он придаст нам жизненной силы и его могущество послужит фундаментом к восстановлению нашего государственного строя. Прусский дух создаст из нашего храброго народа непобедимую армию; прусские порядки, свобода и справедливость проникнут в нашу жизнь и на ниве освобождённого народа произрастут неизмеримые богатства, а обычаи и нравы, соответствующие духу нашего народа, сохранятся. Король Пруссии достаточно могуществен, чтобы управлять нами, сохраняя нашу самобытность, и если царствующий дом Гогенцоллернов станет в Польше наследственным, то приобретёт себе верных подданных как по эту, так и по ту сторону Вислы.
— Вы знаете, что я вполне присоединяюсь к вашему мнению, — сказал фон Герне, — однако возможно ли ввести в Польше протестантскую династию?
— Почему нет? — сказал граф Потоцкий. — Протестантизм пользуется у нас широким распространением и даже католическая лига вступала в союз с диссидентами, когда дело шло о том, чтобы восстать против слабого правительства. Почему бы им вместе не подчиняться сильной и славной верховной власти? Разве же Пруссия не имеет много католических подданных и разве католическая Силезия не предана прусской короне, несмотря на то, что прошло немного времени с её завоевания? Наконец ведь даже сам король защищает иезуитов против папы! Неужели ваше просвещённое правительство стало бы оскорблять в Польше права католической церкви? Взгляните на Австрию, как там различные национальности соединяются в общей привязанности к царствующему дому. Разве не венгры спасли королеву Марию Терезию? Поверьте мне, король Пруссии и Польши будет могущественнейшим монархом в Европе; он подчинит своей воле Австрию и Россию. Быть может, — прибавил Потоцкий с мечтательным видом, — над соединёнными главами чёрного и белого орлов в новом блеске будет возвышаться римская императорская корона, которая в наше время является лишь церемониальной декорацией на главе лотарингских Габсбургов.
— Вы рисуете широкое и великое будущее, — сказал фон Герне. — В моей душе таятся те же мысли и я счастлив, что вы их разделяете, а не считаете только мечтой.
— Для людей, которые имеют мужество желать и действовать, — сказал Потоцкий, — не существует мечтаний. — Твёрдой волей каждая мечта осуществляется в действительности.
— Но нас только двое, — сказал фон Герне, — а судьба вашего отечества зависит от тысяч.
— Но эти тысячи, — заметил Потоцкий, — подчиняются воле единичных личностей, а эти личности, — прибавил он со вздохом, — подчиняются всесильной власти золота.
— Я уже говорил вам, что мы можем овладеть всеми голосами, если удовлетворим потребности каждого в отдельности.
— Вы желали иметь список; я составил его и против каждого имени пометил сумму, необходимую для приобретения голоса. Вот это — ссуды, которые должны быть выданы под векселя, гарантированные владениями должников. Правда, это — гарантия слабая, но со временем, когда при новом управлении возрастут работоспособность народа и ценность наших земель, долги могут быть покрыты с лихвою. Моего имени нет в этом списке, господин министр, — сказал он, гордо подняв голову, — и я сожалею, что в нём значатся многие почтеннейшие имена; но многие неповинны в том и терпят за грехи своих отцов.
Фон Герне взял бумагу, которую граф вынул из кармана, и стал читать её. Его рука слегка дрожала, но ни один мускул его лица не дрогнул и он сказал совершенно спокойным тоном:
— Это составляет четыреста тысяч талеров. Я представлю их вам наличными деньгами и надеюсь вместе с тем, что мой агент закончит с вашим двоюродным братом, графом Станиславом Феликсом, переговоры относительно покупки «Кроточина», чем граф также будет выведен из затруднительного положения.
— Суммы очень значительны, — заметил Потоцкий, — но я уверен, что его величество король не найдёт их превышающими ту великую цель, какая этим достигается для него и для его дома.
— Для таких целей нет слишком высокой цены, — ответил фон Герне в некотором смущении. — Но я прошу вас, граф, даже в самом интимном кружке не упоминайте в этом деле имени короля; я один, понимаете ли, я один веду эту игру и беру на себя всю ответственность за последствия.
— Я вполне понимаю, — ответил граф, — бывают дела, в которых настоящее действующее лицо остаётся сокрытым, а верный слуга принимает на себя ответственность за своего господина.
Фон Герне вздохнул.
Снова задрожала его рука, когда он сложил бумагу и спрятал в свой карман.
— А здесь, — сказал Потоцкий, улыбаясь и подавая другую бумагу, — торговый договор, который я, как агент фирмы Ворзацкого в Варшаве, имею заключить с вашей компанией по делам дровяной торговли.
— Мой секретарь уладит это дело, — сказал фон Герне, также улыбаясь и кладя на стол развёрнутую бумагу, — фирма Ворзацкого останется довольна своим агентом.
Потоцкий помолчал одно мгновение:
— Мы говорили о государственных и торговых делах, — сказал он затем, — и я надеюсь, что как те, так и другие приведут к удачным результатам; теперь же я попрошу разрешения поговорить о деле, которое касается лично меня и которое, я в том вполне уверен, приведёт к счастью.
Фон Герне казался несколько удивлённым, но сказал предупредительным тоном:
— Вы знаете, что я весь к вашим услугам.
— К сожалению, — продолжал Потоцкий, несколько покраснев, — это дело не так легко уладить, как прочие дела, и, кроме вашей готовности идти навстречу моим желаниям, необходимо ещё высшее соизволение, от которого всё зависит.
— Высшее соизволение? — переспросил фон Герне, с испугом глядя в лицо графа.
— Высшее по крайней мере для меня, так как от него зависит счастье моей жизни. Я имел честь познакомиться в вашем доме с вашей племянницей Марией; моё сердце воспылало страстью, на которую я не считал себя способным в моём возрасте. Полного земного счастья я могу достигнуть только тогда, если Мария отдаст мне своё сердце и руку. Я чуть ли не вдвое старше её, но тем крепче и надёжнее опора, которую я могу предложить ей в жизни...
Фон Герне с минуту смотрел на графа с глубоким удивлением, а затем облегчённо вздохнул, как бы сбросив с себя огромную тяжесть. Судя по вступительным словам, он понял, что высшее соизволение, которого требовал граф, могло относиться только к королю.
— Ваши намерения, граф, — сказал он, — представляют честь для моей племянницы, и я уверен...
Граф сделал отрицательный жест рукою и сказал:
— Кто может быть уверен в сердце женщины! Не от вашего решения зависит моё счастье. Если Мария
