– Будет ли император?
– Нет. Он возжигает огни в Павловске.
Графиня Ольга и Пален нашли невесту для Платона в лице дочери графа-брадобрея Кутайсова Марии. Рибас одобрил выбор. Отцу невесты от имени Платона вручили немалые подарки и деньги. Иван Кутайсов был польщен, горд и принялся уговаривать императора дать разрешение на этот брак. Павел слушал, грозил рабу пальцем и разрешения не давал.
Пален постоянно ездил в Гатчину для докладов императору, но все-таки выбрал время и назначил давно необходимую тайную встречу, и главные заговорщики собрались в его доме у Полицейского моста, заперлись в кабинете при свечах, на которые за поздним временем густо летели сквозь открытые окна ночные бабочки. Вице-канцлер Никита Панин, генерал Талызин, адмирал Рибас и генерал-губернатор Петр Пален некоторое время молча разглядывали друг друга.
– Господа, нет нужды говорить, по какому случаю мы собрались, – сказал довольно спокойно Пален. – Мы все сошлись на одном: теперешнее положение в государстве невыносимо, и все мы за то, чтобы устранить главную его причину. Один вопрос мучает нас всех: как сия причина будет устранена. Я лично за полное физическое устранение ее.
– То есть, за убийство? – спросил Никита Петрович. – Вы наметили Брута?
– Это нам и решать.
Никита Петрович почему-то со свечой расхаживал по комнате и заговорил издалека: о завещании Екатерины в пользу внука Александра, о том, что об этом знает весь свет, а, следовательно, законность претендента на престол несомненна. Затем он сделал вывод:
– Тогда зачем же нам брать грех на душу и прекращать безумную тиранию физически? Не лучше ли сначала ограничить свободу императора регентским Советом при нем, а потом возвести на престол Александра?
Итак, разногласия определились сразу. Талызин сказал:
– Конечно же я за Александра Павловича. А уж как выйдет с нынешним императором покажут обстоятельства.
Рибас спросил у Панина:
– Вы встречались к Александром. Каково его мнение на этот счет?
– Я не решал с ним судьбу его отца, – ответил Никита Петрович. – Но, конечно же он и говорить не даст об убийстве. Это ясно. Он не говорит всего, но я полагаю, если Павел будет отстранен, он с чистым сердцем займет престол. Кроме того, смею вас заверить: живой Павел своим ужасающим примером будет содействовать тому, чтобы Александр Павлович принял конституционные начала своего правления.
– Я думаю, господа, о конституции нам говорить преждевременно, – возразил Талызин. – Нам рано решать: искать Брута или оставить Павла в живых. Планы наши могут быть сколь угодно хороши, но исход сражения часто решают мгновения и реальные обстоятельства.
– Согласен с вами, – поддержал его Рибас. – Нам следует обсудить силы сторон, прежде чем что-либо решать.
На это командир преображенцев Талызин заявил, что два десятка офицеров его полка пойдут за ним в огонь и в воду. Семеновским полком командовал Леонтий Депрерадович. С ним еще не говорили. Но наследник Александр Павлович был так близок с семеновцами, что помнил по имени многих унтер-офицеров. Кавалергардами командовал генерал Уваров, любимец Павла.
– Следовательно, – сказал Рибас, – в Судный день, назовем этот день так, надо позаботиться о том, чтобы кавалергардов не было в охране. – И продолжил: – Знает ли кто-нибудь из вас, господа, когда предполагается переезд императора в Михайловский замок? Удобный момент! Охрана на новом месте не так хорошо ориентируется.
– Замок заканчивается отделкой, – сказал Пален. – Но о переезде речь пока не шла.
– Если не шла, ее надо начать, – заметил адмирал. Заговорщиков беспокоили солдаты гарнизона. Павел лично следил, чтобы им регулярно выдавали мясо и водку. Полковники при Павле уж не смели присваивать то, что было положено солдату. Особую тревогу внушал Первый царский батальон, который нес охрану во внутренних покоях.
– Они получают не только мясо и водку, – сказал Талызин, – но им даже разрешены тюфяки.
«Бог мой, – подумал Рибас, – отчего может зависеть исход дела – от солдатского тюфяка!». Но мысленно он одобрил тщательность генерала: в таком предприятии надо учитывать все. Вслух он сказал:
– Если мы войдем во дворец с офицерами-преображенцами, то солдат-преображенец машинально подчинится приказу, даже если он будет против устава. Нам останется лишь найти Павла и – одно из двух: или покончить с ним, или увезти в приготовленное место. – Он обратился к Палену: – И все-таки, надо озаботиться тем, чтобы теперь иметь план Михайловского замка. Главный вопрос: что же делать с императором, они так и не решили, но уверились, что многое благоприятствует их замыслам.
Однако, уверенность в скором успехе рухнула в одночасье. То ли слух пошел о их встречах, то ли предчувствия что-то подсказали нервной натуре императора, но он вдруг отставил Петра Палена от генерал-губернаторства и отправил его в армию. Это был первый удар. Затем на все имения братьев Зубовых он наложил арест, уж не говоря о том, что Дмитрию Зубову запретил приехать в Петербург. И как предупреждение всем, что-то против власти замышляющим, на Дону были казнены строптивые полковники казаков.
Заговорщики сочли за благо не встречаться до поры до времени. Рибас, впрочем, посещал казармы гвардейских полков, много играл и часто возвращался домой под утро с опустошенной головой и карманами.
Но, как это всегда бывает в предприятиях больших и весьма опасных, нашелся человек, который исподволь и даже не подозревая о последствиях, неожиданно поправил положение главных заговорщиков. И человеком этим, как ни странно, был недруг Никиты Панина, Петра Палена и Рибаса – первоприсутствующий в Сенате Федор Ростопчин. Все лето он готовил для императора Павла невероятный проект устройства европейских международных дел, и второго октября представил итог своих дипломатических трудов Павлу.
По проекту Ростопчина Павел и Первый консул Франции Бонапарт должны были сблизиться, объединиться в как два великих государственных мужа решить: что же делать с Европой? Но до этого следовало как-то выпутаться из союза с Англией, и Ростопчин с помощью дипломатическо-логического перевертыша обвинил английское правительство в том, что оно посулами, угрозами и коварством подло восстановило все европейские государства против бедной Франции! Канцлер представил столько выгод от союза с Бонапартом, что Павел восторженно воспринял бьющую ключом канцлерскую мысль. Правда, он заметил: «А меня все-таки ругать будут», – но в этот же день благосклонно разрешил подданным носить лакированные сапоги, которые весной запретил.
В одном просчитался Ростопчин: новая политика требовала деятельных людей с головой на плечах, и Павел, к досаде канцлера, начал с того, что возвратил Петра Палена к своим обязанностям генерал-губернатора. Рибас встретился с ним у графини Ольги. Петр Алексеевич возбужденно потирал руки:
– Отечественные Дельфийские оракулы на нашей стороне! Государю нагадали, что после четвертого года правления ему во всем будет удача и опасаться совершенно нечего.
– А каково мне? – с досадой и капризно заговорила Ольга. – Через актрису Шевалье я целый сундук червонцев переправила Кутайсову как залог страсти Платона к его дочери. А дело стоит.
– Дело движется! – воскликнул богатырь Пален. – Государь изволил сказать бывшему брадобрею, что породниться с Кутайсовым – это единственная разумная идея во всей жизни Платона!
Четвертая годовщина царствования Павла I наступала седьмого ноября, и государь поспешил сделать ответственные шаги накануне: двадцать восьмого октября в российских портах были задержаны все английские суда и арестована тысяча английских матросов. Тридцатого октября по именному указу адмирал де Рибас оказался вторично принятым в службу с обязанностью заседать в Адмиралтейств коллегии. Президент оной отнесся к возвращению Рибаса невозмутимо, как к само собой разумеющемуся факту:
– Мы вам поручаем Кронштадт. Надзирайте за строительством укреплений и батарей кронштадтского порта на случай осады его британским флотом.
Первого ноября император издал не без влияния Палена манифест: всем, ранее уволенным, вступить в службу. Но для этого, по настоянию Петра Палена все уволенные должны были приехать в Петербург и лично явиться пред светлы очи императора.
– Вы представляете, какое это будет паломничество? – говорил Пален друзьям-заговорщикам за картами в салоне графини. – Мы отберем нужных нам людей, которых известим о манифесте в первую очередь и поможем прибыть в столицу. Потому что предвижу: очень скоро такая толпа соискателей явится во дворец к Павлу, что аудиенции прощенным станут для него не слаще горькой редьки, наскучат и опротивеют.
Так оно и вышло. К Павлу явилось множество несчастных, и скоро он стал их попросту гнать, вызывая новые и новые волны недовольства собственной персоной. Но главное было достигнуто: з Петербург возвращались братья Зубовы.
