Плюнул на сигаретку и задавил. Ирина стала смотреть в окошко. Монахиня молчала.
Сходя на пересадке, Ирина подала ей десятифранковую бумажку, на общину, — помолиться о болящем Викторе. Монахиня ласково кивнула и погладила по плечу. И стало совсем легко, тяжесть с души упала: сняла ее молчаливой лаской неведомая монахиня.
* * *
Ирина не написала мужу о самом важном. Она боялась, что и то, что пришлось написать ему, может его встревожить. Тайн у ней не было от него, но теперь, когда нужен полный ему покой, сообщать о встрече с иностранцем, о волнующем разговоре с ним, — решительно было невозможно.
Кончив письмо, она долго сидела и думала о «странном» человеке. Ей было его жалко, и было тревожно на душе. Но что же дальше… что она может сделать, и чем помочь? Она не знала.
* * *
После «истории» в «Крэмлэн д-Ор», — это было на пятый день, — Ирину позвали к телефону: просили «артистку Снэшко», звонили из первоклассного отеля. Горничная сказала название отеля подобострастным тоном: в этом отеле останавливались короли и принцы, магараджи и самые важные особы, даже не все министры. Никогда из этого отеля не звонили, — никто не помнил. Когда встревоженная Ирина сошла к телефонной будке, поджидавшая ее хозяйка мадам Герэн, по прозванию «О-ля-ля», — всегда она сокрушалась о чем-нибудь, — таинственно зашептала, закинув рыжие брови под самые кудряшки, от чего ее кислое лицо стало еще кислей, — «мада-ам Катьюнтзефф… вас вызывают из… из….. — отеля!..» — с таким оглушенным видом, точно это звонил сам господин президент республики, или, по меньшей мере, министр финансов. Ирину она считала дамой высшего общества и была искренно опечалена, не найдя в ее карт д-идантитэ ни «прэнсэсс», ни «контэсс», ни даже «дэ». Но рассказывала соседям, что убитый большевиками отец мадам Катьюнтзефф занимал очень высокий пост в России, имел «золотые земли» и все «мины», и когда уйдут «эти большевики», мадам Катъюнтзефф будет самой богатой во всем свете. Она сама отворила Ирине дверцу будки и, таинственно пошептав, — «вас, мадам, никто не потревожит», закрыла осторожно и отошла на цыпочках.
Ирина была взволнована: ей вдруг представилось, что с Виктором случилось что-то ужасное, и ее вызывает директор санатория.
— Алло… — упавшим голосом сказала она в трубку, как в черную страшную дыру, и услыхала, как тукается сердце.
В трубке тревожно зашуршало, задышало.
— Алло?.. — нервно окликнула Ирина, глотая воздух, — у аппарата Снежко… кто меня спрашивает… это откуда, из санатория?.. господин директор?..
И вспомнила, что это из важного отеля, и сейчас же себя поправила, пугаясь, что директор мог сам приехать и позвонить.
— О, Боже мой… алло-о!.. я слушаю…
— Гм… — тяжело задышало в трубке, — вы… говорите по-английски?
Говорил глуховатый голос, одышливый, с ужасным произношением, — у директора был жирный и мягкий голос, кокетливый. У ней отлегло от сердца, и сразу озарило, что это — тот.
— Да, говорю, — сказала Ирина по-английски, — кто говорит… что вам угодно?
— Э… говорит Эйб Паркер, из Торонто… — в трубке опять заскрежетало, — Алло! вы слушаете?
— Да… я не понимаю, что… откуда — из Торонто?..
В волнении ей представилось, что говорят из какого-то Торонто, — что-то далекое.
— Говорит Эйб Паркер из отеля в Биаррице… — ответил голос мягче, слышалась в нем улыбка, — а Торонто… это мой город, откуда я. Прошу прощения… позвонил обеспокоить вас… но я сейчас объяснюсь. Видите… я хотел бы… вернее, мне очень важно… просить вас, где-нибудь с вами встретиться…
Ирина хотела повесить трубку: подобное не раз бывало. Она сказала раздраженно-резко:
— Вы ошиблись. Я не встречаюсь с незнакомыми людьми, прошу оставить меня в…
Голос возбужденно перебил:
— Это совсем не то!.. уверяю вас, это… вы поймете, когда я объясню. Я отлично понимаю и прошу извинить, но… это так трудно все объяснить по телефону. Одну минутку… прошу вас… я сейчас, как это?.. я сознаю неловкость, и мне теперь так стыдно, что так сразу, но… я чувствую, вы меня извините, когда я… Мои намерения совершенно другого рода, совершенно другого!..
Голос был искренний и — показалось Ирине — грустный. Она сказала:
— Я совсем вас не знаю… и так странно… о чем нам говорить? Я решительно отклоняю, это совершенно…
— Позвольте мне сказать. К вам я отношусь с глубоким уважением… и так и думал, что вы так мне и скажете, что… прошу встретиться! Не был вам представлен, и… Но вы меня поймете и извините. Только разрешите говорить с вами откровенно… я привык откровенно, и всегда… Дело вот какое… Правда, дело это личное… к вам никакого отношения, хотя есть одно… Уделите только две минутки, и я постараюсь вам ясно… хотя это трудно ясно в две минутки… но вы поймете… Бывает…
«Должно быть, пьяный, — подумала Ирина, слушая путаную речь, прерывавшуюся вздохами и хрипом, — повешу трубку?..»
— …бывают такие состояния… душевные переживания, когда отходят эти… условности… и когда все уже не имеет значения. И вот, такое у меня… Я… сколько вас слушаю, как вы поете, и чувствую, что…
«Нет, сейчас повешу… невозможно… пьяный»…
— …вы не можете не понять… чувства… когда у человека… Это не объяснение в чувствах, а я про душевное состояние, вне вас. Хотя, конечно, не вне вас, но… Я не из тех, каких здесь много, и ничего не добиваюсь. Я прямо: вам я посылал цветы, как посылал бы дочери… от искреннего сердца, поверьте мне! И еще… но тут самое важное, о-чень важное… для меня.
«Что за чушь! — подумала Ирина, раздражаясь, — несомненно, пьяный»…
Она сказала резко:
— Извините, я прекращаю этот странный разговор…
— Ни в каком случае!.. прошу вас!.. — воскликнул, прерываясь, голос, — вы ошиблись! уверяю вас, что вы ошиблись, подумали, что я… Я потому так, что знаю вас, и потому…
«Надо было давно повесить»… — подумала Ирина, и все же не повесила:
— Как вы можете меня знать?
— Это трудно объяснить, но я вас знаю. Я умею разбираться в людях, и понимаю, что вы не певица из кабарэ, и… но это теперь трудно, и…
— Для посещающих наше кабарэ, я только «певица из кабарэ», и прекращаю этот странный разговор!.. — оборвала Ирина, задетая этим — «певица из кабарэ».
— Я вас оскорбил? но чем же, чем?!.. — воскликнул голос, и она почувствовала в нем горечь.
— Нет, вы меня нисколько не оскорбили. За цветы благодарю… и верю, что это из чистых побуждений, как и… та дикая история. Кажется, я не ошибаюсь, это вы тот иностранец… который «боксом»?.. — спросила она насмешливо-певуче, и тут же рассердилась: «зачем я это!..»
В трубке заскрежетало, задышало.
— Да, это я. Но почему вы говорите — «дикая история»? разве вас это оскорбило? Правда, я реагировал поспешно, но… я не мог!.. Бывают обстоятельства, когда…
— Я понимаю, что вы не хотели оскорбить меня… и я… — она подыскивала слово, — и меня, правду сказать это даже тронуло, этот ваш «жест»…
— Видите, вам передалось мое… — перебил голос, — мое… нет, не чувство, а… мое… состояние. Иногда такой «жест» необходим. Я не выношу, когда в моем присутствии, и… И, главное, почему так вышло? Одну минутку… Смотрел я тогда на вас, и вот, подумал, ясно себе представил: а вдруг бы это?.. Ну, да … я вдруг подумал: «а что, Эйби… если бы это была твоя Мэри… девочка твоя!..» — в трубке закопошилось, захрустело, — «как бы ты поступил?» Ах, сударыня… надо знать. Вы слушаете?
— Да слушаю… вы говорите — «надо знать». Говорите, говорите… — отозвалась Ирина.
— Да, надо знать все. Но сейчас трудно вам объяснить в двух словах. Это очень сложная… сфера чувств. Передалось мне… чем-то, звуком вашего голоса, вашим… чувством… что вы можете все понять! Ну, как объяснить, например, что человек… простите, я должен говорить невольно о себе… человек всем обладающий… в материальном смысле…
«К чему он это?..»
—…в массе дел, в кипении этом… деловом, когда ни минуты не остается для себя… и вдруг, все бросил и оказался… в пустоте? Я чувствую, как странно вам слушать в телефон такое, и от человека, совсем вам неизвестного. Действительно, со стороны, это очень странно, и вы могли бы принять меня за не совсем нормального или, даже, за… пьяного или дурака. Простите, что я так грубо… Правда, я, пожалуй, что и не совсем уравновешен. И сейчас мне ясно, как неосторожно, нетактично я поступаю, что вдруг решился и позвонил вам, не имея на это никакого права. Но был момент, когда мне это совсем не казалось странным и нетактичным… И это, может быть, так и есть, так и нужно было… тогда мне это казалось самым важным, безвыходно-необходимым. Я не наскучил вам? Благодарю. Но почему я решился позвонить вам? Мое письмо вы оставили бы, пожалуй, без ответа… наверное бы оставили, насколько я вас знаю. И в письме не скажешь… Случается такое в жизни, что никак не передать в письме… в письме могло бы показаться, ну, бредом! Тут как раз такое, как бред… такое… совпадение!
