— Еще и не такие неприятности приходится терпеть послам, — назидательно произнес Адам Кисель. — Не нужно сейчас раздражать казаков, еще возьмем свое, когда подпишем договор!
Во время обеда у гетмана польских комиссаров ожидала еще одна неприятность. Кроме казацких полковников, на обеде присутствовали и послы других земель. Гостей принимала пани Елена, выделявшаяся среди дам красотой, нарядом и драгоценностями. Когда гостей пригласили к столу. Адам Кисель, по обыкновению, направился к почетному месту: до сих пор во всех королевствах и княжествах на официальных приемах рядом с монархом сажали послов короля польского. Но тут рядом с гетманом уже сидел гонец московского царя. Кисель, красный как рак, еле передвигая ставшие словно чужими ноги, пошел на свободное место возле посла венгерского короля. Полковник Головацкий ехидно хихикнул:
— Сама себя раба бьет, пане сенатор! Казаки раньше своей кровью служили Речи Посполитой и желали ей добра. А чем нам платили за это?
— Это что, твой первый тост, пане полковник? — спросила, криво улыбнувшись, пани Елена.
— Считай его, пани, тостом за Речь Посполитую! — отбился Головацкий.
— Слушаем тебя, пане сенатор, — сказал гетман, заметив, как ерзает на своем месте Адам Кисель.
— Его величество король польский и великий князь литовский, — начал Кисель уже без прежней спеси, — посылает ясновельможному гетману и всему войску Запорожскому свою королевскую милость.
Едва гетман Хмельницкий открыл рот, чтобы по дипломатическому этикету ответить Киселю, как его опередил генеральный обозный Чернота.
— За то, что мы его на трон подсадили? — едко спросил он.
— Король как король, — пробормотал полковник Золотаренко, — а вот вы, королевичи, все воду мутите. И ты, Кисель, кость от кости нашей, отщепился и пристал к панам-ляхам.
— Женушка моя дорогая, — перевел разговор Богдан Хмельницкий. — Ты не догадываешься, почему мои полковники сегодня такие злые? Чары порожние! Да и табаку, верно, надо натереть казакам!
Адам Кисель хотя и покраснел от злости, но продолжал все тем же проникновенным голосом:
— Богу угодно было, чтобы его королевская милость, светлейший король Ян-Казимир сменил заслуженный гнев на великую милость и оделил тебя, ясновельможный пане гетман, великими дарами. Светлейший король прощает тебе, пане гетман, все твои дела и проступки против Речи Посполитой...
— Речь Посполитая пусть у казаков просит прощения за то, что шляхта, ломая присягу, кровь нашу проливала! — снова выкрикнул обозный Чернота.
— Хуже, чем с псами, обращались с казаками! — добавил полковник Вешняк.
Пока раздавались эти возгласы. Адам Кисель нервно покусывал нижнюю губу, но затем продолжал еще более проникновенно:
— Его милость король польский и великий князь литовский будет печься о том, чтобы казаки и хлопы беспрепятственно исповедовали православную веру.
— Уже и богом распоряжаются магнаты! — буркнул полковник Небаба.
— До сих пор в реестр было занесено только шесть тысяч казаков. Мы согласны увеличить число реестровых до двенадцати-пятнадцати тысяч.
Гетман Хмельницкий, слушавший Киселя весьма рассеянно, на последние его слова криво улыбнулся и так же небрежно кинул:
— Зачем же так мало, если их может быть хоть сто тысяч? Столько будет, сколько захочу.
От этих слов Адам Кисель точно поперхнулся, особенно когда увидел, что гонец московский кивнул гетману головой. Но уже в следующую минуту Ки́сель выдавил на своем словно опухшем лице сладкую улыбку и продолжал:
— Его королевская милость согласен вернуть казакам права и вольности старинные. После договора, который поручено нам заключить, казаки, если желают, сами могут командовать своим войском!
Адам Кисель опустился в кресло с таким видом, будто бог весть как щедро одарил своих хлопов, и ожидал бурной благодарности. Но вместо этого полковник Небаба снова буркнул:
— Теперь вас не спросим.
А Джалалий укоризненно покачал головой.
— У нас же забрали, нам же и даруют, да еще и благодарить велят. Да ты не у пса ли, Кисель, совесть занимал!
Гетман молча продолжал есть. Адам Кисель снова вскочил.
— Будет справедливо, пане гетман, если ты, как верный слуга его королевской милости, в благодарность за такое королевское великодушие будешь стремиться в дальнейшем избегать смуты и кровопролития. Не станешь брать под свою защиту простых хлопов, а будешь внушать им послушание панам...
— Пусть польская шляхта и дальше сосет кровь православных, — ввернул Чернота.
— Теперь вы можете заключить с комиссарами Речи Посполитой договор, — закончил Кисель, все больше теряя гонор.
Гетман Хмельницкий после продолжительной паузы поднялся с кресла и, не скрывая иронии, сказал:
— За великие благодеяния, которых я удостоен через вас от его милости короля, за власть над моим войском и за прощение моих проступков, к защите моего народа направленных, — благодарю. Но незачем говорить впустую: из комиссии ничего не выйдет! В Переяславе нет всех моих полковников, а без них такие дела решать нельзя, так что и начинать не стану.
— Верно, верно! — закричали полковники.
— Всему злу и кровопролитию есть началом и виной польская шляхта. Довольно было времени для переговоров со мною, когда Потоцкие искали меня на Днепре и в плавнях, было время на Желтых Водах и после Корсуня. Было время и при Пилявцах. Теперь уже время прошло. — С каждым словом гетман все повышал голос, лицо его наливалось кровью. — Я добился того, о чем никогда не думал, а теперь добьюсь того, что задумал. Освобожу из ляшской неволи народ украинский! Поможет мне в этом вся чернь до Люблина и Кракова, она от меня не отступится, и я не отступлюсь от нее, ибо народ — это правая рука наша.
— Правда твоя, пане гетман, правда! — поддакивали полковники.
— Знаю, о чем помышляют магнаты, — продолжал гетман. — Прибрав к рукам хлопов, ударить по казакам... Не бывать тому! Теперь терять времени не буду ни под Львовом, ни под Замостьем — это были напрасные надежды на панский разум. Пойду к Белой реке, а став над Вислой, скажу дальним панам: «Сидите и молчите, паны-ляхи!»
— Верно, верно! — кричали полковники.
— Магнатов и князей туда загоню, а будут брыкаться — найду их и там. Мы еще этим клинком поиграем на их толстых шеях. — И он наполовину выдернул саблю из ножен. — Тут, на Украине, и ноги не останется ни одного князя или шляхтича. Довольно пить нашу кровь! А если кто пожелает с нами хлеб есть, пусть будет послушен войску Запорожскому!.. По благословению божию отныне и до скончания веков под властью королей ваших и у вас в подданстве быть не желаем и не будем. А даст нам бог государя благочестивой христианской веры! — И он бросил взгляд на московского гостя. — Через две, может, через три недели начинаем войну! А вам, паны комиссары, завтра же — вот бог, а вот порог!
Комиссары Речи Посполитой опустили головы и уже не поднимали их до окончания обеда.
Полковник Силуян Мужеловский с есаулом и тремя знатными казаками прибыл в Москву вместе с патриархом иерусалимским Паисием в феврале тысяча шестьсот сорок девятого года. Полковник должен был, как об этом говорилось в памятной записке гетмана Хмельницкого, известить царя московского о победе войска Запорожского над польской армией и об избрании короля Яна-Казимира, который, еще не будучи коронованным, обещал казакам оставить все, что они саблей отвоевали. А если это обещание будет нарушено — снова начнется война. В записке была просьба, чтобы царь московский пришел на помощь войску Запорожскому против врагов православной веры, чтобы украинский народ мог воссоединиться с русским.
Посла войска Запорожского поселили на съезжем дворе, где располагались послы и других держав. Москва еще находилась под впечатлением восстания, которое вспыхнуло прошлым летом. Началось с недовольства тяглого населения непомерными налогами, разными службами, частыми поборами. Кроме того, крупные феодалы, не только светские, но и духовные, все больше прибирали к рукам торги и промыслы, с которых жили посады. От них не отставали и купцы. Они разоряли мелких торговых людей, превращали их в своих слуг либо пускали по миру. Повышение цен на соль усилило гнев обнищавшего люда. Недовольны были и дворяне, которых крупные феодалы также разоряли.
Посадские начали собираться возле церквей, советоваться. В эти дни царь Алексей Михайлович возвращался в Москву с богомолья; посадские остановили его на улице, хотели вручить ему челобитную. Царская стража разогнала жалобщиков плетями, а нескольких арестовала. На второй день разъяренная толпа ворвалась уже в Кремль. К посадским присоединились ратные люди. Перепуганные бояре освободили всех арестованных, даже выдали начальника Земского приказа, которого толпа вытащила на Красную площадь и тут же убила палками. Тем временем в городе начался разгром боярских дворов; в трех концах одновременно запылала Москва, и за два дня от Петровки, Неглинки, стрелецких слобод остались только черные трубы. Восстание перекинулось на Сольвычегодск, в Козлов, Воронеж, Курск, до самого Чугуева. Московский царь и бояре поспешили созвать Земский собор для составления нового судебника.
