С тех пор как уехал Жак, прошло две недели. И от него по-прежнему не было вестей. Жанна рассказала Франсуа о своем путешествии. Он дрожал, слушая о сражении с волками, и временами даже вскрикивал. Описание Ла-Дульсада привело его в восторг.
– Когда мы туда поедем? – с нетерпением воскликнул он.
– Когда замок будет отстроен и когда станет потеплее.
– Деревня пойдет ему на пользу, – одобрила кормилица. – Единственная зелень, которую ребенок видит, это кладбище Сен-Северен! Оттого он такой и бледненький.
Начались снегопады, и мир стал черно-белым. А затем появился Монкорбье.
Она спустилась, чтобы помочь Гийоме, который потерял голос на холоде, и вдруг увидела в окне лавки это веселое и хищное волчье лицо.
Взгляды их скрестились.
Как можно вот так напрочь разлюбить? – спросила она себя. И сама же себе ответила: любишь ведь не только самого мужчину, но и весь его мир. Опьяненная деревней, она еще острее почувствовала отвращение к миру обманчивых наслаждений, добытых мошенничеством, кинжалом, отмычкой или предательством. А Монкорбье вдобавок еще разыскивается за грабеж и убийство.
Все это пронеслось в ее мозгу за одно мгновение.
– Желаете пышку с яблоками или с сыром? – спросила она.
Гийоме, конечно, узнал посетителя, но словно потерял память.
– Любую, какую соблаговолите мне дать, – отозвался Монкорбье, не сводя глаз с Жанны.
Она положила пышку с сыром на поднос и протянула ему. Затем наполнила стакан вином.
– Тебе не следовало возвращаться в Париж, – сказала она. – Прево про тебя не забыл.
– Я был в Бур-ла-Рен и в Анжере. Приехал, чтобы повидаться с тобой.
– Со мной, и не только, – ответила она, раздраженная этими речами, которые считала пустыми. – Приютить тебя не могу. Этот дом будет первым, куда придут тебя искать.
Следующий вопрос она угадала прежде, чем он раскрыл рот, и ответила сразу:
– Экю. Не больше.
Словно озаренная свыше, она увидела, чем были деньги для него и чем для нее. Он свои воровал, а она зарабатывала и обращала в земли, в скот, благодаря им могли жить другие люди. Он стонал от любви – по крайней мере, на бумаге, – но из леса его выгонял голод.
– Ты же богата!
Ответ Жанны прозвучал как пощечина:
– Последний раз, когда я тебя видела, тебе нужны были деньги. Я отдала тебе все, что имела. Твою долю из пятисот экю Наваррского коллежа, Франсуа, я и за месяц не заработаю в моих трех лавках. И не истрачу за шесть.
У Монкорбье вытянулось лицо. Взгляд стал тревожным. Гийоме делал вид, что ничего не замечает. Но явно кое-что слышал.
– Откуда ты знаешь? – пробормотал он.
– Тебе что, назвать имена твоих сообщников? Колен Экайе, Малыш Жан, Ги Табари, дом Никола…
Она обрадовалась, что может осадить его благодаря рассказам Сибуле. Монкорбье побледнел еще больше. Она стояла перед ним, как статуя Правосудия. Он поставил стакан на стойку перед окном, запахнул плащ и ушел не сказав ни слова.
И даже экю не взял.
Что ж, экономия, подумала Жанна.
Но сердцу ее эта короткая встреча стоила дорого. Что такое любовь? – подумала она. И вспомнила первую – Исаака, на постоялом дворе в Аржантане. Матье. Филибера. Бартелеми. Любовь озаряла жизнь. Дарила веру и молодость душе и телу. В ней таились все очарование и вся красота мира.
В стихах Франсуа Монкорбье говорилось о том, чего сам он никогда не знал.
Эти размышления породили в ней жалость. Бедняга, вздохнула она.
В этом году декабрь превратил Париж в ледяной корабль. Сена замерзла. В лавках покупателей стало намного меньше.
– У меня вся душа вымерзла! – вскричал как-то утром Гийоме, который пришел совершенно окоченевший.
Он топал ногами под встревоженным взглядом Жанны, и она сама пошла за дровами, чтобы протопить лавку. Хорошо хоть, что он не простыл: весь Париж сотрясался от приступов жуткого кашля.
Очаги на всех этажах топились непрерывно. Однако на четвертом, под крышей, было невыносимо холодно. Опасаясь за здоровье Франсуа, Жанна отправилась к швее и заказала для него теплую куртку с меховой подкладкой. Спать он ложился в чулках и в рубашке из тонкой шерсти, и три раза в день ел горячий суп.
И вот в этом ледяном аду однажды утром возник посыльный с письмом от Жака де л'Эстуаля.
– Я четвертый в цепочке, мадам, – сказал посыльный, весь синий от холода [10].
Она впустила его в дом, подала ему горячего вина с двумя пирожками и вручила ливр за труды.
Моя нежная Жанна, я в Кобленце, во льдах герцогства Вестфальского. Миссия моя завершилась успешно. С помощью Всевышнего я вернусь в Париж в первых числах декабря. Только твой образ способен разогреть мне кровь.
Жак, 22 ноября 1457 года.
Послание это обласкало Жанну, словно мягкое и теплое ангельское крыло.
Но вскоре рядом с ней раскрылось другое крыло, холодное, жесткое и черное.
В тот же день одетая в черное девушка пришла на улицу Бюшри. Нет, то была не покупательница. Жанна поняла это сразу, едва взглянув ей в глаза. Черные и покрасневшие.
– Вы Жанна де Бовуа? – с трудом выговорила посетительница, стуча зубами.
– Входите быстрее, – сказала Жанна.
Девушка заколебалась. Жанна поняла.
– Входите же, вы простудитесь, – повторила она. – Вы родственница Исаака?
Она назвала его Исааком, уважая чувства гостьи. Девушка кивнула и переступила порог.
– Я его сестра. Абигейл.
– Идите за мной.
Она повела ее наверх, усадила в кресло, погрузила черпак в корытце, где с некоторых пор постоянно разогревалось вино с корицей, наполнила бокал и протянула его Абигейл. Та колебалась, не смея взять.
– Господь наш, единый для всех, повелел хранить свою жизнь, – сказала Жанна.
Девушка зарыдала. И Жанна поняла: Исидор Штерн умер.
– Где Исаак? – пробормотала Абигейл, отхлебнув вина.
– Он в отъезде вот уже несколько недель. Скоро должен вернуться. Когда умер ваш отец?
– Вчера утром.
– Я глубоко скорблю. Что я могу для вас сделать?
– Не знаю… Правда не знаю… Погребальная служба состоится завтра утром. Я хотела только оповестить Исаака.
Жанна положила руку на плечо Абигейл. Та снова зарыдала.
– Исаак… он глава… он был главой семьи после моего отца… Я не знаю, я просто не знаю, что с нами будет! Мой брат Йозеф слишком юн…
– Сколько ему лет?
– Шестнадцать.
– Абигейл, Исаак в любом случае остается вашим братом. Он позаботится о вас обоих. Я тоже рядом. Я с вами незнакома, но вы для меня как младшая сестра.
Абигейл долго смотрела на нее.
– Я понимаю… – сказала она.
– Что вы понимаете?
– Что Исаак…
– … обратился в христианство, – договорила за нее Жанна.
– Вы очень добры.
– Вам надо успокоиться. Как только ваш брат вернется, я скажу ему. Он навестит вас.
Абигейл встала. Жанна обняла ее и погладила по голове. Девушка прижалась к ней. Любовь к Исааку сплотила их.
– Теперь его зовут Жак, да?
– Да. Сколько вам лет? – спросила Жанна.
– Девятнадцать. Она вздохнула.
– Теперь все захотят взять меня в жены.
– А вы не любите никого из тех, кто претендует на вашу руку?
Она покачала головой:
– За меня должен был решить отец. Теперь решать будет Жак… Я не знаю…
– Возвращайтесь и успокойте брата.
Абигейл исчезла в снежном буране. Черная тень, которую хлестали белые демоны.
Это как будто символ, сказала себе Жанна.
– Хозяйка, в погребе замерзло вино!
В голосе Гийоме звучало отчаяние.
В прошлые годы Жанна слышала, будто в некоторых погребах действительно замерзало вино, однако сама этого никогда не видела. Впрочем, нынешняя зима оказалась самой лютой из всех, что ей довелось пережить: за несколько дней все нищие, пренебрегшие осторожностью ради выгоды и продолжавшие просить милостыню на улице, замерзли насмерть. Они продолжали сидеть и на повозках, куда сваливали трупы, потому что, когда их пытались выпрямить и положить, они просто разламывались на куски, как щепки. Благотворительное заведение для обогрева и прокорма бездомных бродяг, созданное Жанной при городском совете и принесшее ей большую славу, простаивало без дела. Морозы покончили и с обездоленными и с лодырями. Несколько сотен выживших спасались в церквах, но участь их тоже была незавидной: на последней воскресной мессе в Сен-Северен прихожане – все до единого тепло одетые – посинели от холода.
– Придется колоть его топором! – воскликнул Гийоме.
– Это означает, что мы расколем и бочки, – заметила Жанна. – А когда наступит оттепель, будем плавать в вине.
Она спустилась в погреб: стоило выдохнуть в этом ледяном воздухе, от которого трескались легкие, и тебя окутывало облаком пара. Она подумала, что вино оттает, если погреб чуть-чуть обогреть. Конечно, вкус будет уже не тот. Но лучше так, чем потерять три бочки.
– Гийоме, – сказала она, поднявшись наверх, – ступай к кузнецу на площадь Мобер. Узнай, есть ли у него жаровни, знаешь, такие железные ведерки с дырочками, в которых жгут уголь. Если их больше не осталось, закажи штуки три-четыре. И сразу заплати. Если хоть одну возьмешь, купи на обратном пути уголь. А лавкой займусь я.
