— Наверняка. Во всяком случае, вначале пришла весть о возвращении Дезидераты, а чуть позднее — о его военных сборах. Дальнейшего развития событий я решил не ждать и поехал сюда.
— Правильно, — одобрил Карл, — но нам надо теперь узнать планы Дезидерия.
Незнакомец наморщил лоб:
— Виллибад вроде его зовут, кто там из наших в Лангобардии?
— Да. Виллибад, — подтвердил король, — а ещё Гримберт. Только как до них добраться незаметно?
— Пошлите меня, Ваше Величество, — раздался голос входящего Роланда, — я пролезу в игольное ушко. Никто и понять не успеет.
Карл захохотал:
— Это будет достойное представление! Вся Лангобардия сбежится поглядеть на твой тайный поход. Кстати, почему ты не в Бретани? Разве не тебе поручено следить там за порядком? Или тебе не нравится?
Роланд тряхнул кучерявой гривой. Погладил неразлучный рог, висящий на поясе:
— А, Бретань... Всё в ней хорошо. И вина, и люди. Только скука смертная. Ваше Величество, вы недооцениваете моей способности к перевоплощениям. Вот...
Лениво потянувшись, он сдёрнул лютню, висевшую на стене, поискав глазами, просительно протянул руку к платку, который вышивала Бертрада. Та, улыбаясь, позволила. Роланд повязал им голову косо, как городские нищие, уселся на пол и, лихо бренча на расстроенной лютне, с нестерпимой гнусавостью исполнил сиротскую песню. Бертрада смеялась до слёз. Даже мы с суровым пришельцем позволили себе улыбнуться.
— Прекрасный театр, — заметил король, отсмеявшись, — только как же твоя гордость? Она ведь бесконечна, насколько я помню.
Роланд с озадаченным видом почесал в затылке, совсем скособочив несчастный платок.
— Но это же будет служба на благо моего короля! Значит, такой поступок можно расценивать, как дополнительный повод для гордости. А поваляется с лютней в канаве около рынка не благородный Роланд, а... допустим... Арбогаст-кривуля... нет, надо придумать имя ещё ужаснее.
Король кивнул:
— Приятно видеть твоё рвение. Мы сейчас собираем армию. Нужно много. Поговорить с церковниками пусть ещё дают земли для бенефициев. Земля должна работать.
Роланд с почтительным поклоном вернул платок Бертраде и задумчиво почесал лоб указательным пальцем:
— Я поговорю, пожалуй...
— Говорить будет епископ Турский, ещё пара монастырских настоятелей. Тебе нельзя, после твоей беседы в церкви может произойти раскол. Ты проследишь за снаряжением воинов. В этом тебе можно довериться полностью.
— О да! — с чувством выдохнул Роланд. — Это я люблю превыше многого другого. О, эти грозные франкские мечи! Эти сияющие кольчуги ...
— Не менее важны шлемы, — напомнил король, — наши оружейники с Божьей помощью научились изготовлять их превосходно. Мы лично проверили один такой в Аквитании.
Он обратился к незнакомцу:
— Отдохни немного и отправляйся к лангобардской стороне. Горные перевалы наверняка теперь охраняются. Но ты знаешь, как пройти, минуя их. Иди.
Вслед за незнакомцем ушёл и Роланд. Бертрада, окончательно запутавшись в нитках, отшвырнула вышивание и горестно схватилась за голову:
— Господи! Чем я прогневала Тебя? За что Ты даёшь мне видеть, как один мой сын идёт войной на другого?
Сделав мне знак снова открыть книгу, Карл ответил матери:
— Если мы начнём войну — это не будет война против Карломана. Мы никогда не будем вести войны против кого-то, но только за Святую церковь, за веру и наше Франкское государство. Разве вас, матушка, это не радует?
— Красивы твои слова, но тяжёлым гнетом ложатся они мне на сердце, — ответила Бертрада, и вдруг резво встав с резной скамеечки, подошла к сыну, полулежащему на ложе.
— Отпусти меня к Карломану! Я ведь даже не видела своих внуков!
Карл усмехнулся, весёлая искорка блеснула в карих глазах.
— Отпустить? Э, нет. Нас ждёт много трудных дел. Кто же будет поддержкой и утешением души моей, как не любимая матушка?
...Теперь почти ежедневно я читал королю по утрам. Часто в это время заходили люди по всяким делам, тогда чтение приходилось прерывать. Если же посетителями были монахи или священники — король мог приказать мне выйти, несмотря на свои слова о доверии. К церкви он относился с особым вниманием, даже как-то приосанивался при виде духовного лица.
Однажды в королевских покоях появился человек, чьего имени я не знал. Тот самый странник, виденный мною в первый день возобновления чтения. Теперь одежда его не только запылилась, но и разорвалась в нескольких местах. Лицо выглядело страшно измученным.
— Что? — коротко спросил Карл, оглядывая пришельца.
— В Лангобардии гонения на франков.
— Резня?
— Пока что отнимают дома и гонят через перевал сюда. Думаю, это только начало.
— А Карломан?
— Его армия собрана и стоит наготове у лангобардских пределов и... — незнакомец замялся.
— Говори! — жёстко велел Карл.
— Карломан ведёт переговоры с папой Стефаном. Он даже может прийти к нему на помощь, против Дезидерия, но при условии расторжения союза папы с Вашим Величеством.
— Что? Нам лишиться поддержки Святейшего престола? — голос Карла сделался страшен. — Неужели папа способен на такое?
Король гневно поднялся во весь рост, нависнув над усталым человеком в запылённой разорванной одежде. Тот не был ни в чём виноват, но я увидел, как лицо его побледнело.
Гнев короля иссяк столь же внезапно, как начался:
— Нет, — уверенно сказал он, — святой апостол Пётр не допустит недостойного поведения своего наместника.
* * *Может быть, именно эта святая, ничем непоколебимая уверенность в возможности существования Града Божьего на земле и делала Карла таким притягательным для всех, даже для врагов. Конечно, в церкви могли служить недостойные люди и сам король неоднократно уличал подобных служителей, но саму Церковь, как единое Тело, он бесконечно почитал и верил в него. Его постоянная готовность защищать папу была естественным чувством человека, желающего сохранить в целости свои руки и ноги. Многие годы Карл был несомненен в этом устремлении. Что же произошло теперь? Конь Его Величества медленно ступает по пыльной римской дороге, и мы не знаем, когда он дойдёт до ворот Вечного города и войдёт ли вообще...
* * *В нашей семье начался переполох. Карл послал к Карломану моего дядю Хильдеберта с письмом, в котором без лишних учтивостей требовал объяснения происходящего. Все при дворе понимали, что ответом на такое послание может быть только война.
Моя мать, прекрасно умеющая держать себя в руках, сорвалась, не выдержав. Страх охватил её, лишив разума. Она решила, что брат бросит её, переметнувшись к Карломану, и требовала, чтобы он взял нас с собой. Она неприлично бесновалась, даже падала дяде Хильдеберту в ноги. В итоге ему пришлось уехать незаметно. Поняв, что догонять брата уже поздно, она обрушила все свои чёрные чувства на меня.
— О боги! — шептала она, заламывая руки. — За что вы караете меня? Оставляете бедную женщину одну на старости лет. Ибо разве сын это? Разве можно на него положиться? Он при виде опасности упадёт в обморок, как нежная девушка.
— В Аквитании я участвовал в сражении и никуда не падал! — возмутился я.
Она отмахнулась:
— Аквитанскую войну выиграл Пипин. То, в чём ты участвовал, настоящие воины вообще не назовут сражением. А вот мы здесь можем попасть как кур в ощип. И всё благодаря дурацким выходкам нашего короля.
Бушевала моя ретивая родительница очень тихо, чтобы не привлечь ненароком внимания к своим крамольным речам. Я жестоко страдал. Сбежать было решительно некуда. Как раз в эти дни король с Роландом разъезжали по окрестностям. И даже в библиотеке мне не находилось дела. Мой учитель письма Луций-римлянин хворал уже вторую неделю.
При дворе начали поговаривать о невыгодном для Карла раскладе. Говорили, что армия Карломана в полной боевой готовности и только ждёт сигнала, чтобы выступить. А наш король всё собирает воинов, всё оснащает их дорогущими шлемами, от которых мало толку.
Сейчас я понимаю, что именно подобные сплетники и привели братьев, не особенно любящих друг друга, на грань войны.
Какой-нибудь другой властитель на месте Карла запросто мог начать вылавливать и казнить подобных болтунов, но наш король поступил по-другому. Он организовал смотр войску.
В условленное время весь двор выехал в поле, близ монастыря. Расположились кто на повозках, кто просто на земле. Подошёл народ из окрестных деревень. Ждать пришлось не так долго, но от нетерпения, которое чувствовал каждый, время будто растянулось.
И вдруг что-то нестерпимо заблестело на горизонте. Это играли лучи солнца на отполированных шлемах. Воины приблизились, и стало возможно разглядеть их устрашающе тяжёлые мечи и длинные копья, их кольчуги дивной работы. Они проезжали мимо толпы слаженными четвёрками на породистых ухоженных лошадях. У ворот монастыря показался Карл в сине-зелёном плаще. На голове его сиял, переливаясь драгоценными камнями, золотой обруч. Король поднял руку, и воинство остановилось — слаженно, как один человек, не нарушая четвёрок. Восторженные возгласы потрясли толпу. Я кричал вместе со всеми, не в силах сдержать восхищения. Моя мать вытащила платочек и замахала им, изображая радость, а сама шептала мне на ухо:
