Манера, в которой написан роман Ю. Давыдова, очень привлекательна. Это не историческая беллетристика, завораживающая читателя ловко построенным сюжетом, сенсационным раскрытием тайн и пикантными подробностями. Действием исторической прозы Ю.Давыдова движет мысль, дорогая автору. Впрочем, ему и нет никакой нужды «закручивать» сюжет или придумывать головокружительные ситуации – материал, им привлекаемый, достаточно драматичен. Но автора, повторяю, интересуют не острота и драматизм сами по себе, хотя он, так же как и его герои, пытается распутать клубок тайн и попять причины необъяснимых, казалось бы, событий; несомненный азарт исследователя рождается у автора этой книги прежде всего из вполне определенной гражданской, нравственной позиции писателя.
Лопатину не так уж сложно разобраться в обстановке и найти провокатора: и страшный провал Фигнер, и арест связанных с народовольцами офицеров на Юге, и провал в Петропавловской крепости, как только связь с Фигнер стала налаживаться, и гибель типографии в Петербурге… Лопатин чувствует здесь одну и ту же руку – Дегаев…
Но что это за явление, как его понять? Лопатин не может «отделаться от Дегаева, не „определив“ его, как натуралист определяет рептилию по системе Линнея». Что движет им в его предательстве? Ужас смерти? Но казнь никогда не угрожала народовольцу Дегаеву за содеянное им – «сулило „лишь“ каторгу». «Эгоцентризм чудовищной степени?», «ураганная жажда существования, которая крушит все этические нормы?», «уродливая мания величия? (Как будто, черт побери, она бывает не уродливой?)…»
Лопатин чувствует поверхностность, ординарность всех этих определений, понимает, что здесь, должно быть, нечто более сложное, – и в то же время противится углублению в дегаевскую натуру, чувствуя, что тот именно такого «углубления» и хочет страстно. И не уродливость этого рожденного страшной реакцией, жестокими царскими репрессиями явления – самое трудное для Лопатина в его стремлении докопаться до истины («А-а, – подумалось ему, как думалось некогда о Нечаеве, – а-а, как же, как же: чего вы хотите? В такой уродливой обстановке, каковы русские общественные условия, всегда будет вырабатываться известное число уродливых личностей»). Он понимает, что должен определить не только одну эту рептилию, но и ее корни, понять суть явления и его связи с царизмом. К тому же, как могло случиться, что эмигрировавшие за границу члены Исполнительного комитета «Народной воли» Тихомиров и Ошанина, отправляя Лопатина в Россию, зная о провокаторстве Дегаева, ни слова ему – Лопатину – об этом не сказали, дали ему старые – дегаевские! – явки?! Или он тоже был всего лишь «пушечным мясом»? Сказала же однажды Ошанина без обиняков: «Когда затевают захват власти, народ не больше чем пушечное мясо!»…
Герой романа Ю. Давыдова мучительно думает обо всем этом в финале романа. Перед писателем эти вопросы стояли, очевидно, в начале работы, в финале они только формулируются, ответы же дает все повествование.
Эти ответы – и в усталости Фигнер, мучительно думающей о том, что даже такое ничтожество, как Плеве, разгадал неосознанное чувство облегчения, пришедшее к ней в момент ареста («Ведь это конец. А вы устали. И вы рады. В сущности, вы рады. Не так ли?»). Плеве наносит свой удар в ответ на молчаливое презрение, прочитанное им в глазах Фигнер, презрение, которого он не видел «ни в мерцающем казнящем взгляде Желябова, ни в бесконечно-спокойном взоре Кибальчича, ни в задумчивых глазах Перовской». Усталость Фигнер порождена и чувством «нравственной вины за участь других» – жертв необъяснимых чудовищных провалов, и безуспешностью попыток хоть что-то связать и восстановить, и – тем не менее – нравственной невозможностью, как Тихомиров, уехать, оставить Россию.
Ответы на поставленные в романе вопросы – не только в том, как ловко и хитро полиция организует провокаторство в сердце разгромленного, но еще живого народовольчества. Эти ответы – это стремление разобраться в сути явления и в том, как конкретно осуществляется провокаторство Дегаева.
Дегаев лицемерит даже перед самим собой. Он не устает твердить инспектору секретной государственной полиции Судейкину об отсутствии у него, Дегаева, всяких видов – выгоды и карьерных соображений («Я хочу напомнить: я не давал согласия на простое агентство»). А между тем он настаивает, чтобы его принял директор департамента государственной полиции Плеве, чтоб о нем доложили министру графу Толстому, а потом и государю императору. Но Судейкину (так же, как остальным царским чиновникам) нужны не слова, не «идеи», а работа Дегаева, все остальное тот получит за сделанное.
И Дегаев работает. Сначала почин: сразу же вслед за «побегом» Дегаева из одесской тюрьмы в Харькове на улице берут Фигнер, южные офицерские кружки провалены. Потом Дегаев в Петербурге – он «представитель центра», «чуть не единственный из старой гвардии». Осторожно, но последовательно и неуклонно он собирает все осколки еще недавно мощной организации. Находящаяся под надзором полиции библиотека братьев Карауловых становится постоянным местом таких сборищ – каждый пришедший туда на учете! («Карауловых этих – ни пальцем, Карауловых на развод»). Потом Дегаев налаживает связь с Петропавловской крепостью – там Фигнер и еще один член Исполнительного комитета, Златопольский. Дегаев понимает, что Златопольский сделает все возможное и невозможное, чтобы установить связь с волей и привести в исполнение какой-нибудь безумный план побега для Фигнер («Дегаев бежал из тюрьмы, еще не все потеряно», – передает Златопольскому Фигнер из одной камеры в другую). Дегаев берет все отношения с Петропавловской крепостью в свои руки, и, когда «дело» созревает, Судейкин захлопывает очередную мышеловку. Потом Дегаев посылает студента Горного института Блинова эмиссаром по провинциальным кружкам – вдохнуть жизнь и надежду в отошедших от движения и напуганных, – и один за другим исчезают все, с кем Блинов встречался. Судейкин берет только тех, на кого Дегаев указывает, и они чаще всего оказываются людьми, в Дегаеве усомнившимися…
А Дегаев, добившись наконец заслуженного им свидания с Плеве, продолжает уверять, что в его «сотрудничестве нет ни карьерных, ни меркантильных соображений», что он «не с легким сердцем» принял «миссию, которая, может быть, рисуется в невыгодном, неблаговидном свете», что он не отрекается от своего революционного прошлого, а всего лишь «исправляет» ошибки действия «террористической фракции», что он следует философу Соловьеву, который говорит: «Правду нельзя обрести неправдой. А ведь пролитие крови – неправда». Но вот Плеве, который, разумеется, не верит ни одному слову платного шпиона-провокатора, ставит его на место: «Однако, милостивый государь, я хотел бы, так сказать, практически…»
Да, теперь Дегаев вынужден уже самой логикой предательства и провокации только эту «практику» и продолжать…
Атмосфера времени воссоздана в романе «Глухая пора листопада» с поразительной достоверностью. Знание предмета дает здесь автору ту самую свободу жизни в материале, которая чаще всего и приводит к успеху исторического романиста. Не авторские отступления, не специальные разъяснения, а точно нарисованные характеры людей, с которыми Дегаев в романе сталкивается, тех, кого он и Судейкин обманывают, предают, запутывают, от которых так или иначе оба они зависят, – помогают нам понять явление дегаевщины. Эта естественность, непредвзятость и создает в романе ощущение живой жизни и в свою очередь ведет автора к пониманию столь важной для него проблемы.
Люди, попавшие в руки Дегаева и Судейкина, проявляются различно. Скажем, Володя Дегаев – младший брат предателя, офицер, романтически настроенный юноша, с восторгом играющий в революцию. После разговора в тюрьме с Судейкиным – сначала оскорбившись его предложением – он соглашается в конце концов на мнимое сотрудничество: ему мерещится тень знаменитого Клеточникова, теперь он – Володя Дегаев – будет глазом революции в департаменте государственной полиции. Но Клеточников был из другого материала: Володя не в состоянии переиграть Судейкина, потом он спасует в конкретном деле, когда на карту будет поставлена жизнь его и его товарищей. Володя утешится в конце концов имеющейся всегда к услугам спасительной идеей о том, что он-де должен был сохранить себя для более серьезного… В финале романа Володя восторженно слушает истеричные излияния старшего брата о его трагически великой «миссии»…
Или другая судьба – молодой московский рабочий Дмитрий Сизов, бросившийся с ножом на начальника Московского секретно-розыскного отделения Скандракова после того, как тот предложениями, посулами, наконец, угрозами разоблачения перед товарищами в несуществующем предательстве опутал Сизова с ног до головы. Или студент Блинов, нашедший единственный выход в самоубийстве, когда ему стало ясно, что он явился пусть невольной, но причиной арестов десятков людей в провинции, с которыми он – Блинов – разговаривал, спорил, которых убеждал, которых успел узнать и полюбить, которые ему доверились…
