начали иссякать и разговоры. Лица угольщиков, с въевшейся в них, видно, навечно пылью, рядом с розовым лицом Сан-Шагрена казались масками лукавых чертей. Огонь в очаге еще теплился под тлеющими углями. Лампа на длинном шнуре свисала из самого центра потолка лачуги, круглой, как это принято в Галлии. Она освещала фигуры отдыхающих людей, поленницы дров, крестовины перегородок. От утоптанного земляного пола поднимался пар. Запахи сена, смолы и человеческой плоти ударяли в нос. Но это не мешало Сан-Шагрену крепко спать, время от времени похрапывая. Раненый пес, которому наложили повязку с компрессом из винного спирта, тихо подвывал. Демоны мрака, что нападают на людей и мешают им спать, не Могли войти сюда, в этот, хотя и бедный, но добрый дом. Врожденное чувство справедливости и незлобивость простых угольщиков закрыла перед демонами дверь.
Один только господин де Катрелис, несмотря на усталость, никак не мог заснуть: мешали воспоминания о прожитом дне, то и дело перед его мысленным взором всплывали яркие картинки погони за «Дьяволом», беспокойные мысли о том, что еще ждет их всех назавтра. Пока все шло именно так, как он хотел. Жемчужина и Персан, наевшись хорошего корма, отдыхали в сарае для мулов. Собаки тоже как следует насытились внутренностями и другими отвергнутыми людьми частями туши косули. Свора была надежно защищена тяжелым засовом на двери в другой хижине. Повсюду воцарились покой и тишина, и ничто не предвещало никаких неприятных сюрпризов.
И все же господин де Катрелис не столько сознанием, сколько интуитивно ощущал, что нельзя ему сейчас спать, никак нельзя. Он приподнялся на своем ложе из соломы и оперся локтем о поленницу, сложенную рядом. Его худые, длинные пальцы стали нервно теребить стебли соломы. И тут к нему внезапно вернулась та послеполуденная боль, сначала она была несильной, словно колеблясь, прощупывала его своими огненными пальцами, потом стала настырней, и вот уже, выпустив свои огромные когти, то погружала их в его тело с садистской медлительностью, то резко, жестоко начинала рвать его внутренности на части. Ему стало не хватать воздуха, он задыхался. Кровь приливала к вискам и затылку, вызывая головокружение.
Он распахнул пошире ворот рубашки. Кричать ему не хотелось: во-первых, это означало бы, что он продемонстрирует всем собственную слабость, во-вторых, ему было искренне жаль нарушать покой людей. Широко открыв рот, он попытался сделать глубокий вдох, но это у него не получилось, и, беспомощный, как рыба на песке, он глотнул только совсем небольшую толику спертого, воздуха.
Почти теряя от боли сознание, он вел диалог с самим собой:
«Неужели же я так вот и сдохну в этой убогой лачуге?.. Ну что ж! В конце концов, какая разница, где именно это произойдет, — здесь или в другом месте… Нет! Нет! Только не сейчас! Еще не время! Я должен это сделать!..»
Боль успокаивалась, отступала, но очень медленно, как бы с сожалением. Господин де Катрелис смог, наконец, вытянуться на соломе: локти и колени его при этом похрустывали, как виноградная лоза, когда до нее дотрагиваются руки человека.
«Жалко! Испорчен такой хороший вечер. Но, к счастью, только для меня, угольщики были искренне рады провести с нами время. Спят как дети! Однако Сан-Шагрен и расхрапелся! Но угольщиков это не беспокоит! Они и сами не прочь всхрапнуть, молодые, и в этом весь секрет их крепкого сна… А ты, мое подлое сердце, почему ты подводишь меня? Что ты колотишься как сумасшедшее? А ты, мой приятель, старый волк, спишь ты сейчас или бодрствуешь?.. Я уверен, что ты где-то рядом…»
Он задремал, но часть его мозга все же оставалась в полусознательном или, скорее, в настороженном состоянии. Неистовый демон неопределенности, так измучивший господина де Катрелиса, наконец покинул эту лачугу и побрел по заснеженным полям навстречу волку. Тот был действительно недалеко от хижин угольщиков и даже приближался к ним, чуя носом запах людей и пищи. Несмотря на угрозу, которая притаилась в этих домишках, они неудержимо притягивали его. Он знал, что Враг со своими помощниками прячется за этими круглыми стенами. От дерева к дереву, укрываясь в тени от лунного света, он понемногу продвигался вперед. И вот уже обогнул загон для мулов, где сейчас стояли лошади, почти обезумев от страха, что те, учуяв его запах, заржут и поднимут панику. Обошлось. И волк так же осторожно прошел вдоль стен лачуги, превращенной на время в псарню, правда, удалившись от нее на довольно значительное расстояние, несмотря на свое презрение к жалким тварям, смеющим посягать на его, волка, жизнь. Наконец, пригибаясь к самой земле, подталкиваемый овладевшими его сердцем любопытством и голодом, который давал о себе знать бурчанием в животе, он приблизился к двери, за которой были люди. Его поднятые уши хорошо улавливали разные звуки: прерывистый храп, бормотание во сне, жалобные стоны покусанной собаки, которую люди из милости поместили на ночь рядом с собой. Его зоркие глаза вглядывались в щели между бревен. Наклонив голову, он долго вдыхал вкусный запах костей, обрезков мяса и шкуры косули, разбросанных по снегу. Ему ли с его умом и опытом было не знать, что неспроста здесь валяются эти лакомства… Но голод победил разум и осторожность. Волк жадно схватил один кусок, и он захрустел под его клыками. Он был не в силах остановиться…
Раненая собака, лежавшая в ногах у хозяина, заворчала и издала жалобный лай. Веки господина де Катрелиса приоткрылись. Он оттолкнул собаку, сел и прислушался. И так же, как и волк, забыв о всякой осторожности, о боли в сердце, он бросился к двери, вытащил так тихо, насколько это было возможно, засов и прислушался вновь. Затем резко толкнул створку двери. И увидел убегающего волка с костью в зубах. Он бежал по направлению к луне, которая застряла между стволов деревьев огромным золотым шаром, как скатившая с неба к самой поверхности Земли застывшая, мертвая планета. Волк, однако, отнюдь не нервничал, не обернулся даже для того, чтобы посмотреть на господина де Катрелиса, который шел за ним с ножом в руке. Какое-то время два противника оставались неподвижными, глядя в упор в глаза друг другу, и тот и другой были стары, седы… Волк первым тронулся с места и с достоинством удалился. Господин де Катрелис машинально отметил, что зверь хромает на переднюю левую лапу.
«Наверное, занозил пятку, — подумал он, — но у него хватит сообразительности на то, чтобы самому себя прооперировать, и завтра он непременно вытащит занозу… Или это укус Батара, тогда, под мостом, в то время как волк
