Самым счастливым в эти светлые годы был день, когда она поехала вместе с Джоном в Сент-Луис на открытие памятника сенатору Томасу Гарту Бентону. Сорок тысяч зрителей, пожелавших присутствовать на церемонии, заполнили Лафайетт-парк. У пьедестала выстроились школьники в белых костюмах, оркестр исполнял марши, и ехавший в западном направлении поезд остановился и своими свистками приветствовал церемонию.
Джесси потянула за веревку, и с бронзовой статуи слетело белое полотно, обнажив фигуру Старого Римлянина, смотрящего на Запад, его слегка хрипловатый голос, казалось, произнес слова, вырезанные на камне:
«Здесь Восток. Отсюда идет дорога в Индию». По приказу министра обороны был произведен салют из тридцати пушек — по числу лет службы в сенате. В то время как официальные деятели Миссури произносили речи о жизни и работе Томаса Гарта Бентона, о том, что он сделал для образования и свободы, Джесси повернулась к своему мужу и со слезами на глазах прошептала:
— Как обидно, что отец не может быть здесь, на открытии. Он бы получил такое удовольствие.
Одна из ее тревог была связана с Лили. Ее дочери исполнилось двадцать шесть лет; насколько знала Джесси, девушка ни разу не влюбилась в кого-либо. У нее было множество друзей, она нравилась многим, ездила верхом, занималась охотой и рыбной ловлей, плавала под парусами и работала в компании с молодыми сыновьями друзей и соседей в Покахо и Нью-Йорке. Однако она редко принимала приглашения на вечеринки с участием молодых парней, не увлекалась танцами, предпочитала свой семейный круг. Джесси не знала, влюбился ли в ее дочь какой-либо молодой человек, поскольку Лили избегала говорить на эту тему. Неоднократно Джесси пыталась завязать с ней подобную беседу. Однако смогла лишь узнать, что Лили не сохнет по поводу неразделенной любви и пришла к выводу, что она вообще не собирается влюбляться! До этого момента Джесси думала, что, возможно, запаздывает половая зрелость дочери или же она, подобно своей тетке Элизе, выжидает, когда появится надежный мужчина. Теперь же она увидела, что Лили не верит в романтические представления о мужчинах, и, если бы появился надежный мужчина, Лили либо вымотала бы его поездками верхом в долине Гудзона, либо втянула бы в кампанию по сбору средств для новой клиники и отбила бы у него желание к браку.
Джесси не переносила неопределенности и поэтому решила всерьез поговорить с Лили. Потребовались большие усилия, ибо Лили не проявляла интереса к такому разговору или уклонялась от него. В зимний вечер Джесси поймала ее в отделанной красным деревом библиотеке, вошла и заперла за собой дверь. Стоя спиной к камину, она вглядывалась в высокий лоб дочери, тяжелые скулы, в смелый рисунок лица.
— Лили, — сказала она, — прости, что я вмешиваюсь туда, куда не просят, но я серьезно тревожусь за тебя.
— Почему, мама? — спросила Лили. — Здоровье у меня отменное, я съедаю в день три прекрасных блюда, гуляю в любую погоду.
— Думаю, что ты понимаешь меня, — ласково ответила Джесси. — Я говорю не о физическом самочувствии, не касаюсь состояния твоего здоровья.
Без искры эмоций в глазах Лили ответила:
— Я совершенно счастлива. Вы совершенно счастливы…
Джесси пододвинула небольшой деревянный стул поближе к дочери. Более твердым тоном она сказала:
— Нет, моя дорогая, я не полностью счастлива, потому что вижу, как проходят годы, а я нахожу, что ты все дальше и дальше отходишь от самой важной вещи в жизни женщины — от брака.
— Почему это самое важное, мама? — спросила Лили с той же твердостью. — Потому что ты так считаешь? Разве не могут быть разные мнения на этот счет?
Джесси покачала несколько раз головой, словно не веря ушам своим:
— Разве мне… О чем ты говоришь, дитя? Что остается в жизни женщины, если у нее нет мужа, детей и очага?
— Много, много, дорогая мама. Ты полагаешь, что незамужняя женщина — трагическая и бесполезная фигура, но такое представление устарело. Одному Господу Богу известно, сколько женщин были принуждены к нежелательному для них браку. Есть много молодых женщин, которые не хотят выходить замуж и желают вести иной образ жизни…
— Жизнь старой девы? — спросила в ужасе Джесси.
— Не придавай такого мрачного значения слову, дорогая. Разве ты не видишь, что мое сердце переполнено любовью к тебе, отцу, мальчикам, что там нет места еще для кого-либо?
— Тогда, полагаю, в твоих же интересах, — заплакала Джесси, — чтобы твой отец и я сложили твои вещи и выставили тебя из дома. Мы никогда не простим себе, что ты нас так сильно любила…
Лили поднялась из своего глубокого кресла и стала ходить по комнате, энергично беря в руки предметы и снова ставя их на место; мысленно Джесси вернулась назад, вспомнив встречи с Джорджем Банкрофтом в ее гостиной в доме Бентонов. Лили подошла к матери и посмотрела на нее сверху уверенно, без тени страха.
— Хорошо, мама, поговорим откровенно. Я никогда не выйду замуж по той причине, что мне не по душе сама идея брачной жизни.
Ошеломленная Джесси смогла лишь прошептать:
— Не по душе?.. Но почему? Ведь ненормально питать отвращение к браку. Откуда у тебя могли появиться такие мысли, ведь ты выросла в семье, где отец и мать любили друг друга все эти годы, вместе страдали и боролись и каждый сделал так много для нашей супружеской жизни?
— Именно это я и имею в виду, — сказала обыденным тоном Лили.
Джесси холодно спросила:
— Что ты пытаешься мне внушить, Лили?
— Я пытаюсь сказать тебе, дорогая мама, и, видимо, ты не успокоишься, пока я не скажу: двадцать лет я наблюдала, что сделал брак с тобой и отцом. Я видела, как ваше стремление к этому браку заставляло вас страдать. Я была слишком маленькой, чтобы понимать значение военно-полевого суда, но тогда мне было шесть лет, и я видела ваши муки. Я не хочу переживать такие же муки и даже подвергать себя такой возможности. Многие годы в Монтерее и на песчаных дюнах Сан-Франциско я наблюдала, как ты ходила по дому словно пришибленное существо, потому что рядом с тобой не было мужа. В те годы, когда отец уезжал в свои экспедиции, ты не жила, а существовала; когда ты получила сообщение, что он умер, я видела, как ты была близка к смерти, и ты умерла бы, окажись сообщение верным. Я не хочу переносить такие удары. Я не хочу, чтобы мое счастье и моя жизнь вообще зависели от кого-либо. Я знаю, что ты пережила в годы Гражданской войны, после того как отца сняли с командования; я знаю, как много злых языков было в этой стране и как они обзывали вас за то, что ты осмелилась противостоять президенту Линкольну, защищая своего мужа. Я не хочу сражаться с людьми, не хочу вырасти злой, вести войны и ломать собственный характер ради мужчины. Я хочу стоять на своих ногах, быть единственной в моем собственном теле и рассудке. Для тебя и отца ваша любовь и супружество были великими и прекрасными событиями. Но такой образ жизни не для меня.
Она немного помолчала, а затем спокойно сказала:
— Быть может, если бы я выросла, наблюдая более безмятежный и посредственный брак, я приняла бы саму мысль о нем. Острота моей реакции прямо пропорциональна интенсивности ваших взаимоотношений. Верь мне, дорогая, и оставь меня в покое: я не выйду замуж.
В комнате воцарилось долгое молчание, были слышны лишь порывы дождя, хлеставшего в окна библиотеки. Джесси не пыталась скрыть или сдержать слезы, катившиеся по ее щекам. В этом была неудача ее супружества — оно породило антипатию у дочери. Цикл завершился. Ее собственная философия супружества была реакцией на концепцию ее матери о «наименьшем супружестве», о невмешательстве в дела мужа, а теперь, спустя двадцать восемь лет, когда настали новые времена и выросло новое поколение, она столкнулась с еще более острой реакцией дочери. Джесси понимала, что она не может ничего сделать. Время даст свое решение. Быть может, обстоятельства изменят настроения Лили; но в любом случае ее дочь имеет право на собственный образ жизни, свободный от вмешательства и указаний матери, точно так же как она сама настаивала перед Элизабет Макдоуэлл Бентон, что, как бы та ни была права, она вольна выйти замуж за лейтенанта Джона Ч. Фремонта и взять в свои руки свою судьбу.
Джесси встала, поцеловала Лили в лоб и сказала:
— В начале нашей беседы я просила тебя простить меня за вмешательство, но это был жест. Теперь, в конце нашего разговора, я настойчиво прошу тебя простить меня за вмешательство в твою личную жизнь и в твои убеждения. Я никогда больше не коснусь этого вопроса. Считаю, что ты ошибаешься, но это лишь мое право. Иди своим путем, моя дорогая; твой отец и я желаем тебе лишь одного: будь счастлива. Я не буду больше пытаться влиять на тебя и навязывать мое понимание счастья. Спокойной ночи, Лили.
_/5/_
Несмотря на то что Джон не посвящал ее в сложности финансирования железнодорожного строительства, она знала, что выпуск акций на сумму десять миллионов долларов расходился хорошо, обеспечивая деньги для закупки локомотивов, прокладки многомильного полотна в Техас и посылки в Нью-Мексико топографов для поиска удобного перевала через Скалистые горы. Однако деньги от американских инвесторов поступали медленно, что не отвечало его целям, и весной 1869 года он доверительно сказал Джесси, что наконец-то намеревается осуществить свои планы десятилетней давности: вместо продажи акций Марипозы, чему помешала в последний момент Гражданская война в Соединенных Штатах, он намерен поставить на продажу во Франции акции своей железной дороги Мемфис — Эль-Пасо. На этот раз за его идею ухватились, и было продано акций более чем на пять миллионов долларов французским капиталовкладчикам, многие из них покупали ценные бумаги благодаря вере в генерала Фремонта.
