— И тебе моя помощь нужна? Если Велес тебе не поможет, что же я могу сделать?
— Я в бабьи ссоры не мешаюсь, — пророкотал Лесной Князь. — Дай-ка лучше ещё молока.
Светолика щёлкнула ему по уху и протянула полное блюдце.
— А что он сделает? Зверей натравит? Она их не боится. Она не слабее его, не слабее меня. Мы ведь сражаться — пожалуйста, колдовать, оборачиваться — пожалуйста. Знаки давать. А обманывать не умеем. А её надо хитростью. Так только люди способны.
«Ещё пугать до полусмерти», — подумала Хильдико. Вслух сказала:
— Что ж, если надо, я помогу.
— Спасибо тебе. Она придёт, когда луна спрячется. А скоро дождь. Поторопиться надо.
Зверь поймал языком последнюю каплю:
— Ну, вы колдуйте, девоньки. Я жернова посторожу, — и лёг под деревом дуплистым.
Хозяйка хлопнула в ладоши — стол исчез.
— Слушай меня, Хильдико. Мы с тобой схожи как сёстры…
— Мне притвориться тобой?
Сама ведь всё соображает…
— Да, это может помочь. Она придёт из болота, как только темно станет. Придёт — и будет в дверь стучать, аж стены ходуном заходят. Не пустим — колесо сломает. Тогда добро на земле закончится, а зло прибывать будет. Пустим — жернова разобьёт. Тогда новая жизнь не родится, а старая не продлится, а болезни лечиться перестанут.
Хильдико повернулась к сияющим камням: стучат тихо, гулко. Как сердце. А вокруг цветы пробиваются. Конюшина, незабудки, ноготки… Вал под полом ворочается, колесо толкает. Выше колеса — вода живая, ниже колеса — мёртвая…
— А с какой стороны болото?
— С этой. Через реку она не пройдёт, по мосту даже. Ещё она облик птичий принимает…
— Птичий… На птиц силки обычно ставят…
— Так то у тебя два пояса. Из них и сплети.
— Да их не хватит, Светолика! Шутишь надо мной?
— Не бойся, хватит. Я бы пряжу свою дала, но сестра её уже знает, знает, как из неё выбираться.
Хильдико ушам своим не верила. Славишь их, жертвы им приносишь, изобилия просишь, исцеления… А они без твоей помощи и не справятся… Разве Велес хитростью обижен? Разве Хозяйка мельницы такая слабая, если всё добро, всё благо у неё в руках?.. Хотя… она ведь сама их искала, ей самой Светоликины знаменья покою не давали. Могла бы наплевать — как князь с дружиною, как брат с варягами своими… А потом со всеми дружно локти кусать. Как славяне говорят, взялась за гуж…
Хитростью, значит.
— Светолика, скажи, есть у тебя ещё одна рубашка, как на тебе?
Хозяйка даже рассмеялась.
— Глупенькая ты, раз спрашиваешь. Всё есть, всё дать могу, но для обмана не могу использовать. Обману — я уже не я буду. Это вам, людям, хорошо. На любую тропку повернёте. А мне дорога прямая. И ему тоже, и остальным, — простёрла руку к жерновам: рядом на травке Велес дремлет, лапу посасывает. — Не проспит, не упустит. Я тебе вот что скажу: имя моё настоящее — Никийя. Молви его — и невидимой станешь.
Шепчутся девушки, меряет Хильдико обновку, пояса снимает, плетёт из них сеть. Тянется тесьма, узорами играет, не кончается. Пыхтит вода под колесом, колотят жернова. Сыростью тянет. Морок луну затапливает…
Поднимается хмарь от болота, без ветра к берегу ластится, густеет, плотью обрастает. Уж не туман, а птица крылья распластала. На вид как сова, а перья — камыш, спина — кора замшелая, лапы — коряги, клюв — железный, глаза — огонь болотный.
До твёрдой земли добралась, опустилась, встряхнула крылья, под обручья рукавом заправила, перо в подол срослось, волосы незаплетённые — как чёрный ил, лицо темно — как скорлупа ореха спелого, нос тонкий, крючковатый, словно клювик. Всем хороша девица, только под подолом — не ножки полные, а кости затхлые. Потому и шаги громки, и следы глубоки.
Хильдико невидимкой притаилась у крыльца и на первой же ступеньке поставила болотнице[78] подножку. Растянулась Темнолика, крепко ушиблась: развалилась нога, одна кость под крыльцо улетела. Хильдико схватила её тихонько и утиную подложила, какую за ужином обглодала.
Темнолика отыскала кость, приладила её к колену, а к ней ступню, и встала. Стучаться не пришлось: сестра сама из-за двери выглянула:
— А я-то думаю, что так гремит? Зачем пожаловала?
— Ты знаешь зачем, сестрица. И видно, сдашься подобру, если сама открыла.
— Не сдамся. Попробуй войди.
Хотела Темнолика взойти, но кость утиная подвела — короче потерянной оказалась.
— Хромаешь ты, сестрица…
— Это ты всё подстроила! Верни мне мою ногу!
— Не я!
Не умеют боги лгать. Светолика и не лгала.
Хильдико юркнула к двери и подсунула Хозяйке косточку. Не почуяла Тёмная сестра человека, потому что девушка поела с Хозяйкиного стола. Ещё бы больше съела — совсем бы омертвела. Но меру знала.
Светолика вынула из-за пояса голень:
— Отдам, если поклянёшься мою мельницу не трогать.
— Не дождёшься! Всё равно заполучу! Ко всем ты добрая, а для меня доли жалко!
— Потому что ты болотница поганая. У тебя всё гниёт в руках!
— Ах так! — хочет Темнолика птицей обернуться, но не может: чужая кость не оборачивается. Ничего, жернова возьмёт — новую себе смелет. Но у двери стоит сестра.
Кинулась на неё — Никийя невидимкой ускользнула. Стоит уж у ней за спиной, косточкой машет: догони, мол.
Металась Тёмная туда, сюда — и невдомёк, что бегают от неё две девицы, а не одна. Думает: ладно, пускай порезвится сестрица, а она пока в мельницу проберётся. Только к крыльцу — там её бер встречает. Чёрный, огромный, как туча, шерсть серебром и золотом переливается, загривком в притолоку упёрся.
Поборолась бы с Велесом, но не сейчас. Отшатнулась от зверя — прямо к девушкам в сеть.
Билась-билась — не порвёт пояса с оберегами. Угрожала, молила, кричала… замерла, когда девушек вместе увидела. Но ненадолго.
— Что, сами не справитесь? Перед людьми унижаетесь?
— Да люди посильней тебя будут. Клянись, Кереметь, своим именем, что к мельнице моей на полёт стрелы не приблизишься. Да торопись, светает скоро.
— Поклянусь. Когда птицы по-человечьи заговорят, а звери летать научатся.
Нахмурилась Светолика. Вздохнула Хильдико. Вдруг не даст клятву? Снова вернётся?
Бурлит под колесом вода, светлеет за рекой небо…
Ахнула Хозяйка. Встрепенулись все. Она смотрела через реку. Там, над деревьями, по дуге пролетел волк, растопырив лапы. За ним нёсся ястреб, и оба ругались: один по-славянски, другой по-свейски.
Велес поперхнулся молоком.
Хильдико зажала рот ладонью.
Темнолика-Кереметь заскрежетала зубами. Делать нечего, словами не бросаются. Так и уползла в своё болото. А кость Светолика туда же забросила, в самую топь.
Вернулись к Хильдико пояса и одежда. Дарила Хозяйка рубашку — не приняла. Дарила соболей, обручья — не взяла.
— Тогда скажи, что хочешь.
— Чтоб у древлянского князя коням приплод хороший был, а нашему хутору зимой не голодать.
— Будет, девушка, выполним. Только ответь: что за звери чудесные нам показались?
— Звери? Ястреб — мой брат, волк — жених.
Светолика перевела гостью через мост и села под сосну прясть. Велес положил голову ей на колени и задумчиво дёргал когтями струны на кленовых гуслях.
Замерло на миг колесо — и пошло посолонь. И пока колесо вертится, жернова гудят, зерно мелется — стоит белый свет.
XIV
— Как думаешь, Святча, быть мне князем?
— Ты что, Владка минуть хочешь?
— Куда ему теперь?
— Но у него и раньше было — проходило же.
— И сколько раз ещё будет?
— Но он зверей и птиц понимает, со всем живым говорит, как и батька. Значит, он князь, а не ты.
— А с людьми кто будет разговаривать?
— А мы на что? Поможем.
— Я к нему толмачом не нанимался.
Сняли Светозара с дерева, намыли, рану поясом прижали — и положили с саблей в головах, с луком и колчаном за спиной и флягой под рукой. Отец над ним ничего не сказал, только плакал. От Владка тоже слова не добились. Отшибло.
Хорошо Светану. Родится волчонком, оближет матушка горячим языком, напоит сладким молоком, пригреет с братьями и сёстрами на мягком брюхе… А Владку что делать? Как он Хильдегарде покажется? Пройдёт немота — не пройдёт?
Проводили мёртвых, укрыли раненых. Ещё до рассвета пошли к селенью — врасплох застать.
Высок частокол, высоки резные сваи терема, остры кости на жердях, но выше — гнев, острее — обида. Сломали ворота, растерзали дозорных, полезли в окна.
Не успели радимичи сварить дёготь, зато масло вскипятили и воду. Но ярость сильнее жжёт.
Бросали оружие воины, рвали друг друга руками, зубами. Пробиться бы в покои Драгомира, нагадить на постель ему за девку, шею свернуть, хребет выдернуть.
Самая дальняя его почивальня. Прячутся женщины там — и Любашка с ними. Закрылись на засов, стены глухие. Разве с крыши? Но и там стерегут.
