— Гости-то что же наши? — спросил Калмыков. — Ждем-пождем.
— Идут, сейчас тут будут…
Апраксин поднялся на корабль первым, за ним два шведских офицера вели Эреншильда, за пленным шаутбенахтом шел Сильвестр Петрович Иевлев. Дальше, усталые, молча поднимались Вейде, Голицын, Волков, Бутурлин, пленные шведы: капитан первого ранга — сбычившийся, с налитыми глазами, с рукою на перевязи, еще офицер без кафтана, два лейтенанта — молодые, беловолосые, испуганные…
На юте Апраксин приказал Калмыкову:
— Ты вот чего, капитан-командор, передай-кось сигналы корабельному флоту — с якорей сниматься, следовать за мною. Да шведским воинским кораблям, над которыми нынче начальником Сивере поставлен, тоже вели — следовать за нами в строе кильватера.
— Слушаюсь!
И другим голосом, совсем стариковским, с усталою хрипотцой, Апраксин спросил:
— Ну? Навоевался? Живой капитан-командор?
Погодя, оглядывая звездное небо, добавил:
— А не скоро еще домой, нет, не скоро.
— Сейчас к Швеции? — спросил Лука Александрович.
— Вот уж так сразу и к Швеции, братец! Скор ты больно, как я погляжу. Нет, не так оно будет. Галерный наш флот потрепан, еще чиниться надобно, конопатиться, пушки заменять. Нет, с королевством шведским покуда погодим. А так — побродим, людей поглядим, себя покажем. Покрейсируем, пускай, капитан-командор, кому надо приглядятся — вышли, дескать, русские флотом после славной своей виктории. Почешут некоторые затылки, подумают, пораскинут мозгами. Ну, ежели что какую диверсию сделаем, не без этого…
Он вздохнул, посидел на юте в своем широком старом кресле, погодя ушел спать.
На рассвете корабельный флот снялся с якорей и отправился в длительное плавание. Разведка и доставленные на «Святого Антония» языки точно подтвердили, что большой флот адмирала Ватранга ушел в Аландсгаф для прикрытия берегов королевства от высадки русских десантов. Пойманное близ Або каперское судно везло почту; из писем Сильвестр Петрович понял, что в Швеции объявлена поголовная мобилизация, что на набережных многих шведских городов ставят надолбы и что победа при Гангуте есть причина всех этих действий.
Восьмого августа галеры и скампавеи русского флота заняли Аландские острова. Об этом событии Петр известил Апраксина короткой цыдулкой, присланной с гонцом на швертботе «Флюндра», взятом в плен при Гангуте.
Корабли Российского флота вышли на Балтику. Андреевские флаги развевались на осеннем морском ветру, русские суда настойчиво и упорно искали встречи с противником, искали боя, ждали случая покончить со шведским морским могуществом. Но шведы после Гангута стали осторожнее, теперь они ушли, затаились, спрятались. Только с побережий тайно в подзорные трубы агенты королевства да морские офицеры рассматривали русский корабельный флот, качали головой, кривились, сердито вздыхали: «ах, упущено время, упущено, теперь не задавишь, теперь опоздали, вышла Московия на моря!» И пытались угадать, где «Элефант», плененный русскими, где «Мортан», «Симпан». Но трудно было среди множества судов по обводам узнать свои корабли…
Русские задерживали каперов — одного за другим, ловили негоциантов, которые везли в Швецию пушки, ружья, порох, иные воинские припасы. Сильвестр Петрович делал сим нарушителям конвенций суровые внушения, оружие конфисковывалось. Негоцианты робели, ругали шведов, что не дают добрых конвоев, предлагали московитам торговлю. Сильвестр Петрович отвечал сухо:
— Для чего ж, господа негоцианты, языками дарма чесать. К нам с товарами милости просим, то вы все ведаете. Но как шли вы нынче не к нам, но к противнику нашему, сами и расхлебывайте убытки. Умнее, авось, станете…
В середине августа галерный и корабельный флот соединились поблизости от Гельсингфорса. Петр поднялся по парадному трапу «Святого Антония» — веселый, похудевший, легкий, весь бронзовый от загара, сразу заперся с Ягужинским и Апраксиным — придумывать порядок церемонии возвращения с победой в свой парадиз — Санкт-Питербурх. Иевлев здесь же доложил ему о пушках, порохе, мушкетах, отобранных за время крейсерства, Петр поиграл бровью, почмокал чубуком, кивнул:
— Что ж, добро, друг любезный. Так и впредь делывать станем… А теперь садись с нами, церемониал надобно придумать — как возвращаться будем. Впервой я чай, на море такую викторию одержали…
Придумывали церемониал долго и весело. Лука Александрович, покуривая трубочку, из своей каюты через тонкую переборку слышал зычный хохот царя, смех Ягужинского, ворчание Федора Матвеевича:
— Ой, торжества такие не легче генеральной баталии нам будут. Ей-ей, Петр Алексеевич, кое время в море, надо бы в тихости дома-то пожить. А то ведь ден на пять расписали церемонию. Гульба, да фейерверк, да заседание сената, да еще шумства, да наград возложение…
Рано утром четвертого сентября Сильвестр Петрович, намучившись духотой в каюте, вышел подышать в одиночестве свежим морским воздухом. Но здесь, с чашкою кофе, в накинутом на плечи плаще, стоял угрюмый шаутбенахт Эреншильд. Иевлев хотел было сразу уйти на шканцы, Эреншильд своим вежливым, мерным и холодным голосом попросил уделить ему несколько минут утреннего досуга. Сильвестр Петрович холодно поклонился.
— Сия крепость именуется Кроншлот? — спросил Эреншильд.
— Именуется Кроншлот, — подтвердил Иевлев. — Именно здесь ваш адмирал Анкерштерна потерпел несколько тяжелых поражений.
Эреншильд сделал нетерпеливый жест рукой — немного кофе выплеснулось из чашки.
— Дальше будет Санкт-Питербурх?
— Да, будет Питербурх.
Помолчали.
Ветер ровно посвистывал в снастях, флот шел ходко, за кораблями оставались белые, пенные буруны.
— Это все похоже на сон! — вдруг сквозь зубы, со злобой произнес Эреншильд. — Да, да, на очень неприятный, дурной сон. Я помню, помню сам, что тут не было никакой крепости. Здесь была плоская земля и избы, несколько изб, или как это у вас называется? А теперь здесь Кроншлот, а дальше город Санкт-Питербурх…
— Здесь — Россия! — подтвердил Иевлев.
— И в Швеции у вас тоже будет Россия? — спросил с кривой усмешкой Эреншильд. — В Стокгольме, например?
Сильвестр Петрович покосился на Эреншильда, на чашку кофе, которая дрожала в его пальцах, потом стал молча смотреть на серое, глухо шумящее море…
— Вы не отвечаете мне?
— Мне нечего ответить. Стокгольм есть столица королевства шведского.
— Однако ж я сам от вашего государя слышал, что вы предполагаете сделать там большой десант, высадку, и мне также известно, что в Швеции опасаются этого и готовятся к достойному отпору. Для чего вам сия высадка?
— Дабы принудить вашего короля к миру.
— А потом?
— И это все, гере шаутбенахт.
— Но русские флаги над столицей королевства шведского…
— Вы путаете, гере шаутбенахт, — с недоброй улыбкой произнес Иевлев. — Это в Швеции много лет толковали и, может быть, еще и нынче толкуют о шведских флагах над седыми стенами Кремля. Это ваш король изволил назначить губернатором Московии некоего Акселя Спарре. Мы же хотим иного, совсем иного…
— Чего?
— Мы хотим мира и спокойного житья. Только мира.
Эреншильд молчал, хмуро глядя вперед. И Сильвестр Петрович вдруг почувствовал, что говорить, пожалуй, вовсе не стоило, что Эреншильд принадлежит к тем людям, которые не хотят и не умеют ни видеть, ни слушать, ни понимать, к тем людям, по вине которых еще не скоро кончится на сей грешной земле грохот пушек, свист картечи, трескотня ружей, стоны раненых:
— Вы хотите мира? — вдруг спросил швед. — Но разве он бывает? Вы хотите справедливости? Я слышал здесь, на вашем корабле о том, что сии воды и земли, к которым мы идем с вашей эскадрой, издавна принадлежат вашим предкам! Но какое нам до сего дело? Шведский здравый смысл и шведская сила, шведская храбрость и огонь шведских пушек — вот что есть величайшая и единственная справедливость, гере шаутбенахт, ужели вы несогласны со мною?
Сильвестр Петрович как бы вновь вгляделся в смуглое лицо Эреншильда, в его светлые брови, потом сказал невесело:
— Нет, я несогласен с вами, гере шаутбенахт. И более того — мне жаль королевство шведское.
Эреншильд допил свой простывший кофе, поставил чашку, плотнее закутался в плащ:
— Жаль?
— Да. Оно могло бы остаться великой державой.
И, коротко поклонившись, Сильвестр Петрович пошел на шканцы — дышать и думать в одиночестве.
В сумерки корабли принимали лоцманов. Ветер засвежел, соленые волны с шумом разбивались о борт «Святого Антония». Иван Иванович у шторм-трапа встретил отца, обнялся с ним, шепотом быстро спросил, как матушка, по-здорову ли Ирина Сильвестровна…
— По-здорову, по-здорову, чего им деется! — ласковым басом ответил лоцман. — У нас все по-здорову. У вас, я чай, шумнее было, нежели на Васильевском-то острову…
