на патрона в крайнем изумлении.
– Ты вот что, – сказал Джулио. – Успеешь в русское посольство? Без писем ехать не годится. А почему мы вчера не взяли писем?
– Так ведь графиня… – ошарашенно начал Робертино.
– Графиня? – перебил Джулио и гневно откинул за плечи растрепанные черные пряди длинных волос. – Но его преосвященство наказывал…
Робертино потупился. Он слишком хорошо знал господина и слишком любил его. Столько слов за один раз?
– Отложите отъезд, эчеленца, – сказал Робертино.
Растерянность юного графа болезненно отозвалась в душе слуги. В том ее секторе, где хранится гордость за господина. Поколебленная гордость взывала к крутым мерам.
– Завтра поедем, – продолжал Робертино. – Большое дело! Все одно в Бари неделю сидеть до оказии…
– Хорошо! – сказал Джулио. – Неделю? Смотри у меня…
– Эчеленца. – Робертино окончательно взял инициативу в руки. – Пожалуйте умыться, а я велю пока отложить.
И выскочил из каюты как ошпаренный.
Дмитрий Михайлович Волконский, внук виновника возвышения рода Скавронских, поселился на Мальте с комфортом. Комфорт состоял преимущественно в коврах.
Задрапировав сырой камень стен, посол мысленно благословил матушку, пригнавшую к отплытию целый воз этих ворсистых врагов активной жизненной позиции.
– Знаю я ваши жаркие страны! – заявила матушка. – Питоны, шлюхи и интриги.
– Maman, какие еще питоны? – осведомился молодой граф, с ужасом разглядывая гору шерсти. – И при чем же здесь ковры?
– А от всего этого сырость! – пояснила maman.
Дом, купленный послом под резиденцию великой империи, сильно смахивал на конюшню. К тому же стиснутую со всех сторон постройками идеально непристойного вида.
Впрочем, путешественник, побывавший в полуденных странах, легко на удочку не попадется. Он научен, что за неказистым фасадом порой скрывается волшебный мир. Тогда как Европа изнутри зачастую скучнее, чем снаружи.
Крупный мальтийский камень был хищно обглодан непогодой. Кляксы чахоточной штукатурки в зародыше убивали робкую мысль посетителя рискнуть и дернуть за ржавую цепь звонка. Зато дверь была что надо.
Капитан Иван Андреевич на спор подрядился высадить дверь силами трех гребцов из-под Тобольска. В результате чего серебряная табакерка с изображением голой наяды перешла в собственность русского посла, а соседи убедились, что новый хозяин – человек серьезный.
Капитан, ссылаясь на предписание, вознамерился всучить Волконскому пятерых тунеядцев из палубной команды, положенных послу по штату: камердинер, метрдотель, повар, охранник и кучер.
– Иван Андреич, – улыбаясь, сказал Волконский, беря одного из кандидатов за шиворот. – Похожа эта рожа на метрдотеля? Ну, честно?
Капитан только крякнул.
Волконский выбрал двух неказистых близнецов из Смоленска. Явно, по мнению капитана, беглых – Петра и Фому.
– Зато вернее служить будут, Иван Андреич!
– Да как их различать, этих апостолов, ваше сиятельство?
– А зачем их различать? – удивился Волконский.
– Ну, выпороть, допустим. – капитан с удовольствием обошел вокруг мнущихся близнецов. – Который ежели провинился. И похожи же, черти!
– Так обоих и выпороть!
– А ежели наградить? – не отступался Иван Андреич.
Волконский с сомнением поглядел на парочку:
– Наградить? Ну, одного налысо постригу. Будет у меня запорожский казак.
– А ежели потом послать куда с деликатным поручением?
– А-а! На этот случай… – Волконский поманил капитана и раскрыл один из деревянных сундуков, поднятых из трюма для выгрузки.
– Свят-свят-свят! – сказал капитан, перебирая десятка три париков, каждый ценою в двуколку, связки бород, грозди бровей и палитры косметики. – Я так и думал, – вздохнул Иван Андреевич. – Ну что ж, храни вас Господь! – и с чувством перекрестил всех троих.
