Она была повержена руками египтян!
Мы, русские, будем помнить, что в русло Суэцкого канала Лессепс швырнул и наши, русские, деньги…
Михаил Константинович Сидоров
Внешне история нашего героя не всегда привлекательна: кулачные расправы, гомерические кутежи, аресты и побеги, но сама суть жизни достойна восхищения.
Советский академик Губкин, отдавший себя поискам нефти в нашей стране, говорил:
– Побольше бы нам таких Сидоровых, и никто бы не осмелился назвать дореволюционную Россию страной отсталой…
Очень хорошо, когда человек еще на заре юности ставит перед собой цель и потом всю жизнь достигает ее; в таких случаях он не останавливается до тех пор, пока не остановится его сердце. Люблю таких людей: они отвечают моему представлению о человеке!
А рассказ начинается уроком немецкого языка в архангельской гимназии. Герр Шретер уселся за кафедру, глянул в кондуит:
– Руссише швайне Михель Ситорофф, ответшай…
Крупный и плотный отрок вразвалочку подошел к учителю и стал волтузить его кулаками, приговаривая при этом:
– Я тебе не “руссише швайн”… я тебе не “Михель”!
Немец убежал, а гимназисты обступили Сидорова:
– Ну, Мишка, спасайся: могут и в солдаты отдать.
– Беги скорей – швейцара уже за полицией послали…
Дядя Ксанфий Сидоров отыскал племянника на кладбище – среди могил и “фамильных” склепов купечества.
– Молодец – отучился на славу! Иди домой…
Гимназист поднялся с надгробного камня; тоскливые серые тучи стремительно пролетали над древним кремлем Архангельска.
– Дядя Ксанфий, – неожиданно прозвучал вопрос, – скажи, где достать три миллиона… да не бумажками, а чистым золотом?
– Три мильена… С ума ты сошел, племяшек родненький. Да о таких деньжищах и мечтать-то страшно. Ты лучше думай, как жизнь свою далее налаживать. Ступай со мной – сейчас тебя выдерем во славу божию. Уже вся родня собралась – наблюдать будут!
– Пошли, – вздохнул Мишка. – Пускай и дерут. Что мне? Не первый раз… Но я уже все продумал, дядя…
Много лет спустя он писал: “Нелегка наша задача. Нам предстоит борьба, и эта борьба будет жестокой”. В ленинградском музее Арктики висит портрет Сидорова, а в архивах Академии наук СССР хранятся несколько заколоченных ящиков с его бумагами. Слишком необъятен материал для размышлений о небывалой судьбе человека, желавшего освоить весь Русский Север – от Камчатки до архипелага Шпицбергена!
Сейчас нам уже трудно представить капиталистами П. М. Третьякова, основавшего картинную галерею, “канительного” фабриканта К. С. Станиславского, создавшего знаменитый МХАТ, московского купца А. А. Бахрушина, растратившего свои богатства на устройство Музея театрального искусства, – для нас имена этих людей связаны уже не с миллионами, которыми они владели, а с тем, во что они эти миллионы вложили…
После Сидорова не осталось ни галереи, ни театра, ни музея, зато Семенов-Тян-Шаньский говорил о нем так:
– Членами русского Географического общества являются и султан турецкий, и герцог Эдинбургский, и великие князья с их княгинями. Но один господин Сидоров стоит всех коронованных особ – он осыпал русскую географию своим червонным золотом, его жизнь, его романтика зовут русскую жизнь на север…
Деда разорили иноземные купцы-пароходчики, банкротом умер и отец; Миша Сидоров перешел служить в контору дяди Ксанфия, но и того вскорости разорили… Так начиналась его жизнь.
– Бумажку тебе надобно, – хрипел дядя Ксанфий, – бумажку какую-либо, чтобы видать было, каков ты человек.
Сидоров экстерном сдал экзамены на звание “домашнего учителя” (было тогда такое звание). “Бумажка” теперь имелась, но… что с нее толку? Он уже заметил, что борьба с иностранным капиталом немыслима без получения кредитов, но русским купцам Госбанк кредитов не отпускает. Не в меру экспансивный, юноша сумел убедить архангельских толстосумов, что надо завести частный банк. Проект такого банка подписали и отправили на учреждение министру внутренних дел, а тот запросил губернатора Архангельска: мол, какой-то недоучка Сидоров хлопочет о банке… нужен ли вообще банк? Губернатор велел купцам подписаться под бумагой, что никакого банка Архангельску не надобно. В страхе все подписались – не надо! Сидоров опять созвал купцов и стал их стыдить: банк нужен, и вы сами признали это поначалу…
– Подписывайтесь вот здесь заново, что губернатор угрозами вынудил вас отказаться от заведения частного кредитного банка!
Министр вертел в руках две бумаги: в одной купцы умоляют об открытии банка, в другой клянут этот банк на чем свет стоит.
– Ничего не понимаю, что там творится в Архангельске…
Дело дошло и до губернатора.
– Ах, так! – осатанел он. – Этот щенок Сидоров осмелился пойти против меня… Под арест его! Хватайте паршивца…
Дядя Ксанфий помог племяннику бежать из города:
– И двадцати годков тебе нету, а сколько шуму и треску от тебя! Скройся так, чтобы и духу твоего здеся не было…
Сидоров появился в Красноярске, где пристроился на правах “домашнего учителя” к воспитанию детей оборотливого зырянского промышленника Василия Латкина, которого посвятил в свои планы создания на севере русского Эльдорадо; юноша грезил о русских Клондайках, какие не снились даже американским бизнесменам.
Латкин, умудрен опытом, легонько осаживал его:
– Коли тебе своя шея недорога, так ломай ее! Я уже пытался освоить вывоз лиственницы с Печоры, да – шалишь, брат… Не от добра покинул родимую зырянскую Усть-Цильму!
Михаил женился на своей ученице Ольге Латкиной, самоучкой постигал основы химии и геологии, вникал в славную историю мореходов и землепроходцев. Сибирь уже тогда пересыпала в руках бродяг червонные россыпи… Сидоров говорил юной жене:
– Что можно сделать при отсутствии капиталов? Ничего! И все-таки можно. Надобно за гроши скупать участки, которые золотоискатели уже прочесали, но золота там не обнаружили.
– Не обнаружили, потому как нету там золота.
– Не всегда так! Надо уметь искать…
По дешевке скупал он земли вдоль Енисея, с каждым годом поднимаясь все выше по течению реки, промывал породу в тазах, не теряя надежды, что рано или поздно, но в тазу сверкнет золотишко, и тогда грандиозные планы жизни станут явью. Целых пять лет, терпя жестокие лишения, искусанный гнусом, он бродил по притокам великой реки, а в 1850 году его занесло на Подкаменную Тунгуску; мрачно тут было, нелюдимо и жутковато, по следу одинокого золотоискателя шли хищные звери… Случайно поднял мох – золото! Отодвинул камень на берегу – золото! Забежал по колено в реку – на него смотрело из-под воды золотое дно!
Это было так неожиданно, что он даже не обрадовался.
– Ну, вот и миллионы, – сказал он себе…
Возле своего дома в Красноярске он поставил пушки.
– Это я в Архангельске от полиции да от губернаторов бегал, а теперь… возьми-ка меня! Как пальну из своей личной артиллерии, так с любого генерала вся позолота сразу осыплется…
Первогильдейские торгаши стали его уважать:
– Коли ты, Мишка, мильенов нахапался, так первым делом езжай до самого Парижу… Городишко веселый, не хуже Тобольска выглядит! Я, эвон, с кумом Пантелеичем две недели в Париже пробыл.
– У меня на уме другое, – отвечал Сидоров, – хочу основать университет.
– Рехнулся? И де хошь основать?
– Здесь же – в Сибири.
Но тут началась война в Крыму, и он сказал жене:
– Оля, сейчас в Севастополе поставлена на карту честь России. Я был бы плохим патриотом, если бы…
И все, что дали ему за последние годы прииски, все безвозмездно отдал Сидоров на нужды армии. Кошелек стал пуст.
– Опять я беден. Даже приятно начинать все сначала…
А дела шли прекрасно.
За десять лет он намыл тысячу пудов золота, дав казне три миллиона чистой прибыли, и, сильно разбогатев, отправился в Петербург, где предложил Академии наук принять от него доходы с приисков, дабы открыть в Сибири университет.
Академики поняли Сидорова как должно:
– Университет нужен! Ваш щедрый дар принимаем…
Но тут пошли всякие “мнения” сановников, отписки министров. Над великой империей от берегов Невы до Амура порхали казенные бумаги, а граф Муравьев-Амурский прямо заявил Сидорову:
– С такими деньгами да с такими сумасшедшими проектами вам бы, Михаила Константинович, жить в Америке – вашим именем там бы город назвали! А здесь вы поторопились жить и чувствовать – наша Сибирь-матушка еще не доросла до диплома университетского.
В 1864 году дело с университетом заглохло окончательно, и Ольга Васильевна заметила в муже большую перемену: он как-то равнодушно взирал на поток золота, что рекою тек в его мошну, Сидоров сделался мрачен, внутренне слишком напряжен.
