собой нечеловеческое усилие, вернулась в комнату. Она была так бледна, взволнованна, что Илита и Салимэ невольно обратили на нее внимание.
— Что с тобой случилось? — участливо воскликнула Илита. — Можно подумать, будто тебе повстречался сам Джабраил, так ты бледна.
— Мне вдруг стало не по себе, — ответила Зина, опускаясь головой на подушки, — лихорадит, голова кружится и тошнит. Сама не понимаю, что со мной.
— Это бывает, — авторитетно вмешалась в разговор Зайдат, — ты ляг и постарайся уснуть, скоро пройдет, только не выходи вечером на двор, иначе можешь серьезно захворать.
Зина, у которой от волнения действительно сделалось нечто вроде лихорадки, поспешила последовать совету старухи. Она закуталась в теплое одеяло, отвернулась лицом к стене и постаралась собраться с мыслями. Вынув украдкой записочку, она еще раз прочла ее, а затем, разорвав на четыре части, свернула в шарик и проглотила.
Она несколько раз мысленно повторяла фразы записки, стараясь вдуматься в их смысл. По тону записки было видно, что писавший уже подготовил все к побегу. Он даже нашел способ удалить сестру и жену Саабадуллы.
«Ваши тюремщицы уйдут. Оставайтесь дома», — пишет тайный друг. Но как же он это сделает? Кто его сообщники? Прежде всего Зайдат. Она принесла записку, зная ее содержание; это можно понять из того, как она хитрила, чтобы передать Зине незаметно клочок бумажки. До сих пор в лице Зайдат молодая женщина видела самого заклятого врага русских, фанатически ненавидящего христиан, и вдруг эта самая Зайдат становилась их сообщницей. Какая сила, какое чудо могло принудить ее к тому? Наконец, где она могла встретиться с тем «другом», который написал эту записку? Все это было крайне невероятно, неправдоподобно. Мысль о Спиридове мелькнула в голове Зины. «Не он ли? — подумала она. — Не убежал ли как-нибудь из плена и теперь, узнав обо мне, хочет спасти меня? Какой вздор! — поспешила Зина тут же разубедить себя. — Если Спиридов и действительно бежал из плена, ему впору думать о своем спасении, а не пытаться спасать других. И опять-таки же, при чем тут Зайдат? Уж к ней-то за содействием Спиридов меньше всего мог обратиться…» Словом, сколько Зина ни ломала голову, она решительно ничего не могла придумать.
Погруженная в свои мысли, Зина не слышала, о чем продолжали болтать между собой три женщины, и только пронзительный крик проснувшегося младенца заставил ее очнуться.
Поднявшись, Зина взяла его на руки и начала кормить.
Зайдат уже не было, она ушла. Илита объявила Зине: вечером она вместе с Салимэ пойдут к Зайдат, она звала их и обещала угостить персидскими сладостями, присланными ей сыном. По этому поводу Салимэ не преминула повздыхать о том, что у нее не такой сын, как у Зайдат, как ушел к имаму, так ни разу ничем не обрадовал свою мать, — не прислал ей никакого, самого пустого подарка.
— А тебе придется оставаться одной, — сказала Илита тоном сожаления, обращаясь к Зине. — Зайдат, — добавила она с откровенной наивностью, — сказала: «Ваша гяурка пусть не приходит, я ее ненавижу». Но ты не тужи, я постараюсь принести тебе что-нибудь, чтобы и ты могла попробовать прекрасных персидских лакомств. Ах, как они вкусны, как вкусны, ты и представить себе не можешь!
Илита даже языком прищелкнула от предвкушения наслаждения. Зина улыбнулась.
— Славная ты, Илита, добрая, — сказала она, ласково поглядывая на молоденькую чеченку. Та весело рассмеялась, скаля свои ослепительно-белые зубы и гримасничая, как обезьяна.
Зина держала младенца у груди и с нежной любовью смотрела на его белое, румяное личико, черные большие глаза и пухлые пальчики, теребившие её грудь, и вдруг тревожная мысль, как молния, обожгла ее. Она вспомнила последнюю фразу записки: "Готовьтесь к побегу, может быть, даже этой ночью». «А как же ребенок? — спросила сама себя Зина. — Разве мыслимо с таким малышом тайком уйти из дома так, чтобы никто не услышал?» И чем больше об этом думала Зина, тем ясней становилась для нее вся невозможность побега. Теперь он бессознательно помешает ей, а когда подрастет и будет понимать — и подавно без слез и крика не позволит унести себя от отца, от Салимэ и И литы, которых будет любить и считать своими близкими.
Зина даже похолодела вся.
Ее сын, существо, более всего ей дорогое, являлся ее самым неумолимым тюремщиком, прочным звеном цепи, навсегда приковавшей ее к чужому, ненавистному ей народу.
Зине надо было сделать над собой неимоверное усилие, чтобы не разрыдаться. Ребенок же тем временем продолжал сосать, жадно захлебываясь, шевеля от наслаждения ручками и ножками.
До вечера Зина была в состоянии, которое, если бы продолжалось в течение нескольких дней, легко могло свести ее с ума.
Когда женщины на минуту покидали ее, она бросалась на колени и принималась горячо, без слов молиться. Она ничего не ждала, ни на что не надеялась. Только чудо, одно чудо могло спасти ее, и она то ждала его, веря в его возможность, то приходила в отчаяние, сознавая всю неосуществимость своих смутных надежд.
В своем волнении она несколько раз порывалась вскочить и начать бегать по комнате, чтобы тем хоть немного успокоить себя, но благоразумие удерживало ее, и она продолжала лежать, укутавшись с головой в одеяло, и по временам слегка стонала, чтобы еще более утвердить Илиту и Салимэ в убеждении, будто она действительно расхворалась.
Медленно тянулся день.
Солнце точно остановилось в небесах. Порою Зине казалось, будто все вокруг нее застыло, как в сказочном сне. Минута, когда ею была получена записка, отодвинулась в далекое прошлое. За это время она успела пережить целый мир разнообразных ощущений, пройти через ряд тревог и мгновенных испугов; при всяком громком крике, стуке она замирала от ужаса, широко открывала глаза и выжидательно выглядывала ими из-под краев чадры, чутко прислушиваясь. За эти несколько часов она постарела душой на несколько лет.
Когда ребенок просыпался и начинал плакать, она осторожно, не вставая, протягивала к нему руки, брала его из люльки, завертывала в чадру, как бы желая спрятаться с ним от всего мира, и принималась убаюкивать его, шепча ему на ухо самые нежные названия, какие только могла придумать.
От всех пережитых ею волнений Зина почувствовала, наконец, страшную усталость и незаметно для себя впала в тяжелый, крепкий сон. Долго ли продолжалось такое состояние, она не могла определить, но когда очнулась, увидела себя в кромешной тьме. Кругом было тихо, как в могиле. Этот мрак и тишина повергли молодую женщину в суеверный ужас: ей показалось, что какое-то чудовище притаилось где-то подле нее и жадно следит за
