На рассвете Протоген послал её отдохнуть, и она, добравшись до своей опочивальни, не раздеваясь, окунулась в короткий и тревожный сон. С рассветом её разбудил некий толчок. Рядом никого не было, и она поняла, что её зовёт Божественный. Так это и было. Он поманил Зою глазами, как только она вошла в покой. А когда подошла, сказал ей:
- Славная Зоя-августа, пошли за Романом Лакапином лёгкую скедию[17]. Вели ему прибыть во дворец.
- Но где он, Божественный?
- Его найдут у острова Хиос. В любом случае скажешь Лакапину о моей воле: стоять ему близ тебя, как стоит над флотом. Он умный и всё поймёт.
- Божественный, ты скажешь ему об этом сам. Я уверена.
- Не стоит кривить душой, моя бесценная Зоя-августа.
Лев Мудрый скупо улыбнулся.
- Я сейчас же пошлю за Лакапином скедию.
- И вот ещё что: возьми у Тавриона договор о мире с русами. Хочу, чтобы Багрянородный знал и помнил его с детства. Скоро русы будут могущественнее нас, и надо крепить с ними мир.
Договор с Русью принесли. Сын проснулся. Его умыли, накормили и привели к отцу. Тот спросил:
- Багрянородный, ты помнишь, как русы приходили к нам под стены Константинополя?
- Помню, батюшка. И мы поладили с ними.
- Жаль, что они побили наших морских воинов. Ну да теперь можно лишь сожалеть. Вот что я хочу сказать. Договор о мире, который мы заключили с Русью, ты должен помнить как молитву.
- Я прочитаю его сам, и он останется в моей памяти навсегда.
- Тогда читай и ничему не удивляйся. Знай твёрдо одно: в будущем мы с Русью будем родственными державами, русы тянутся к христианству. В нашей державе уже тысячи русов-христиан. Придёт время, и русские князья станут просить рук наших царевен. Не надо отказывать им. Династические браки - это путь к глубокой дружбе.
Зоя-августа, которая тоже внимательно слушала Льва Мудрого, заметила:
- Но закон нашей церкви не позволяет нам отдавать царевен иноземцам, тем более язычникам.
- Ради мира с русами его дозволено будет нарушить. И дано это императору и церкви.
- Всё надо дозволять, что во благо империи, - к удивлению взрослых сказал ребёнок. - Вот ведь в договоре ты, батюшка, многие блага русам даруешь. И щедр без меры…
Лев Мудрый прислушивался к сыну, но его голос долетал до ушей всё слабее и слабее. Голова гудела, словно в ней ниспадал водопад с вершин гор.
- …Греки дают по двенадцать гривен на человека… сверх того уклады на города Киев, Чернигов, Полтеск…
Голос пропал. В голове Мудрого шумел только водопад. Но вот голос возник вновь:
- Русским гостям или торговым людям, которые прибудут в Грецию, император обязан на шесть месяцев давать хлеба, вина, мяса, рыбы и плодов… Они имеют также свободный вход в народные бани…
И снова в голове Льва Мудрого был лишь гул водопада. И резкая боль в груди.
Наконец боль утихает, шум водопада прекращается, император возвращается к размышлениям. Они сводятся к одному: он должен утвердить на престоле империи своего сына. Это жажда всей его жизни. Вознеся Багрянородного на престол державы, он может сказать, что выполнил священный долг, завещанный ему волей отца. Помнил Лев Мудрый, как смертельно раненный на охоте отец произнёс, умирая: «Тебе повелеваю, сын мой, не уходить из мира сего без наследника. Македонская династия должна жить и здравствовать века». Тогда он ответил отцу: «Воля твоя будет исполнена, даже если мне придётся пройти через огненное горнило». Это было сказано двадцать шесть лет назад, за неделю до кончины отца. Лев Мудрый чувствовал, что и в его распоряжении оставалась какая-то неделя бытия.
Покончив с горестными размышлениями, он попросил Зою-августу позвать к нему логофета дворца Тавриона. Она ушла и вскоре же вернулась с дворецким.
- Слушаю тебя, Божественный, повелевай, - сказал Таврион.
Это был преданный и умный служитель императора: уже более пятнадцати лет он безупречно хозяйствовал во дворце Магнавр.
- Верный Таврион, найди великого доместика Анатолика и передай ему моё повеление: дать царю Александру тагму кавалерии и пусть он завтра же идёт к рубежам Болгарии скорым маршем и за Филиппополем накажет тех, кто вторгся в наши пределы.
- Исполню, Божественный. Что повелишь ещё?
- Пока ничего. Но завтра же, как Александр покинет Константинополь, приходи ко мне и получишь другое повеление.
Когда логофет Таврион ушёл, Лев Мудрый вновь окунулся в размышления. Теперь он думал о Зое-августе. Знал, что близок день, когда на её плечи ляжет непомерная тяжесть, и он должен предупредить её об этом.
- Славная моя Зоя-августа, будь мужественна. Я обязан сказать тебе, что Господь призывает меня к себе. Это неизбежно. - Зоя попыталась что-то ответить, но он слабым движением руки заставил её помолчать и продолжал: - Тебе выпала судьба стать регентшей при нашем сыне, и это утвердит закон державы. Но ты не одна встанешь к кормилу империи. Мой брат тоже будет увенчан короной императора, и наступит время двоевластия. Тебе потребуется всё мужество, чтобы выстоять против его порочного властолюбия.
- Но на кого мне опереться, Божественный?
- На тех, кто сегодня предан нам: на Тавриона, Форвина, Василида.
Все наши сановники присягнут тебе. У тебя будет своя гвардия. И мой тебе совет: как только Роман Лакапин появится во дворце, поставь его во главе моей гвардии. Он честолюбив, но тебе станет служить верно.
Неподалёку за низким столом, забыв о договоре Византии с Русью сидел будущий император Константин Багрянородный и напряжённо вслушивался в то, о чём говорили мать и отец. И это напряжение отражалось на его лице. Оно было страдальческим. Багрянородный и представить себе не мог, что живой отец вдруг уйдёт из жизни. Он уже знал о непомерных невзгодах императора, выпавших на его долю, и понял, что всё это надломило его здоровье. И выходило, что последний удар, нанесённый ему дядей Александром, оказался смертельным. Почему же он, сын, не преградил дяде путь к отцу, не защитил его, когда дядя вломился в покои и начал терзать своего старшего брата? Багрянородный не заметил, как из его глаз потекли слезы. Мать, увидев плачущего сына, подошла к нему, чтобы как-то утешить его.
- Успокойся, сынок. Твой отец говорит о неизбежном. Никуда от этого не уйдёшь. Нам с тобой надо хранить его честь, выполнять заветы.
- Спасибо, мама, я постараюсь больше не плакать, - по-взрослому ответил Багрянородный, утирая слезы.
Прошли ещё одни сутки страдания близких императора и увядания его самого. В полдень прибыл с докладом логофет Таврион.
- Божественный, всё исполнено, как велено тобой. Анатолик дал тагму гвардейской кавалерии, которая стояла в северном пригороде столицы, и сегодня утром царь Александр выступил на Филиппополь.
- Вот и славно. Теперь слушай. Завтра день апостола Иоанна Богослова. Церковь его чтит, именует апостолом любви, ибо он всей своей жизнью и трудами учил, что человек без любви не может приблизиться к Богу. Я хочу, чтобы мой сын познал через Иоанна Богослова любовь к Богу. И завтра Зоя-августа пойдёт с ним в храм Святой Софии, Там должно быть и императору, но у меня нет сил.
- Божественный, мы отнесём тебя на кресле, - сказал Таврион.
- Может быть, я соглашусь. Утро вечера мудренее. А сейчас съезди к епарху Форвину. Передай ему мою волю: завтра с утра никого не выпускать из столицы. Но впускать можно. И так до полудня. - Император устало закрыл глаза.
Таврион поклонился и ушёл. Ему было над чем подумать. Он знал, что Божественный доживает последние дни, страдал за него и боялся за свою судьбу. Не хотел он видеть на престоле Александра. Да и мало кто из сановников чтил его, разве что близкие к нему молодые и распущенные вельможи. Таврион был убеждён, что Александр выдворит из дворца всех, кто верой и правдой служил Льву Мудрому. По пути он встретил евнуха Гонгилу и наказал ему:
- Приготовь дорожное кресло. Поставь его около опочивальни Божественного. Да утром будь рядом, чтобы я тебя не искал.
- Так и будет, господин Таврион, - ответил двадцатилетний Гонгила.
Он возмужал, был высок ростом, широкоплеч и мягок нравом, учтив.
Взяв с собой двух телохранителей, Таврион отправился в аристократический квартал Ниттакий, где возвышался среди прочих особняков дворец епарха Константинополя Форвина. Он шёл и думал о том, что скрывалось за повелением Льва Мудрого не выпускать никого из города. И всё сводилось к тому, что недоброжелатели могут вынести из Константинополя некую тайну. Так или иначе, но тайна должна быть сокрыта от брата Льва Мудрого, Александра, пришёл к выводу Таврион. И он успокоился, поняв, что император задумал деяние во благо империи. С тем логофет дворца и появился в палатах епарха города. Пятидесятилетний Форвин, потомок родовитых патрициев, встретил Тавриона с приветливой улыбкой, но погасил её и спросил:
