В лето шесть тысяч семьсот девяносто третье [21] князь Андрей Городецкий опять привел на Русь ордынского царевича с конным войском. Вскипела в жилах Дмитрия Александровича горячая кровь его отца, прославленного воителя Александра Ярославича Невского, не стал он прятаться от татар в дальних городах, но кинул клич по Руси, сзывая храбрых на битву. Захваченный общим одушевлением, Даниил Московский тоже привел свою дружину к Оке-реке. Над ратным полем развевались рядом владимирские и московские стяги, являя всем единение братьев.
Побили тогда русские полки татар, и побежал царевич в Орду бесчестно, пометав на землю рыжие бунчуки свои [22], и обнял с благодарными слезами великий князь Дмитрий своего брата младшего Даниила, и пошли по Руси разговоры, что родичи по крови породнились и делами…
Но победа над царевичем вызвала гнев и ордынского хана, и князя Андрея Городецкого, обманувшегося в своих надеждах, и гнев их пал поровну на Дмитрия и на Даниила…
Потом московская дружина вместе с великокняжескими полками ходила на мятежную Тверь. Кровь тверичей еще больше связала братьев.
Дальше — больше. В Москве перестали привечать послов Андрея Городецкого, соперника великого князя. А в отместку в заволжском городе Городце люди князя Андрея разбили московский торговый караван и пометали купцов в земляную тюрьму. После этого Даниил Московский перестал возить дани в Волжскую Орду, к хану Тохте, держа руку темника Ногая, как великий князь Дмитрий Александрович [23].
Полное единенье со старшим братом не казалось тогда Даниилу опасным. Дмитрий Александрович крепко сидел на великокняжеском столе во Владимире. Смирились и затихли его соперники, только в Орду стали ездить чаще, чем прежде, и жили там подолгу. И князь Андрей Городецкий зачастил в Орду, и князь Дмитрий Ростовский, и князь Константин Углицкий, и князь Федор Ярославский, и иные недоброжелатели великого князя. На людях Дмитрий Александрович об этих поездках говорил равнодушно и презрительно: «Вольному воля! Кому русский мед по душе, а кому бесовский напиток кумыс!» Но брату своему Даниилу признался в своей тревоге: «Ох, чую, не к добру ордынское сидение Андрея!» Так и вышло. В лето шесть тысяч восемьсот первое [24] князь Андрей Городецкий навел на Русь многочисленную конную рать ханского брата Дюденя.
Великий князь Дмитрий Александрович с семьей и боярами укрылся от Дюденевой рати в Пскове, у своего старого друга князя Довмонта Псковского. Верные люди доставили в Псков серебряную казну, скопленную Дмитрием за годы великого княжения.
Но Русь-то ведь не серебро, ее не спрячешь в сундук и не увезешь в безопасное место! Тесны для Руси неприступные стены псковского Крома! [25]
Опять легли русские земли под копыта ордынских коней, захлебнулись в дыму бесчисленных пожаров. Ханский брат Дюдень сжег в ту злосчастную зиму четырнадцать русских градов, столько же, сколько пожег до него хан Батый. Татарская рать на этот раз не миновала Московское княжество…
В обозе Дюденева войска возвратились на Русь князья, противники Дмитрия Александровича, и начали разбирать бывшие великокняжеские города.
Князь Андрей Городецкий под колокольный перезвон торжественно въехал в стольный Владимир, который предпочел откупиться от татарского разорения полной покорностью.
Князь Федор Ярославский с благословения Андрея поспешил занять Переяславль, отчину старшего Александровича, и заперся с дружиной за его стенами, выжидая исхода войны между братьями.
Новгородские посадники признали Андрея великим князем и выговорили себе за это Волок-Ламский, удел единственного сына Дмитрия Александровича — княжича Ивана…
Нелегким было время после Дюденевой рати, когда Даниил возвратился из Звенигорода в разоренную Москву и начал собирать людей на родные пепелища.
Но и тогда все казалось ему поправимым. Старший брат Дмитрий собирал в Пскове новое войско, переехал в Тверь и при посредничестве князя Михаила Тверского добился возвращения отчинного Переяславского княжества. Некоторые удельные князья, обиженные непомерным властолюбием нового великого князя Андрея, уже посылали к Дмитрию Александровичу посольства, обещая помощь. Даниил, узнавший об этом от верных людей, поверил, что старший брат вернет себе власть над Русью, и, властвуя, не допустит конечной гибели Московского княжества…
И вдруг — эта смерть!
Будущее казалось мрачным. Андрей Городецкий не простит тесную дружбу с Дмитрием Александровичем, никогда не простит. Теперь нужно думать, как сохранить Московское княжество. Для себя сохранить и для сыновей-наследников.
А сыновья Даниила подрастали: Юрий, Александр, Борис, Иван. Пройдет три-четыре года, и старший — Юрий — возьмет в руку меч, чтобы встать рядом с отцом на ратном поле. И еще можно ждать сыновей — жена Ксения опять ходит не порожняя. Милостив бог к Даниилу. Не то что к старшему брату Дмитрию. У князя Дмитрия Александровича лишь один сын — Иван, а внуков нет и не предвидится. Может и так случиться, что закончится на Иване славный род старшего Александровича…
Горькая это судьба — умирать без наследников…
Но и жить с малолетними наследниками — судьба нелегкая. За сыновей — отец в ответе. Не только за Московское княжество беспокоился нынче Даниил, но и за сыновей своих, божьей милостью наследников княжества. Жестоко, ох как жестоко будет биться Даниил! За себя биться, за сыновей, за княжество! Только бы хватило силы!..
Но силы было еще мало. Против великого князя Андрея в одиночку не выстоять, задавит многолюдством войска. Городецкие полки, ярославские, ростовские, углицкие, белозерские, а теперь еще великокняжеские владимирские полки прибавились! Да и Господин Великий Новгород, если Андрей позовет, ратью выйдет. Надо же посадникам как-то оправдываться за новоприобретенный Волок-Ламский!
Одна надежда осталась у Даниила — найти союзников, для которых князь Андрей Городецкий так же опасен, как для Москвы. Найти и соединиться под одним стягом…
Так и сказал Даниил Александрович собравшимся на совет боярам и воеводам:
— После почившего в бозе брата нашего Дмитрия, да обретет покой его душа многострадальная, Москва осталась одна. Но один в поле не воин. С кем соединиться в ратном строю, чтобы сберечь Московское княжество от неприятеля нашего князя Андрея?
Тяжелое молчание повисло в горнице.
Бояре и воеводы виновато отводили глаза, не решаясь вымолвить слово совета. И Даниил вдруг подумал, что, может быть, напрасно он столько лет подряд ломал волю своих думных людей, принуждая к слепому повиновению? Не пожелавших смириться в гневе отсылал прочь из Москвы, как воеводу Илью Кловыню… И вот — расплата! Наступило время великих решений, а думные люди не столько о самом деле размышляют, сколько стараются угадать, что он, князь Даниил, желает от них услышать. Чего-то недодумал Даниил, смиряя боярское своевольство, чего-то недосмотрел, и вот ныне с горечью увидел, что надеяться можно только на себя самого. Да еще на большого боярина Протасия Федоровича Воронца, несгибаемого старца, не единожды гневавшего его несогласием, а теперь — самого нужного…
И князь Даниил кивнул Протасию Воронцу:
— Говори, боярин!
Протасий встал, поклонился князю, поблагодарил за честь.
Думные люди смотрели на него с завистью и опаской. Честь великая Протасию, но и ответ, в случае чего, не меньше. Осторожному лучше промолчать. Бог с ней, с честью-то!
Князь Даниил слушал неторопливую речь старого боярина и — в который уже раз! — радовался совпадению их мыслей. Радовался, что придуманное им самим находит подтверждение в словах боярина, как будто не Протасий, а сам он держит речь перед замершими думными людьми.
Протасий Воронец советовал противопоставить великому князю Андрею союз трех дружественных князей — Даниила Московского, Михаила Тверского и Ивана, сына покойного великого князя, единственного законного наследника Переяславского княжества. Если помочь Ивану утвердиться в своей отчине, то можно не просто союзника приобрести, но благодарного навек друга…
