в окна махали белыми платками, повсюду гремело многоголосое «ура!» — Берлин встречал освободителей.
На широких площадях, на перекрестках улиц и бульваров с еще не проснувшимися после зимней спячки деревьями, на рынках и у мостов зачитывали королевский Манифест:
«Бранденбуржцы, пруссаки, силезцы, померанцы, литовцы! Вам известен лютый жребий, ожидающий вас, если мы не кончим со славою настоящей войны. Приведите себе на память знаменитых ваших предков, Великого Курфюрста и Великого Фридриха! Вспомните о всем том, что приобрели они во время славного их правления. Они кровью своею искупили независимость, торговлю, художества и науки. Воззрите на россиян, могущественных наших союзников, воззрите на испанцев и португальцев. Даже малые государства, сражавшиеся за сохранение сих благ с сильнейшими, увенчаны были победою, великодушные швейцарцы и голландцы служат тому примером…»
Вслед за передовым отрядом Чернышева в город вступил весь корпус графа Витгенштейна, и восторги утроились. По обе стороны дороги, ведущей к городским воротам, колыхались густые толпы, в самом Берлине народ забирался на заборы и островерхие крыши домов, держась за печные трубы и рискуя скатиться по черепице на мостовую с грязными лужицами. Из распахнутых окон кричали по-немецки: «Слава нашему избавителю Александру!»
…За старым городским валом Гамбурга, главного города французского департамента Буш-де-л'Эльб, с утра собралась густая нарядная толпа. Неделю назад французы бежали через западные ворота, преследуемые казаками; сегодня русским готовили торжественную встречу у восточных. Время шло, волнение нарастало, наконец в полдень затрезвонили колокола, нестройно выстрелили пушки — толпа взорвалась приветственными кликами.
Молодцеватый полковник Теттенборн с двумя Георгиевскими крестами на груди ехал с офицерами впереди. Он наклонился с седла, и три девочки в белых платьях, с распущенными по плечам русыми локонами, возложили ему на голову венок с надписью «Божественному вестнику счастливых времен!». Обнажив головы, депутаты от ганзейского сената поднесли полковнику на подушке ключи от города, которые он поднял в вытянутой руке под крики «ура!». Простым казакам тоже дарили венки и букеты; матери протягивали им младенцев для поцелуя, а ребятишек постарше подсаживали в седла. К празднику готовились все: хвосты и гривы лошадей были тщательно расчесаны, кафтаны вычищены, усы залихватски закручены вверх. Принарядились даже башкиры, удивив своих русских товарищей: они были в белых кафтанах, специально прибереженных для такого случая, и красных шапках. Замыкали шествие красавцы-гусары в красных доломанах.
Вдоль засаженного липами бульвара Юнгфернштиг на берегу запруды поставили столы с угощением для освободителей. С едой расправились быстро, и казаки с башкирами расположились тут же отдыхать под мартовским солнцем, привязав лошадей к деревьям. Дети таращились на густые бороды, мохнатые шапки и звериные шкуры; жители бегали на Юнгфернштиг смотреть, как казаки играют в карты, курят свои короткие трубки или спят прямо на земле, завернувшись в толстые бурки; их угощали пирогами, колбасой, сыром, пивом и крепким гамбургским кюммелем. На лотках книгоношей появился небольшой немецко-русский разговорник, открывавшийся словами «вино, водка, пиво, вода».
Теттенборна чествовали на банкете, устроенном в Ратуше. Наконец-то Гамбург вернул себе независимость и прежние свободы! Впервые за семь лет в почтовую карету погрузили корреспонденцию для Англии, в кофейнях лежали пахнущие свежей краской газеты на немецком языке и с гамбургским гербом — двумя львами, охранявшими белый замок. По улицам носили бюст императора Александра, увенчанный лаврами и гирляндами; войска приветствовали его криками «ура!»; с наступлением темноты в каждом окошке горели свечи.
«Самый достославный подвиг, предлежащий ныне каждому гражданину, любящему свое отечество, состоит в том, чтобы с мечом в руке гнать из пределов Германии иноплеменника, который уже на триста миль прогнан победоносным российским воинством, — читали следующим утром на перекрестках прокламацию, изданную полковником. — Стыдом и поношением покроется каждый, кто в сие время, когда идет брань за высочайшее благо человечества, останется праздным. Итак, еще повторяю: примите оружие и под защитою Императора Всероссийского соберитесь под собственными вашими знаменами; и я весьма радуюсь, что мне суждено первому вести вас на поражение общего врага и быть свидетелем вашей храбрости». Добровольцев призывали записываться в Ганзейский легион; из них выстроилась очередь.
…Решение уйти из Берлина далось Евгению Богарне нелегко, но у него не оставалось выбора. Саксонский корпус, которому придали возвращенных из плена австрийцев и поляков, таял на глазах: каждое утро на перекличках недосчитывались нескольких десятков человек — сбежавших или заболевших. Зараза перекидывалась с корпуса на корпус подобно пылающим головешкам при сильном ветре, стать на биваки в поле значило бы угробить армию. А тут еще Жером, вестфальский король, сообщил Эжену, что денег на армию у него нет и не будет, в Магдебурге провианта всего на два дня, запасов не сделано никаких — чем кормить солдат? Снова прибегать к реквизициям с угрозой вызвать восстание? Бремен оставлен, Ольденбург бунтует, в Блексене артиллерийская батарея, перешедшая на сторону мятежников, открыла огонь по батарее Карлсбурга, оставшегося верным императору; Дрезден пока еще в наших руках, только надолго ли? К счастью, Висла, Одер, Эльба временно превратились в непреодолимые преграды, которые задержат продвижение неприятельских войск, разделив пехоту и вырвавшуюся вперед кавалерию, а когда лед пройдет, реки вернутся в берега и дороги подсохнут… наверное, государи уже заключат мир.
…— Нужно, наконец, начать воевать! — гневным тоном диктовал Наполеон очередное письмо к своему пасынку. — Наши военные действия служат предметом насмешек союзников в Вене и врагов в Лондоне и Петербурге, потому что армия вечно уходит за неделю до прибытия неприятельской пехоты — при приближении легкой кавалерии и из-за простых слухов. Если бы то, что я ныне приказываю для Эльбы, было сделано на Одере, а вы, вместо того чтобы отступать к Франкфурту, собрали бы войска перед Кюстрином, неприятель дважды бы подумал, прежде чем ринуться на левый берег. Вы выиграли бы дней двадцать и дали время обсервационному корпусу занять Берлин…
Диктовку прервал стук в дверь, испуганный лакей подал на подносе срочную депешу от герцога Бассано. Прусский посол запросил паспорт на выезд из Франции, вручив министру официальную ноту об объявлении войны.
…На холмах вдоль дороги выстроились пехотные полки, радуя взгляд новехонькими мундирами и тщательно выбеленными портупеями; несколько кавалерийских эскадронов и ярко начищенных пушек дополняли эту картину. Выйдя из коляски, Александр и Фридрих Вильгельм III сели верхом; протяжное «ура-а!» перекатывалось за ними следом. Генерал-фельдмаршал Кутузов в полном мундире дожидался государей, стоя впереди строя: забраться в седло ему оказалось уже не по силам. Из уважения к его сединам государи тоже спешились, принцы последовали их примеру. Они были очень похожи друг на друга: большеротые, курносые, только младший, Вильгельм, все еще казался диковатым подростком, глядящим исподлобья, а старший,
