– Все исполню, князь Ярослав.
– И о татарине. Почему он в христианство переметнулся?
– А он и был христианином, только другого толка. Говорит, в степи много таких.
– Дай-то Бог. – Князь помолчал, припоминая, не забыл ли чего сказать. – Отобедаете, поспите, как обычай велит, и – в дорогу. – Ярослав вдруг порывисто поднялся, обнял Яруна, трижды расцеловал, сказал тихо: – Прости, Ярун, Бога ради, прости за Милашу.
– Не простил бы, Сбыслава бы не привел.
– Тайну Сбыслава в сердцах сохраним. Братоубийства боюсь, раздора боюсь, смуты боюсь. Нам сейчас покой нужен, Ярун. Ступай, еще успеем проститься.
Ярун молча поклонился и вышел.
Конюхи прогуливали княжеских лошадей в большом конюшенном дворе, где и застал Ярун своего анду и Сбыслава. Юноша с горящими глазами смотрел, как игриво бегают по кругу молодые выхоженные кони.
– Красота-то какая, отец! – восторженно сказал он. – Особо вон тот, чалый.
– Добрый аргамак, – согласился Чогдар. – А под седлом не ходил. Видишь, как голову задирает?
– Эх, поиграть бы с ним… – вздохнул Сбыслав.
– А усидишь?
Все оглянулись. У ворот стоял князь Ярослав.
– Усижу, великий князь.
– Подседлайте чалого.
– Дозволь без седла, великий князь, – взмолился Сбыслав.
– Вот как? – Князь улыбнулся. – Добро, коли так. Если три круга на нем продержишься, подарю. Взнуздайте ему коня.
– Великий князь… – Сбыслав задохнулся от радости.
Пока конюхи втроем взнуздывали горячего аргамака, Чогдар сказал несколько слов, которых Ярослав не понял. Но Сбыслав быстро ответил на том же языке, и князь негромко спросил Яруна:
– Сбыслав понимает татарский?
– Анда его научил, – улыбнулся Ярун. – А еще кипчакскому и арабскому. Хороший толмач будет, князь Ярослав.
Взнузданный жеребец яростно грыз удила, нервно перебирая передними ногами, вздергивал головой, не давался, и его еле удерживали двое рослых конюхов. Сбыслав сбросил верхнюю одежду, перемахнул через загородку, прыжком влетел на спину неоседланного коня.
– Пускай!..
Конюхи бросились в стороны, одновременно отпустив удила, и жеребец, пытаясь сбросить непонятную тяжесть со спины, резко поднялся на дыбы, громко заржав. Но Сбыславу не впервой было укрощать непокорных: он успел припасть к лошадиной шее и, коротко подобрав поводья, резко рванул их вниз. Чалый с места сорвался в карьер, то вдруг взбрыкивая, то поддавая крупом, но юноша был цепок, как кошка, всякий раз вовремя чуть отпуская поводья, что заставляло аргамака сразу же рваться вперед.
Так продолжалось почти два круга. Чалый пытался во что бы то ни стало сбросить седока, а всадник стремился не просто усидеть, но и убедить жеребца, что самое лучшее для него – покориться воле наездника. Все конюхи, сам великий князь, Ярун и Чогдар, позабыв о прочих делах, уже не могли оторвать глаз от захватывающего поединка яростного жеребца и упрямого ловкого юноши.
– Ты учил? – спросил Ярослав.
– Чогдар, – улыбнулся Ярун. – Добрый учитель.
– Добрый наездник. – В голосе князя прозвучала гордость.
– Сейчас чалый задом начнет бить, – предсказал Ярун.
– Не сбросит?
– Сбыслав на плечи ему съедет. Даром, что ли, без седла поскакал.
– Не в первый раз, стало быть?
– В первый раз ему, почитай, лет десять было.
Жеребец вдруг остановился и упорно начал взбрыкивать, резко поддавая крупом. Сбыслав ожидал этого, всем телом чувствуя неоседланную конскую спину, и, плотно слившись с нею, просто чуть передвинулся вперед, к лошадиным плечам, где толчки почти не ощущались. Теперь следовало выждать, когда чалый уморится, чтобы, не давая ему передышки, послать коня вперед. И как только аргамак пропустил следующий удар крупом, Сбыслав тут же отдал ему поводья. Конь бешено рванулся вперед, но выскользнуть из-под всадника так и не смог, потому что Сбыслав просто сдвинулся назад, крепко стиснув спину шенкелями. С гиком промчался два круга и резко осадил взмыленного жеребца точно перед самыми опытными зрителями, с торжеством воскликнув:
– Я победил его, отец!
– Молодец, – неожиданно сказал великий князь. – Твой конь отныне.
Поймал несколько удивленный взгляд Сбыслава, нахмурился, сдвинул брови. Ему стало неуютно от собственной искренности, но выручил старший конюх:
– Дозволь, великий князь, горбушку хлеба парню дать. Пусть жеребца прикормит.
– Добро, – хмуро согласился Ярослав. И буркнул Яруну, не глядя: – Жду всех троих на обеде.
Князь отменил собственное повеление Яруну после полуденного сна без промедления отъехать к Александру. Повеление предполагало, что обед не будет общим, не превратится в прощальный, но теперь Ярослав уже не мог отказаться от удовольствия отобедать с внезапно обретенным сыном. Пусть незаконным, пусть неведомым, но своим. Отважным, умелым и ловким. «Моя кровь, – с гордостью думал он, возвращаясь с конюшенного двора. – И смелость моя, и ловкость моя, и ярь моя безрассудная. Поговорить с ним надобно, порасспрашивать его, послушать…»
Он распорядился накрыть в малой трапезной, никого из ближних бояр и советников на обед не пригласил, а сел так, чтобы сын оказался через стол к нему лицом. Поглядывал на него, даже раза два улыбнулся, а начать разговор не мог, и беседу поддерживать пришлось Яруну, потому что его анда разговорчивостью не отличался, а Сбыславу по возрасту полагалось отвечать только на вопросы старших. Беседа вертелась вокруг коней, их особенностей, выездки и характера и была общей, поскольку все четверо толк в конях понимали.
– Сила татар в том, что всадник и лошадь у них одно целое. Сутками с коней не слезают, так ведь, Чогдар?
– Пересаживаются на запасную, когда конь устает, – пояснил Чогдар. – Каждому надо иметь три, а то и пять лошадей. Боевую, две запасных да две вьючных.
– На коня мальчонку еще во младенчестве сажают, – сказал Ярун. – Так мы с андой Сбыслава и воспитывали. Ездить на коне раньше выучился, чем по земле ходить.
Сбыслав быстро глянул на князя, смутился, опустил глаза и почему-то покраснел.
Ярослав улыбнулся:
– Татарского десятника в честном поединке убил, а краснеешь, как девица.
– Он осмелился отца плетью ударить, – не поднимая головы, сказал юноша.
– А отец сам за себя и постоять не мог?
– Мог, но не успел. Я того десятника в ответ два раза своей плетью огрел, он сразу за саблю схватился, а мне Чогдар свою саблю бросил и крикнул, чтоб я нападал, а не защищался.
– Нападение – лучшая защита, – подтвердил князь. – И не боялся? Он, поди, постарше тебя был, покрепче да и поопытнее, а?
– Я знал два боя, а он – один, великий князь.
– Что значит – два боя?
– Отец меня русскому бою учил, а Чогдар – татарскому, – смущаясь, пояснил Сбыслав. – Я знал, как десятник будет биться, а он не знал, как буду биться я.
– А мечом владеть умеешь?
– Учусь, великий князь.
– Плечи у него еще не созрели, князь Ярослав, – рискнул вмешаться Ярун. – А меч, как известно, плечом крепок.
– Учись, Сбыслав, сам тебя проверю. – Князь помолчал, похмурился, точно не соглашаясь с собственным решением, сказал, глядя в стол: – Рано вам еще к Александру ехать, здесь пока поживете. Так оно лучше сложится.
И, встав из-за стола, поспешно вышел из трапезной, ни на кого так и не посмотрев.
Беспощадная татарская стрела, пронзившая тело Великого княжества Владимирского, на целых семь недель застряла в деревянных стенах мало кому доселе известного городка Козельска. Жители его, посовещавшись и поспорив, твердо решили сложить свои головы за веру христианскую. Говорили потом, будто какой-то чудом бежавший из Коломны взлохмаченный неистовый поп настолько потряс горожан проклятиями и пророчествами, что и христиане, и язычники едва ли не впервые согласно порешили город не сдавать, с чем и ввалились на княжеский двор.
– Не бывать Козельску под погаными!
– Добро, коли так, – сказал юный князь Василий. – Сложим головы свои за землю Русскую и святой православный крест.
И начались семь недель небывалого по ожесточению атакующих и мужеству осажденных беспрерывного сражения. Татары били по городу из многочисленных боевых машин-пороков, осыпали его стрелами, лезли на приступ, сменяя друг друга. А город стоял, и горожане без сна и отдыха бились на его горящих стенах врукопашную: мужчины резались на ножах, женщины и дети лили со стен кипяток и смолу, сбрасывали на татар камни и бревна.
И никто не приходил на помощь. Ни свежие, так и не увидевшие татар смоленские полки, ни войска князя Михаила Черниговского, ни великий князь Владимирский Ярослав, аккурат в это время разбиравшийся с литовцами в земле Полоцкой. Каждый торопился извлечь пусть маленькую, но свою, личную, крохотную выгоду из горьких слез и смертных мук детей и женщин несчастного Козельска. Издревле героизм на Руси измерялся одним аршином – мученичеством.
