— Тю-ю, да ты что? А еще телефонистка. Людям не говори — засмеют!
Тина смотрелась в зеркало и не нравилась себе. Ночное дежурство, тем паче такое — не сахар.
— Власть же наша опять! — убежденно и радостно сообщила Муся. — Кто был никем, вот как я, тот станет всем. Представляешь?
— Ой, не торопись, милая. Ты веришь, что власть может что-то дать? — Тина не раз слышала это дома и потому криво усмехнулась.
— А как же! Махно в прошлом году, помнишь, верховодил в ревкоме? Коммуны завел, земли нам подарил. Даже шапка помещика бате досталась!
Дочь лавочника была далека от земли.
— Как он выглядит? — спросила.
— Тю-ю, ты ни разу не видела? Сменя ростом.
— Такой малый? — Тина подумала: «Неужели ночной атаман?»
— А что я, кнопка? — простодушно обиделась Муся. — Еще как нравлюсь. Гоняются кобели о-го-го!
— Но он же мужчина!
— Ну и что? Зато его все великаны боятся.
— Прямо там, — не поверила Тина, хотя ее это очень заинтересовало.
— Криво! — передразнила соседка. — Махно такой, ну, такой…
— Какой же?
— Волк его увидит, подожмет хвост и в страхе убежит. Наши на хуторе наблюдали. Во какой! Тю-ю, да мне ж обед еще варить…
— Давай помогу, — предложила молодая хозяйка, — а потом вместе и отправимся на твой митинг.
— Правда? Ну, живо чисть картошку!
Когда они пришли в центр городка, там уже собралась давно не виданная публика: крестьяне с окраин, прислуга, мастеровые, многие с женами, детьми. Стояли, о чем-то спорили, смеялись, поглядывая на дверь ресторана, что срезанным углом выходил на площадь. Крыльцо его было каменное, со ступенями, высокое — готовая трибуна. Тина и не заметила, как туда взобрался какой-то дядя в соломенной шляпе и начал что-то выкрикивать. Его живо прогнали. Потом еще двое пытались говорить, но было заметно, что это люди незначительные. Их тоже никто не слушал. Все ждали, когда появится Махно.
— Айда поближе, — Муся не могла долго стоять на месте.
Пока они пробирались к ступеням, раздались радостные и уважительные возгласы:
— Нестор Иванович! Тише!
На крыльце стоял тот самый мужичок, что ночью ворвался в помещение станции. Тина сразу его узнала, но теперь рассмотрела получше. Военный френч без погон, явно с чужого плеча, сидел на нем несуразно. Лицо плоское, монгольского пошиба, и носик небольшой. «Степняк», — небрежно определила девушка. Она любила читать исторические романы.
— Кхэ, кхэ, — кашлянул Махно.
«Ему бы еще лохматую лошадку и колчан со стрелами», — Тина улыбнулась.
— Нравится? — спросила Муся.
— Ага.
— Вот видишь. Я же говорила — сокол!
Тут Тина не сдержалась и прыснула. Махно взглянул на нее холодно, пристально и начал речь:
— Только что я из типографии. Всю ночь печатали вот это, — он показал пачку прокламаций, передал ее стоявшему у крыльца парню с черным знаменем, и тот принялся их раздавать. Тина с Мусей тоже взяли по листочку. Нестор продолжал:
— Революционно-повстанческий штаб призывает вас, каждого, не теряя времени, записываться в боевые отряды. Наша социальная революция — это продолжение и развитие русской. Степная ширь Украины не терпит диктатуры: ни царя, ни Скоропадского, казачьих генералов, ни большевиков. У нас дух от природы антигосударственный и требует простора!
Публика ожила, многие аплодировали.
— Хотите свободы? — спросил Махно глуховатым голосом, когда шум приутих.
— Мы с вами! Хотим! — послышались выкрики.
— Тогда запомните: нет ничего дороже. Любой возразит: «Я это, дескать, и сам знаю». Прекрасно! Вы что думаете, Махно умнее вас? Вздор! Я только выражаю ваши желания, вековечные мечты крестьян, иных рабочих людей. Не более того.
«А степняк-то хитер, — определила Тина, — и распаляется».
Карие глаза Махно засветились, голос окреп. Он продолжал:
— Быть рабом хоть и трудно, зато кормят, худо-бедно одевают, инвентарем обеспечивают. Чуток и рублишки подкидывают. Верно?
— Точно! Так и есть!
— А свободный сам по себе. Но и сладко же это, поверьте, — быть хозяином своей судьбы. Вот к чему призывают вас анархисты. Никакая государственная власть, никакая! — Нестор поднял палец и тряс им. — Никакая, будь она трижды золотая, тебе лично ничего даром не даст. Наоборот, такой хомут накинет, что и не брыкнешься!
«Господи, да он же мои мысли читает», — поразилась Тина. Но дальше, когда речь пошла о гетмане, «опричниках непрошенных», сборе оружия и «тружениках села», она почти не слушала. Это уже ее не касалось.
— Какой сокол! Убедилась? — возбужденно говорила Муся по дороге домой. — Это тебе не еврейская шпана, что бегает за твоей юбкой. Он им быстро утрет сопли, всяким Леймонским.
— Кому? — встревожилась Тина.
— Посмотришь, — загадочно пообещала прислуга.
Штаб восставших разместился в гимназии. Сначала решили занять коммерческий банк — здание солидное и надежное в случае нападения. Но Алексей Чубенко предостерег:
— Скажут, и новая власть прилипла к мешкам с деньгами.
Тогда кто-то предложил засесть в конторе Кернера: тоже в центре и каменная.
— А вы уйдете — с меня шкуру сдерут! — взмолился Марк Борисович.
— Как уйдем? Не веришь в нашу силу?
— Дорогие мои, мужик полагает, а Бог располагает.
Плюнули и заякорились, как и австрияки, в гимназии.
Первым делом Махно зачитал сочиненную им телеграмму:
— «Всем, всем, всем! Районный ревком настоящим извещает о занятии повстанцами Гуляй-Поля и установлении здесь свободной республики трудового народа Украины. Объявляем повсеместное восстание рабочих и крестьян против душителей и палачей революции — австро-германо-гайдамаков».
— Не слишком ли громко? — усомнился Алексей Марченко. — Мы что, вся Украина?
— Постой, а ты против размаха запорожской вольницы? — наскочил на него Петр Лютый.
— Есть еще соображение, — неторопливо заметил Семен Каретник. — На фронте не принято кричать о своих успехах. Зачем давать противнику оперативную информацию?
— У нас другая война, — возразил Махно, — и у нее свои законы. Где взять соратников?
— Все равно давайте по одежке протягивать ножки, — настаивал Марченко, — а то потом куры засмеют.
— Я подумаю, — пообещал Нестор, и вскоре дерзкую телеграмму с изумлением приняли в Александровске, Бердянске, Мариуполе.
Тем временем в штаб зачастили гонцы. Песчанский доложил:
— Румыны прут!
— Ага, не нравится им в степи! Далеко ли они? — уточнил Махно.
— Иван с колокольни шумит, что на взгривке гарцуют.
Все, кто был в штабе, засмеялись.
— Хай потешатся, мамалыжники. А вы там, хлопцы, потуже затяните пояса.
— Для чого? — не понял молодой лупатый гонец.
— Чтоб не потерять штаны, когда полные наложите.
— Ну вас! — хлопец обиделся и убежал. За ним явился гурянин, тоже порол чепуху.
— Роздайбида! — позвал Нестор. Вошел бравый пулеметчик. На ногах юфтевые сапоги, чуб вырывается из-под офицерской фуражки. Даже кокарду не снял. Он теперь охранял вход в штаб.
— Слушай, не пускай сюда этих паникеров. Мы мозгуем, как стратегию развернуть, а они блохами за пазуху лезут.
— Момэнт, — козырнул Роздайбида. — Просю на выход, парень. Ни одна муха больше не залетит!
— О главном речь, — Махно зашагал из угла в угол. — Будем уходить или продержимся?
Семен Каретник рассеянно поглядывал в большое окно. Во дворе гимназии чинили колесо тачанки, переминались лошади, прогуливались опоясанные патронташами повстанцы и сидел крупный черный кот без уха. Он явно никуда не спешил. Но как только кто-то пытался обойти его, кот срывался с места и перебегал дорогу. «Ах ты ж карнаухий бандюга!» — ругались мужики. «Закрой глаза и скрути ему дулю!» — хохотали наблюдатели. Семен тоже усмехнулся.
— Что такое? — возмутился Махно. — Ты тоже не согласен уходить?
— Без боя нельзя, — твердо заявил Каретник. — Защитнички нашлись, скажут люди. Пустили мыльные пузыри о свободе, а сами вроде черного кота. Только и могут перебежать дорогу под носом у немца.
— Какой кот? Эх вы, забыли казацкую историю, — Нестор даже стукнул кулаком по столу. — Забыли! Дикое поле вокруг, орды шастают, а запорожец живет себе в зимовнике и в ус не дует. Как ему это удавалось?
Историю мало кто из них знал, тем более такие подробности. Махно выждал и продолжал:
— Терпение и ловкость! Святой старец Кропоткин тоже такого мнения. Мы сто раз уйдем, но если в конце концов возьмем верх, нам в ножки поклонятся. Что там опять? Я же приказал никого не пускать!
На пороге, однако, стоял очередной гонец.
— Вас к трубке, — сообщил. Нестор возмущенно отвернулся. — Господина Махно лично просят…
— Какого еще господина?
— Я ж повторяю — их.
