— Что скажешь? — спросил проводника лысый, устрашающе дебелый Лев Зиньковский. Он теперь был за всех командиров.
— На этом берегу, вон там, село Бурсук. Есть лодки. Та й погранична застава.
— А подальше?
— Верстах в семи отсюда Каменка с войсками, — отвечал проводник, сухой и черный, похоже, из цыган.
— Румыны как, зверствуют? — еще поинтересовался Лев.
— Не-е, контрабанду ловят. А кто так, не-е.
Ступая по блестевшим желудям, Зиньковский подошел к тачанке, где лежал Махно, объяснил положение, предложил:
— Давай, Батько, разделимся. Кто с нами на ту сторону, остаются тут. Другие хай бегут на Каменку и ударят, чтоб отвлечь пограничников. Как закипит, возьмем заставу и…
Нестор Иванович махнул рукой в знак согласия. Они разделились в последний раз. На прощанье обнимались, плакали, облепили тачанку Батьки. По его бинтам тоже текли слезы.
— Мы будем ждать!
— Подлечись и сюда!
— Вертайся скорей! — говорили повстанцы, хотя каждый чувствовал с горечью, что их вольница и с ней мятежная молодость кончились навсегда. Разлетятся сейчас по миру, а он велик, и ты в нем меньше маковой росинки.
— Прости, Нестор. Не поминай… лихом, — прерывающимся голосом сказал Пантелей Каретник — единственный из тех, кто начинал вместе с Махно борьбу за свободу Украины летом восемнадцатого года. Правда, где-то еще таился АлексейЧ убенко.
— Бросаешь нас? — прошептал Батько.
— Тут моя Феня лежит. Куда я от нее? Прости и ты, мать, — отвечал Пантелей, крепясь, чтобы не заплакать.
— Спасибо вам всем! — Галина поднялась в тачанке и низко поклонилась. — Нэнька нэ забудэ. Мы хотилы йий воли. Пока… нэ взяла.
Каретник построил своих, и они на рысях пошли в сторону Каменки, затевать последний бой.
Спустя примерно час Лев Зиньковский под красным знаменем повел остаток отряда к заставе. Часовой забеспокоился, но заметил флаг и спросил:
— Откуда, товарищи?
— На помощь вам, — ответил Лев. — Каменку атакуют. Зови начальника!
Пограничников перестреляли, и через Днестр была отправлена первая группа повстанцев.
— Если не тронут — зовите! — напутствовал их Зиньковский.
Вскоре с чужого берега замахали руками. Лев поднял Батьку и отнес в лодку. Задувал уже осенний ветерок, плескались волны. Нестор Иванович лег в носу, чтобы видеть родную сторонку. Рядом примостилась Галина, и, нищие, почти никому теперь не нужные, они поплыли в холодную неизвестность.
День спустя на глухую заставу прибыл с охраной Фрунзе. Ему никак не верилось, что, несмотря на гигантский перевес сил и хитроумные ловушки чекистов, Махно все-таки ускользнул! Станешь тут верующим. Нечистая сила в нем, что ли? И не вернется? А вдруг выскочит, как черт из табакерки? Снова с позором гоняться за ним? Да сколько же можно! Эх, рубаки-простофили. Ушел, разбойник, не наказанным. Но и ловок же, бес. Молодец!
Командующий долго стоял на берегу Днестра и всё с недоверием, а может, и завистью поглядывал на недоступную ему, чужую сторону.
После его доклада вожди не успокоились, решили заполучить Батьку с помощью дипломатии. Правительства Украины и России вручили ноту румынам, в которой просили выдать «главаря преступных банд». Им довольно холодно отказали.
Тогда через границу переправили террориста Медведева, известного впоследствии разведчика. Он выследил Нестора Ивановича. Но тот, везучий или учуявший опасность, опоздал на совещание, куда пробрался убийца, устроивший погром.
Вместе с Галиной Андреевной и некоторыми соратниками Махно перебирается в Польшу. Там их садят в концлагерь, потом в тюрьму, где и родилась дочь Лена, записанная на всякий случай Михненко. Состоялся суд, оправдавший арестованных махновцев.
Умер Ленин. Многие эмигранты ждали падения режима. Напрасно надеялся на это и Нестор Иванович. Зато (в который раз!) стряслось непонятное. В апреле 1924 года литовское агентство сообщило: «Махно покончил с собой, перерезав бритвой горло». На следующий день опровержение: была попытка самоубийства, но он спасен. А в заслуживающих доверия воспоминаниях И. Метт есть такие слова: «На правой щеке у Махно сохранился огромный шрам, спускавшийся до нижней губы, след от удара, нанесенного ему женой Галиной, пытавшейся убить его спящего. Случилось это в Польше, кажется, тогда она была влюблена в петлюровского офицера. В достоверности не знаю, что явилось непосредственной причиной этого дикого поступка. Часто на людях жена всячески пыталась скомпрометировать Махно, морально его унизить. Однажды в моем присутствии она сказала о ком-то: «Это настоящий генерал, не то что Нестор».
Как бы там ни было, с помощью друзей-анархистов он перебрался в Германию, затем в Париж. Работал где придется, жена стирала чужое бельё. Так, в бедности и безвестности утекло почти десять лет.
Лев Задов-Зиньковский между тем возвратился на родину, рассказал об утаенных архивах, кладах и работал в НКВД. В 1938 году расстрелян как шпион. Клады же безуспешно искал вместе с чекистами и последний адъютант Батьки Иван Лепетченко, арестованный при переходе границы и ставший провокатором. Он слал весточки в Париж, приезжали бывшие соратники, их легко ловили. Раненый Фома Кожин умер на операционном столе. Василий Данилов тихо и долго жил в Бухаресте…
А здоровье Нестора Ивановича ухудшалось, и в 1934 году сделали операцию. «Однажды я зашла к нему в госпиталь, — рассказывала впоследствии Кузьменко. — Он был уставший, измученный, ослабевший. На мой вопрос: «Ну как?» — он ничего не ответил, только из глаз покатились слезы. Я тоже заплакала. Нам больше не о чем было говорить… Через пару дней мы его хоронили на кладбище Пер-ла-Шез. Тело его было сожжено в крематории, и урна с прахом замурована в стене».
Галина Андреевна с дочерью пережили немецкую оккупацию и радовались победе. В 1945 году, однако, их под усиленным конвоем увезли на родину. Тут матери дали… восемь лет лагерей, а Лену сослали в Казахстан. Вот что она писала: «Дорогая мамочка. Я поступила в райпотребсоюз буфетчицей. Работала один месяц. Столовую закрыли. Я заболела тифом. Посторонние люди мне приносили кушать. В октябре 1948 года поступила в железнодорожный ресторан посудомойкой. Жила в чеченской семье. Была уволена, поступила в паровозное депо, но была уволена (не было документов). Временно служила домработницей у одной врачихи… Зимой лазила по паровозам и выпрашивала уголь для топки. Меня взяли на сырзавод, работа тяжелая. Перевели в горы за 20 км. Я принимала молоко, мыла бидоны, работала свинаркой. Поступила в члены профсоюза, добилась трудовой книжки. Стало немного легче».
Лишь в 1970 году мать с дочерью получили однокомнатную квартиру в городе Джамбуле. Там же и умерли. На скромном памятнике написано: «Здесь покоятся жена батьки Махно — «матушка» Галина Андреевна и дочь Елена Нестеровна».
1985-95 гг.
НЕСТОР ИВАНОВИЧ МАХНО
Вехи жизни
26 октября 1888 года— в семье государственных крестьян с. Гуляй-Поле, православных Ивана Родионовича и Евдокии Матвеевны Махно родился сын Нестор. Крещен 27 октября, о чем свидетельствует запись в книге регистрации актов гражданского состояния Крестово-Воздвиженской церкви. Он был последним, пятым сыном.
Сентябрь 1889 года— умер Иван Родионович.
1896 год— Нестор начал учиться во 2-й гуляйпольской начальной школе. «Учился я хорошо, — вспоминал он. — Учитель меня хвалил, а мать была довольна моими успехами». Сколько классов он закончил — неизвестно. По одним сведениям — два, по другим — четыре. Больше ни в какие учебные заведения Нестор никогда не поступал.
1900–1905 годы— продавал хлеб, испеченный матерью, пас чужих овец и телят, подсоблял в красильной мастерской, был чернорабочим на чугунолитейном заводе.
1906–1908 годы— член группы анархистов-коммунистов «Союз бедных хлеборобов», который возглавляли В. Антони и братья Семенюты. Ими совершены более 20 доказанных экспроприаций и несколько политических убийств. Нестор принимал в них участие и был под полицейским надзором.
Март 1910 года— «я во главе шестнадцати обвиняемых был осужден Одесским военно-окружлым судом в г. Екатеринославе и приговорен к смертной казни через повешение, — писал Махно. — 52 дня сидел под смертным приговором, после чего, благодаря несовершеннолетию в момент преступления, а отчасти благодаря хлопотам матери, смертная казнь была заменена мне бессрочной каторгой».
4 августа 1911— 2 февраля 1917 года — пребывание в Московской центральной тюрьме, известной больше как Бутырки. Здесь Махно заболел туберкулезом. Все годы провел «закованным по рукам и ногам».
1917 год.
25 марта— возвратился в Гуляй-Поле и поступил маляром на завод «Богатырь».
