— Эка, подшибленный! Прыснул в степь — аж пламя с-под копыт, да от мово буланки рази удерешь! Это тебе кривой татарин выпал, ору — бей, мол, справа, он лишь другу сторону видит, дак нет…
— Эт што! Вон Никита саблю потерял, а на него огромадный идолище напер, усищи — до плеч, епанча гривастыми змеями расшита, ну, думаю, каюк мужику. Дак наш Никита со страху-то кэ-эк харкнет ему в рыло — и глазищи, и нос, и усы залепил, тот взвыл да наутек…
Хохотали, потешаясь друг над другом, озорно и беззлобно. Им еще плакать, когда вернутся на поле, где лежат посеченные братья, но сейчас вдали от кровавой земли, кровавых ручьев и рек, после страшной опасности и жесточайшего напряжения битвы, они отдыхали радостью победы и веселым разговором.
— Боярин Олекса, — позвал Хасан. — Видишь там, вдали на берегу, шелковые юрты. То — юрты ханских мурз. У иных целые гаремы были с собой. Поди, многие остались.
— Да ну! — Олекса сбил на затылок шлем. — Сроду гаремов не видывал.
— Ступай туда со своими, посмотришь. Там вы найдете угощение и утеху — твои воины заслужили это. Заодно пригляди, чтоб не разграбили курень. Там много драгоценностей, а стража туда пока не послана.
— Как же ты-то, князь? — задача боярину явно пришлась по сердцу, но, видно, неловко было ему перед Хасаном.
— Подожду воеводу здесь. Мне хватит десятка воинов.
Боброк появился на холме после заката с малой стражей. Молча осмотрел убранство шатра, кивнул на золотой трон, усмехнулся:
— На это купим новые мечи, взамен поломанных на Куликовом поле. Еще много мечей нам потребуется: Мамай-то ушел.
Хасан кивнул.
— Повозки, я вижу, тут есть. Найдете тягловых лошадей, и к рассвету все добро погрузить. Караул держать бессонный, на холм никого не пускать. Выступаем утром. Где мой сотский Олекса? — спросил, спохватись.
Хасан коротко объяснил. Боброк пристально глянул, покачал головой.
— А ты добряк, оказывается, князь. Не ждал от тебя. Ну-ка, оставь за себя десятского да проводи меня в те евины сады. Вот я утешу Олексу доброй палкой.
— Виноват я, государь.
— Ты за свою вину ответишь, а мой сотник — за свою, коли непотребство какое допустит. Ты-то не пошел небось утешаться в ордынские гаремы.
— Я нашел мою невесту, государь. Хочу показать ее тебе.
— Вот за это я рад. Кто она?
— Княжна Наиля.
Боброк остро глянул на молодого князя, задумался о чем-то, погладил жесткие усы.
— Княжна Наиля… Все правильно, князь Хасан. Женись поскорее, тебе нужна хозяйка в уделе. А я в посаженые отцы попрошусь к тебе на свадьбу.
Хасан низко поклонился.
— Однако невесту после покажешь, веди…
Дорогу им указывали жаркие костры, полыхавшие в курене мурзачьих жен. Еще были светлые сумерки, и стражники, выставленные Олексой, узнали Боброка и Хасана, беспрепятственно пропустили в кольцо юрт.
— Хоть одно дело сделал, — проворчал воевода, прислушиваясь к возне, смеху, женским взвизгам и гудению мужских голосов во многих шатрах. В середине свободного круга пылал большой огонь, дымились котлы с вареным мясом, и несколько воинов в одних рубашках (мечи, копья, брони и шлемы лежали рядом одной грудой), с разгоряченными лицами, обнимая женщин, тянули удалую походную песню. Перед ними лежали похудевшие бурдюки со сладким крымским вином и крепкой татарской аракой, на серебряных блюдах — груды мяса, сладостей и орехов, искры от костра сыпались на дорогие ковры, разостланные шелка и бархат. Два смуглых человечка с бабьими лицами суетились около пирующих, наливая вино в широкие круглые чаши, хотя головы воинов и без того клонились на плечи подружек. Девушки были русские и подпевали воинам по-русски, Боброк удивленно остановился.
— Эй, братья, к нам! — крикнул, завидя новеньких, рослый кудрявый десятский. — Хотите, выберите себе ладушек вон в тех шатрах, кроме синего — то особый цветник, для воеводы, Олекса велел не трогать… А мы наших нашли. Вчера — рабыни, ныне княгини. Этих не обижать!
Боброк подошел ближе, резко спросил:
— Где сотский Олекса?
Воины разом подняли тяжелые головы. Свет костра блеснул на тусклом от пыли золоте княжеских доспехов, десятский снял руку с плеча девушки, встал во весь могучий рост, поклонился, качнувшись, но устоял. Другие тоже вскочили, довольно резво.
— Олекса Дмитрич вон в том большом шатре, — десятский указал пеструю юрту, перед которой горел небольшой костер. — Выпей с нами, государь. За победу нашу, Дмитрий Михалыч! Марьюшка, милка моя, налей золотой кубок нашему великому воеводе да погляди, пока он перед тобой, — ведь это же сам Боброк-Волынский!
К удивлению Хасана, Боброк принял большой кубок, чеканенный золотом, из рук миловидной, пугливо улыбающейся девушки, отпил глоток и вернул:
— Благодарствую, душа моя. Со свободой вас, красавицы. Вы, дружинники, сядьте и отдыхайте, коли ваш черед отдыхать. А выпили вы изрядно — будет! И оружие снимать я еще не велел вам.
Воины, трезвея на глазах, потянулись к мечам и броням. Боброк направился к большой юрте, не задерживаясь у костра, где кашеварили женщины под присмотром вооруженного отрока, откинул полог, и Хасан вслед за ним вступил в юрту. Множество свечей озаряло переливчатым светом ее просторные своды, обшитые изнутри шелками и атласом. Пол устилали толстые узорчатые ковры. Посередине, на горке пуховых подушек возлежал красавец Олекса. Он был в тонкой льняной сорочке, вышитой красными петухами, в алых суконных шароварах, заправленных в потертые сафьяновые, огромного размера сапоги с серебряными шпорами. В лице — легкая бледнота усталости, глаза сладко затуманены. На коленях Олексы устроились две молоденькие полуобнаженные женщины, третью он лениво тискал за обнаженную пышную грудь левой рукой, в правой держал высокий серебряный кубок. Женщина, посмеиваясь, перебирала его черную курчавую бородку, брала с блюда сладости и пыталась кормить из рук, но Олекса отрицательно мотал головой и поминутно прикладывался к кубку с вином.
Боброк, щурясь от света, остановился в ногах новоявленного Селадона, тот поднял глаза, рука с кубком дрогнула, вино плеснуло на подушку, другая рука его прикрыла голые груди полонянки, словно хотела скрыть грех от воеводиных глаз. Миг и другой Олекса завороженно смотрел в лицо князя, тряхнул курчавой головой, словно отгоняя наваждение, и вдруг оперся локтями, легко встал, держа кубок. Женщины отпрянули в углы.
— Княже!..
— Чего изволите, ваше султанское величество? — шрам на щеке воеводы побагровел, как свежая рана, синева глаз стала стальной, плеть в руке подрагивала.
Олекса моргнул, снова тряхнул кудрями и вдруг единым духом осушил огромный кубок, трахнул им о ковер, отвердел взглядом.
— Ух!.. Теперь казни, княже, коли заслужил!
Рука Боброка расслабилась, он крякнул и рассмеялся.
— Счастье твое — отчаянный ты, Олекса. И другое счастье — я, а не князь Владимир застал тебя в сем непотребном виде.
— Победа же, государь!
— Я што тебе велел?
— Все взять и ничего не трогать.
— А ты?
— Дак это… — Олекса потупился. — От них не убыло. Им же для удовольствия. Што они знали-то со старым мурзой?.. Вон там, в синем шатре, — девицы прямо цветики. Ихний казначей, старый мерин, самых молоденьких да красивых покупал. А на што? Говорят, приедет, заставит раздеться догола — танцуйте ему! Сам же присядет на корточки посередь юрты, высматривает да языком цокает. Вот ведь какой вражина, а?
Боброк с Хасаном расхохотались.
— Я их трогать не велел, девицы ж! Там и наши две были — тех отпустил, а полонянок тебе дарю, государь.
— Ты, однако, добиваешься плети, Олекса, — Боброк нахмурился. — Баб — в отдельные юрты, вино — вылить до капли. Стражу — усилить. Сейчас же пришлю дьяка — переписать все добро и полонянок. Сей курень объявляю общей добычей войска, как и Мамаев. К утру чтоб все было на колесах и во вьюках.
— Слушаю, государь.
— Проверю. Найду хоть одного из твоих в непотребном виде, сотским тебе не бывать.
Кинув короткий взгляд на забившихся в углы женщин, князь круто повернулся и вышел. В юртах затихли голоса, караульные были на месте, у большого костра суетились одни евнухи, прибирая ковры, скатерти и посуду.
— Победа разлагает войско, князь, — сухо заговорил Боброк по дороге к лошадям. — И рад бы дать им волю — пусть забудутся от кровавого дела, да как бы полк не погубить.
— Я знаю Орду, государь. Я считал тумены — Мамай все их бросил в битву. Орда бежит и теперь, дикие кочевники — тоже.
— Ты молод, князь, — покачал головой Боброк. — А я уж сед, и немало той седины от вражьего коварства нажито. И мы с тобой не знаем, где теперь союзнички Мамая, что замыслили. Пока не соединились с большой ратью, пиров не будет. И мы ведь не Орда. Наш человек, пока трезв, — золото, а подопьют, глядишь, начнут припоминать ордынские обиды — быть беде. До утра глаз не сомкну, службу проверять буду… Теперь показывай невесту…
