когда помешали вдове выгнать девушек в лес. Посему эти люди охотно заплатят обычный выкуп за них и ничего больше.
Так рассудил Гудмунд, и его слова горячо приветствовали люди из Геинге. Но вэрендцы были более сдержанны, и Аскман и Глум не ослабили своих требований. Если бы молодые люди украли вдову, говорили они, тогда бы они дёшево отделались, но нельзя же приравнивать девственниц к вдове. Кроме того, защита Гудмунда не внушает доверия ни одному здравомыслящему человеку. Вдова Гудни тоже должна получить возмещения за те унижения и оскорбления, которые она претерпела от них. Они знают её хорошо, и она никогда не была одержимой, как расписал её Гудмунд. Но что касается платы вдове, то они готовы принять столько, сколько будет предложено, но они не собираются торговаться за своих дочерей.
Затем были выслушаны свидетели с обеих сторон: те, что слышали эту историю из уст самих женщин, и те, к которым обратилась Гудни Вдова, когда возвратилась домой. Угги и Сони согласились, что подобное дело рассудить трудно. Любопытство собрания росло, ибо все ожидали поединка между четырьмя противниками, который обещал быть увлекательным.
Угги сказал, что склонен предоставить Сони право рассудить это дело, поскольку тот очень мудр и их давно связывает дружба. Но он не смог убедить двенадцать своих человек согласиться с этим, и тогда был призван третий судья — Олаф Летняя Пташка. Эта честь, сказал он, приносит ему мало радости, ибо многое зависит от исхода дела, поэтому, как бы он ни рассудил, его решение не принесёт ему ничего, кроме ненависти и оскорблений от многих людей. Сперва он предложил уладить дело полюбовно: пусть мужья заплатят двойной выкуп вместо тройного, который требовала противная сторона, но ни люди из Геинге, ни люди из Вэренда не пошли на эту уступку. Гудмунд сказал, что Слатти и так беден, поскольку трудно нажить имущество ловлей выдр и бобров, особенно сейчас, когда за их шкуры платят столь скудную цену. Агни же из Слэвена потерял всё своё наследство после того, как его отец сгорел в доме. Большее, что они могут предложить, это обычный свадебный выкуп, и даже для этого им понадобится помощь и поддержка друзей и родичей. Но вэрендцы считали, что Аскман и Глум спрашивают в пределах разумного.
— Ибо мы, вэрендцы, — сказали они, — издавна оказываем почести нашим женщинам, и мы не позволим нашим соседям думать, что они могут запросто так затащить вэрендскую девушку в лес.
Некоторые считали, что самое разумное — решить дело поединком, ибо полагали, что Аскман и Глум, несмотря на преклонные годы, с честью выйдут из него победителями.
Эта распря обсуждалась долго, но Сони и Угги были не склонны объявить поединок.
— Никто не может сказать, — промолвил Угги, — что одна из этих женщин виновна в этом деле. И было бы плохим решением, если бы мы позволили этим женщинам лишиться либо мужей, либо отцов.
— Если мы собираемся вынести единогласное решение, — заметил Олаф Летняя Пташка, — то мы должны сперва решить, была ли совершена кража или нет.
Угги ответил, что у него нет сомнений на этот счёт, ибо то, что случилось, иначе как кражей назвать нельзя.
— И то, что говорят, будто бы девушки пошли с молодыми людьми по своей воле — не оправдание, — сказал он. — Ибо они не сделали этого, пока не наступило утро, но в то же время они провели с ними ночь. Это нам известно, ибо было отмечено, что юноши тянули жребий, выбирая их. А каждый мудрый человек знает, что девушка готова пойти с тем мужчиной, с которым она делила ложе, особенно если он был первым в её жизни.
Сони долго колебался прежде, чем объявил своё решение. Наконец он сказал:
— Законоговоритель обязан говорить правду, даже если она противоречит воле его собственных земляков. Была совершена кража женщин, и, я думаю, этого никто не станет отрицать. Ибо, выбросив вдову из пещеры, они насильственным образом лишили девушек её покровительства и тем самым похитили их.
Многие люди из Геинге возмущённо зашумели, когда услышали подобные речи от Сони, но никто не осмелился сказать, что он не прав, ибо он был знаменит своей мудростью.
— Хотя бы в этом, наконец, мы согласились, — промолвил Олаф Летняя Пташка. — Ибо я тоже считаю, что была совершена кража женщин. Теперь мы должны признать, что нужно выплатить большую плату, а не просто свадебный выкуп, как предлагал Гудмунд. Но мы всё ещё далеки от удовлетворительного завершения этого дела. Ибо как мы заставим противоборствующие стороны согласиться с нашим решением, если мужья не хотят платить двойной свадебный выкуп, а отцы не хотят принять его? Моё мнение таково: если кто-нибудь и вправе отстаивать свои требования, то это вэрендцы.
До этого времени Орм сидел молча на своём месте. Но теперь он поднялся на ноги и спросил, какова цена свадебного выкупа в быках или шкурах и как вэрендцы предпочитают, чтобы с ними рассчитались.
Угги ответил, что люди из Вэренда издавна выплачивают свадебный выкуп шкурами, и он составляет тридцать шесть шкур куницы за дочь хорошего крестьянина, которая молода, сильна и в которой нет никакого изъяна. В таком случае это должны быть добротные зимние шкуры без дырок от стрел на них. Вместо этого можно заплатить тридцать бобровых шкур. При этом невесте не полагается приданого, кроме платьев и башмаков, что она носит, новой льняной рубашки на первую ночь, костяного гребня, трёх иголок с ушком и ножниц.
— Тройной выкуп, — продолжал он, — равняется восемнадцати дюжинам шкур куниц или пятнадцати дюжинам шкур бобров, если мои подсчёты верны. Получается довольно много, и подсчитать, сколько это будет стоить серебром, мне не под силу.
Некоторые из его земляков, которые были более опытны в подсчётах, пришли ему на помощь, и среди них Токи, сын Серой Чайки, который считал сразу шкурами и серебром. Некоторое время спустя они объявили, что тройной свадебный выкуп составляет семь марок серебра с четвертью, не больше и не меньше.
Когда Гудмунд из Уваберга услышал названную сумму, он разразился оглушительным хохотом.
— Нет, нет! — ревел он. —
