– Почему же он будет сторониться нас? – простодушно пожал плечами Тайчу. – В детстве ведь в одном курене жили, играли вместе. Просто надо обратиться к нему, попросить помочь…
Сача Беки громко сплюнул, посмотрел на Унгура.
– Слышишь этих полудурочных?.. Ты бы объяснил им, прибавил хоть немного ума в их глупые головы, а то я опять не выдержу, возьмусь за плетку.
Унгур неопределенно хмыкнул под нос и шевельнул ногами в стременах, подгоняя коня. Задние обиженно смолкли.
– Ничего, – помолчав, примирительно сказал Унгур, – подождите, вот весной придут возвращенные Таргудаем триста подданных в каждый киятский улус и курень наш пополнится. Да и дядья Бури Бухэ с Алтаном из похода без добычи не вернутся, тогда у нас дела пойдут на лад.
– Нам только сколотить отряд в полусотню всадников, как раньше, – Сача Беки мстительно сузил глаза, – тогда мы покажем всем этим сонидам да аруладам, как они должны вести себя при нас.
– Эх, Тэмуджина с нами нет, – снова простодушно вздохнул Тайчу, – он бы знал, что да как нам сделать…
Сача Беки вспыхнул зелеными огнями в глазах, обернулся к нему.
– Что сделал бы сейчас твой Тэмуджин, когда у нас нукеров всего с десяток осталось, да и те от рук отбились? Ты мне больше не говори про него… если бы не он со своим гонором в позапрошлом году, не было бы такой беды в нашем роду.
– Что сейчас об этом говорить, – вздохнул Унгур. – А вот что нам Таргудай скажет, об этом надо думать…
После того, как Таргудай забрал улусы покойных Ехэ Цэрэна и Хутугты, киятские нойоны не на шутку забеспокоились о том, из каких владений им наделять подрастающих Сача Беки и Унгура, которым следующей осенью исполнялось по тринадцать лет. Неопределенным посулам Таргудая вернуть им что-то по их совершеннолетию кияты не очень-то верили. А наделять молодых из улусов Даритая и Бури Бухэ означало и вовсе пустить их по ветру – те и без того еле держались в это смутное время, а за Сача Беки и Унгуром подрастали Хучар и Тайчу, пора которых подходила через год за ними. На Алтана и его братьев тоже не надеялись: те давно отдалились от них, да и у самих подрастали дети.
В начале осени Даритай (Бури Бухэ наотрез отказался), рискуя лишний раз разозлить Таргудая, ездил к нему с просьбой пожалеть неимущих племянников и дать что-нибудь для наделения Сача-Беки и Унгура.
– Хоть по двадцать-тридцать айлов бы им, – чуть не плача кланялся он всесильному тайчиуту. – Многого им не нужно, лишь бы честь была, а потом они сами добудут себе владения…
Таргудай неопределенно обещал подумать, с тех пор прошло уже несколько месяцев, а ответа от всесильного нойона все не было. Кияты терпеливо ждали, но понемногу угасала их надежда.
И тут вдруг Таргудай в присутствии всех родовых нойонов громогласно объявил, что возвращает киятам ушедших в позапрошлом году к нему воинов. Бури Бухэ и Даритай были донельзя обрадованы такой крупной прибылью в своих улусах: каждому по триста семей вместе со скотом – это не малые куски! Они не скрывали свою великую радость, ходили гордые, расправив плечи, но о наделении племянников владениями от себя что-то помалкивали. Бури Бухэ в одном из разговоров, состоявшемся среди киятских нойонов перед самым походом, даже обмолвился в том духе, что наделять молодых кият должен сам Таргудай, раз он забрал улусы покойных киятских нойонов. Слова его дошли до племянников и теперь они, уже не рассчитывая на родных дядей, главной своей надеждой видели обещание Таргудая и время от времени заводили между собой разговоры об этом. Об этом сейчас и заговорил опять Унгур, но остальные его не поддержали, понуро молчали: видно, уже и на тайчиутского нойона потухала их надежда.
Впереди высился гребень длинного холма, за которым был спуск к Онону. Унгур поднял взгляд и увидел на вершине холма двоих всадников. Он остановил коня, всадников заметили и другие братья.
– По нашему следу идут, – удивленно сказал Хучар. – Кто же это?
Солнце теперь било прямо в лицо, и яркие лучи, отражаясь от снега, слепили глаза. Тайчу заслонился длинным рукавом, прищурился, напряженно всматриваясь.
– Это наши Сордо и Буршалай, – сказал он, – это их кони, саврасый и чалый.
– Этим что от нас надо? – недовольно пробурчал Сача Беки. – Вчера ведь они отказались ехать с нами, мол, дома есть дела, так чего теперь заявились…
– Наверно, решили присоединиться под конец, – предположил Унгур, – чтобы заячьим мясом разжиться.
– Сейчас я им покажу мясо, – обещающе сказал Сача Беки. – Давно не пробовали моего кнута, совсем перестали чтить…
Всадники на гребне, увидев их, пустили коней рысью. Было видно, что торопились, понукали коней, то и дело поддавая поводьями.
– Нет, они не за мясом едут, – уверенно сказал Унгур, всмотревшись, и высказал общую догадку: – Что-то случилось…
Не сговариваясь, они хлестнули коней и поскакали навстречу.
Сблизились около занесенного снегом оврага.
– Что случилось?! – тонко крикнул Тайчу, выскакивая вперед.
– Даритай-нойон послал нас за вами, – сказал Сордо, останавливая своего чалого. – Он велит вам поскорее возвращаться в курень.
– А что произошло? – раздраженно спросил Сача Беки. – Можете вы прямо сказать или нет?
Те недоуменно пожимали плечами. Зло сплюнув в сторону, Сача Беки хлестнул жеребца и первым поскакал вперед. За ним пустились братья и, уже пропустив их, следом порысили нукеры.
Растянувшись длинной вереницей, спустились к Онону и рысью перешли по заснеженному льду. Выйдя на утоптанную дорогу, идущую от проруби, устремились к маленькому, тесно сбитому у прибрежных тальников куреню.
Даритай-нойон быстро вышел из юрты на скрип конских шагов, недовольно оглядел их.
– Вы где опять носитесь?.. – сердито накинулся было на них, однако, взглянув на солнце, быстро остыл и махнул рукой: – Скорее переодевайтесь в лучшие одежды и седлайте свежих коней.
На изумленные взгляды племянников гордо объявил:
– Поедем в тайчиутский курень, Таргудай нойон требует вас к себе, хочет посмотреть, что вы за парни. Ну, шевелитесь, чего встали! Тут ваша жизнь решается, а вы бродите неведомо где.
Братья взволнованно посмотрели друг на друга, и, молча сойдя с лошадей, быстро разошлись по юртам. Сача Беки и Тайчу пошли в юрту Бури Бухэ, Унгур и Хучар – в юрту Даритая.
В айле и вокруг него вновь стало тихо, лишь из молочной юрты невнятно доносились голоса женщин – жены Даритая и Бури-Бухэ, сложившись скудными запасами хурунги, перегоняли вино.
Через малое время, одетые в поношенные волчьи шубы и лисьи шапки, перепоясанные старыми ремнями на бронзовых бляхах, с которых свисали тусклые серебрянные ножи и огнива, они во главе со своим дядей во весь опор неслись по наезженной снежной дороге. Скакали молча, лишь утоптанный снег звонко скрипел под копытами, эхом разносясь по спящим оврагам. Рысистые кони неслись как на скачках, высоко поднимая передние ноги; из заиндевевших лошадиных ноздрей струями бил густой пар, из-под копыт далеко назад летели снежные комья.
Быстро достигли куреня детей Хутулы и, не заезжая, отвернув лица в сторону, пронеслись мимо. Даритай, на этот раз непривычно суровый с виду, досадливо оглядывался на удаляющееся к западу солнце, понукал буланого жеребца. Небо на востоке начинало темнеть.
Уже в сумерках вдали завиднелся тайчиутский курень. Даритай, всю дорогу думавший о чем-то своем, заговорил, старательно внушая племянникам:
– Перед Таргудаем будьте почтительны, сами знаете, он большой нойон и вам в деды годится… Однако, бояться его не надо, он нам родственник, и потому держитесь по-свойски, называйте его дедом…
– Хороший у нас дед, – пробурчал под нос Сача Беки, – улус нашего отца забрал и неизвестно, отдаст нам хоть половину или нет.
– Дяди Ехэ Цэрэна улус тоже забрал, – поддержал его Хучар. – Нашему роду почти ничего не досталось.
Даритай резко натянул поводья, обернулся, испуганно выпучив глаза, будто уже отсюда их мог услышать Таргудай, напустился на них:
– Молчите! Не вам судить! У вас еще нет ума, чтобы понимать. Перед Таргудаем только молчите и кланяйтесь, а то вы все дело испортите… То, что надо, я ему сам скажу. Поняли вы или нет?
– Поняли, – пробурчал Сача Беки.
– Так будет лучше, – пристально оглядывая их, переводил дух Даритай. – Ну, подъезжаем, сядьте прямо, не горбитесь, да построже смотрите вокруг, вы нойонские дети, а не какие-нибудь харачу.
Въехали в курень. Братья, давно не бывавшие в больших куренях, подавленные шумом и многолюдством тайчиутской ставки, косили глазами по сторонам. Всюду сновали конные и пешие, носились подростки, малые дети.
Из одного из айлов вдруг выскочила большая серая собака, перегородив им дорогу, с лаем бросилась на них. Сача Беки вынул из-за голенища длинный кнут и, свесившись с седла, с размаху попал по оскаленной морде. Собака, к изумлению братьев, не испугалась, а распалилась еще больше, стала нападать с удвоенной злобой. На лай из ближних айлов сбежались другие собаки, и братья, вынув свои кнуты, уже с трудом отбивались от взявшей их в кольцо своры пастушьих волкодавов. Кони их, оскалив большие желтые зубы, норовили подняться на дыбы, били передними копытами.
