Корнилов проводил отряд медленным, ничего не выражающим взглядом.
— Что это? Поймали английских лазутчиков и отрубили им головы? — Вопрос этот он задал самому себе, не ожидал, что на него кто-нибудь отзовётся.
— Кто знает, господин, может, лазутчики были русские, — тихо произнёс Мамат.
— Русские — вряд ли, — убеждённо проговорил Корнилов, — русские лазутчики вот так, ни за что ни про что не попадаются. А если попадаются, то не сдаются.
— Я тоже предпочёл бы погибнуть, — сказал Мамат. — Пытки здесь — жестокие. Случается, у пленного надрезают тело по талии и кожу сдирают чулком через голову. Чул-ком.
— У живого человека? Чулком? — Корнилов невольно содрогнулся.
— У живого, — тёмное лицо Мамата потемнело ещё больше, на щеках вспухли желваки, — чулком.
У Корнилова во внутреннем кармане халата были специально отложены два патрона — лежали там вместе с иконкой Николая Угодника, если бы была возможность освятить их в церкви, чтобы патроны эти не отсыревали, не давали осечки, Корнилов освятил бы. Это были патроны для личного пользования. На тот случай, коли не повезёт — накроют где-нибудь в горах, либо заманят в ловушку на постоялом дворе, или же подстрелят и лишат возможности двигаться... Эти патроны припасены для подобных случаев. Лучше застрелиться, чем мучаться в руках палачей.
И хотя по православным канонам самоубийство — грех неискупимый, самоубийц даже на кладбищах не хоронят, выносят за пределы, за ограду, роют могилы там, — такая пуля, пущенная себе в лоб, не будет считаться грехом. Это совсем другое...
Капитан строго посмотрел на Керима:
— Ну что, можно двигаться дальше?
— Можно, — разрешил тот, — дорога свободна.
Корнилов невольно отметил, что афганцы не принимают англичан, впрочем, русских они не принимают точно так же, хотя русские ведут себя в здешних краях куда менее настырно, чем подданные её величества королевы. Англичане бывают и нахраписты, и неосторожны, и высокомерны — даже их головы, насаженные на колы, и те сохраняют высокомерные улыбки, — и глупы... Слишком уж далеко находится от здешних угрюмых мест туманный Альбион, слишком уж широкий рот у этой страны, разработался, разболтался за пару столетий так, что уже мускулов, чтобы сжать его, нет, — ныне жадный рот этот готов вместить в себя весь мир. Вместить и — проглотить. И главное — подавиться не боится. А подавиться можно просто. Стоит только кинуть в открытую пасть, в незащищённое дыхательное горло, в зев какую-нибудь пыльную какашку, и все — и чихи, и слёзы, и судороги в пищевом тракте обеспечены. Так оно потом, кстати, и было, а пока лондонские посланцы хапали, хапали территории, считали это занятие важным государственным делом и совсем не боялись подавиться.
Прав был добрейший Михаил Ефремович Ионов, скрутивший наглого английского лейтенантика.
Впрочем, времена меняются — меняются и нравы. А уж люди тем более меняются. Всё течёт, всё изменяется, и ничто не возвращается на круги своя. Англичане свои непрерывные стычки с русскими в районах Центральной Азии стали называть «войной в сумерках». Определение это начало всё чаще и чаще проскальзывать в печати, Певческий мост всё замечал, фиксировал в своих бумагах, но официальных заявлений не делал, предпочитал молчать — боялся гнева Царского Сола. Русские государи были родичами английской королевской семьи.
Пройдёт несколько месяцев, и отряд русского капитана Бронислава Громбчевского[4], в урочище Каинды встретится с отрядом английского капитана Френсиса Яигхазбанда. Русские будут направляться к одному из местных правителей Сафдару-Али-хану, а англичане?
Конечно, Громбчевский мог поступить с англичанами так, как поступил когда-то Ионов, но вежливому шляхтичу, любившему танцевать польки на навощепом паркете, такое даже в голову не пришло.
Громбчевский остановил свой отряд и велел разбить в зелёном, наполненном фазанами и кабанами урочище палатки. Себя капитан считал человеком ловким, умным, хитрым, он думал, что Янгхазбанд, который тоже решил разбить лагерь и передохнуть в райском урочище, всё ему выложит после первой стопки «монопольки» (водку поляк вёз на двух вьючных лошадях), преподнесёт на фарфоровом блюдце на протянутой руке, но не тут-то было...
Янгхазбанд оказался умнее и хитрее Громбчевского — он ничего путного поляку не сообщил, поделился с ним только теми сведениями, что можно было почерпнуть в местных газетах, сам же постарался выведать у Громбчевского всё, что тот знал. Надо отдать должное поляку — он это заметил и перевёл общение из плоскости осторожных расспросов в плоскость алкогольную.
Пили много и безудержно. Здоровье государя российского и королевы английской должно было окрепнуть в тысячу раз — так много тостов было произнесено в их честь. Янгхазбанд научился у Громбчевского лихо шлёпать стаканы о камни, только брызги летели в разные стороны: выпьет за здоровье её величества и — хрясь стакан о ближайший валун... Хорошо! Душа радуется. Поёт душа. Закуски в урочище полным-полно — бегает, летает совсем рядом, ходить никуда не надо; из ближайших кустов высунет свою любопытную морду кабан, хлобысь — и нет кабана! Фазаны десятками подходили прямо к палаткам, а то и забирались внутрь, ловкие англичане ловили их голыми руками, сворачивали им головы и — в суп. А что может быть вкуснее похлёбки из свежего фазана?
Расстались Громбчевский и Янгхазбанд друзьями, оставили друг другу свои адреса, договорились переписываться.
После этого ловкий английский капитан ещё несколько раз появился на нашей территории — он собирал разведывательные данные, почуяв казачий наряд, благополучно ускользал от опасности и растворялся в пространстве. За свою необыкновенную ловкость Янгхазбанд получил от королевы дворянство, стал действительным членом Королевского географического общества, а затем и его президентом, разбогател, во время англо-бурской войны находился в рядах своей армии в качестве корреспондента газеты «Таймс» и присылал в Лондон довольно неплохие репортажи, хотя, понятное дело, не журналистские репортажи были главными в его деятельности, а совсем другое...
Громбчевский же дослужился до чина генерал-лейтенанта — судя по всему, он проходил в воинском реестре как «национальный кадр», поскольку особыми воинскими успехами не прославился, в семнадцатом году, плюнув на беспредел революции, творящийся в России, уехал в Польшу, некоторое время сидел там и тюрьме, благополучно бежал, потом служил в польской армии и часто вспоминал свою лихую попойку с Янгхазбандом в урочище Каинды...
Смерть свою встретил он прикованным к постели, без единого злотого в кармане, умирал в совершенной нищете. Когда ему стало совсем плохо, он послал письмо в Лондон, Янгхазбанду, с просьбой помочь и прислать на хлеб пару фунтов стерлингов. Тот на письмо далее не ответил.
К слову, лёгкий на помине Михаил Ефремович Ионов изловил Янгхазбанда на нашей территории. Чаи гонять и водку пить с ним не стал — сунул под нос кулак и произнёс сурово:
— Если ты, господинишко Янгхазбанд, ещё раз появишься на нашей земле без разрешения, жалеть об этом будешь всю оставшуюся жизнь. Понял?
Янгхазбанд понял это очень хорошо. Больше он на нашей территории не появлялся.
Капитану Корнилову важно было определить, какова зона влияния гарнизона Дейдади и есть ли где-нибудь ещё, кроме крепости, гарнизоны? Он теперь знал совершенно чётко, что крепость — это ключ к обороне всего Афганского Туркестана, что крепостные казармы набиты вооружённым людом, как бочки селёдкой: в крепости — четыре батальона-полтана пехоты, шесть батарей туп-ханов артиллерии, семь турп, то есть кавалерийских сотен, а запасов оружия, пороха, снарядов, патронов — не сосчитать. Бригадный генерал Мамат-Насыр-хан по праву может величать себя ключником, подгрёбшим под свои мягкие домашние тапочки все здешние территории. И управы на него, кроме шаха, сидящего в Кабуле, нет. Но если Мамат-Насыр-хан захочет, то может не подчиниться и шаху.
После того как Корнилов сделал глазомерную съёмку дороги, ведущей к Тахтагулу, маленький отряд свернул в сторону и углубился в пустыню.
Тахтагул — небольшой городишко из полутора сотен глиняных дувалов, стоявших на глиняных улочках, — остался в стороне.
Мамат первым приметил на далёких барханах четырёх всадников, во весь опор нёсшихся по тяжёлому плотному песку, и предупреждающе поднял руку, останавливая отряд.
Всадники исчезли за огромным, схожим с крепостной башней барханом. Мамат проводил их недобрым взглядом, подождал, появятся они снова или нет, всадники не возникли, и проговорил негромко:
— Можно ехать дальше, господин.
Но Корнилов не тронулся с места, спросил:
— Керим, сколько у нас осталось продуктов?
