Он был напуган и зол. На смену волне страха пришла другая — волна злобы. Он толкнул какой-то старый крест, но тот даже не пошатнулся. Крест был очень старым, «1853–1861», — прочел он, однако для Джонни эти цифры ничего не значили, разве то, что от тела под осевшей землей ничего, кроме костей, не осталось, и скелет лежит и беспомощно смотрит на него снизу. Джонни развеселился и, хихикнув, опять задрал лапу и помочился. Люди уверяли, что существуют духи, но он в духов не верил. Днем и когда небо ясное, он в них не верил.
Принюхиваясь, он рыскал по кладбищу, как вдруг вспомнил о девочках из семейства Бельфлёр, которых видел неделей ранее — они ехали верхом по старой Военной дороге. Две юные девушки, немного младше него, одна из них с длинными волнистыми волосами пшеничного цвета; он знал, что девушек зовут Иоланда и Вида, и ему хотелось крикнуть им: «Иоланда, Вида! Я знаю, кто вы!» — но он, естественно, из укрытия не вылез. В прошлом году, в мае, Фёры играли свадьбу в старой деревенской церкви, а Джонни подглядывал за ними и высмотрел среди толпы веселых, нарядно одетых мужчин и женщин Гидеона Бельфлёра и его жену Лею — роскошную и высокомерно прекрасную в бирюзовом платье, с волосами, уложенными в узел, виднеющийся из-под элегантной широкополой шляпы. Лея была выше, чем большинство мужчин, намного выше его папаши… Джонни подобрался ближе, не сводя с нее взгляда. Его никто не заметил, или ему так показалось — с какой стати богачам его замечать? И он во все глаза таращился на Лею Бельфлёр, крутившую затянутыми в перчатку пальцами бежевый зонтик от солнца. Он слышал — почти слышал — ее хрипловатый голос, низкий и дразнящий. Она стояла чуть поодаль, отойдя от толпы, а рядом с ней стоял один из Фёров. Они смеялись и болтали, да так, что у Джонни сердце сжалось, потому что он — да, он хотел Лею, его тянуло крикнуть: «Я знаю, кто ты! Мы все знаем, кто ты!» Ее молодой собеседник был почти таким же высоким, как Гидеон. Белокурый, гладко выбритый и довольно красивый, он смеялся и шутил с Леей и тем не менее во взгляде его читались чувства, вполне понятные Джонни. Джонни с большим удовольствием хранил образ этой женщины из семейства Бельфлёр и в своих одиноких ночных фантазиях подвергал ее всяческим издевательствам, во время которых прибегал к определенным подручным средствам — ножам для разделки мяса, железу для клеймления и плеткам (в том числе, к тому самому старому кнуту, украденному много лет назад из конюшни Бельфлёров, которым папаша охаживал и Джонни, и его братьев). Именно такого обращения она и заслуживала.
Неподалеку затрещал дятел, и Джонни с трудом удержался, чтобы со всех ног не удрать с кладбища. Он торопливо спустился вниз, но уткнулся в ограду, железную ограду с острыми зубцами поверху. Отыскав проем, он, поскуливая, протиснулся в него на четвереньках, поджав тощий хвост.
В духов он не верил, даже оказавшись на кладбище Бельфлёров. В дневное время — не верил.
Теперь замок был совсем рядом, он словно парил в воздухе. Замок Бельфлёров! Медно-красная крыша, розовато-серые башенки. Химера, порожденная мрачными водами озера. А за его жутковатой громадой сверкало будто мраморное, с бело-голубыми всполохами небо.
Джонни приостановился и уставился на гигантский дом. Дышал он тяжело: птичий крик напугал его, хотя он и понимал, что бояться нечего.
Замок Бельфлёров. Даже более внушительный, чем отпечаталось у него в памяти. И все равно его можно разрушить. Спалить. Хоть он и выстроен из камня, его все равно можно спалить — хотя бы изнутри. Пускай даже камень выстоит — изнутри-то все выгорит: и дерево, и ковры, и мебель.
А с воздуха на него можно сбросить бомбу. В журнале, где были напечатаны черно-белые фотографии объятых пламенем городов, Джонни видел снимки молодых пилотов, своих ровесников, в летных шлемах. Он восхищался ими. А сейчас перед ним и замок, и старые каменные амбары, сад за высокой стеной, усыпанная гравием извилистая подъездная дорога, по обочинам которой растут деревья с неизвестными ему названиями… Да, но тут, в отдалении, стоят старые деревянные сараи, где когда-то сушили хмель, теперь увитые плющом и повиликой. Крыши у них почти сгнили и вот-вот обрушатся. Они-то вспыхнут, как спичка!
Джонни спустился вниз и понял, что опять вышел к ручью. Сделав излучину, ручей протекал дальше по пастбищу. Кое-где его красноглинистые берега были в высоту футов шесть, не меньше; в других же местах, где скотина спускалась на водопой, берег шел вровень с водой. Джонни заметил табличку «Вход запрещен». Слов он распознать не мог и отдельных букв не разбирал, однако смысл понял.
— Бельфлёры, — прошептал он.
Если они пожелают, то запросто пристрелят такого, как он. Словно муху раздавят. Если захотят. Если заметят его. Слухи давно ходят, и отвратительные: пристрелены бродячие собаки, пристрелены рыбаки, нарушившие границы частной собственности (так болтал Герхард Голландец, хотя он-то сам рыбачил в горах, в Кровавом потоке — это тоже собственность Бельфлёров, да, но за много миль от усадьбы)… А потом, лет пять-шесть назад, когда сборщики фруктов заговорили о забастовке, одного молодого парня, откуда-то с юга, который ходил в зачинщиках и был самым невоздержанным на язык, нашли жестоко изувеченным, с выбитым глазом на поле возле реки Ното-га. А когда Хэнк Варрел, друг Эдди, девятнадцатилетнего брата Джонни, отпустил пару словечек в адрес какой-то девушки, дальней родственницы Бельфлёров из Бушкилз-Ферри, слова эти как-то дошли до замка, и Гидеон сам отыскал Хэнка и наверняка убил бы, если бы рядом никого не было… Джонни стряхнул с себя оцепенение. Уставившись в землю, он шел вдоль ручья, а когда поднял голову, то вдруг увидал пруд: солнце пробивалось сквозь заросли болиголова, и золотистая кленовая листва отражалась в воде; а потом он увидал ребенка на плоту. Тот лежал на животе, опустив один палец в воду. И пруд, и мальчишку — он заметил их одновременно.
Темные, ухоженные волосы. И Бельфлёров профиль, узнаваемый даже с расстояния в несколько ярдов: длинный римский нос и глубоко посаженные глаза.
— Бельфлёр! — прошептал Джонни.
От тяжести камней его пошатывало — три или четыре он распихал по карманам комбинезона,
