Ознакомительная версия.
«Теперь он у меня в руках», — подумал Кантекор, входя вслед за ним в большую гостиницу.
Как только они вошли, навстречу незнакомцу поспешил молодой аристократ, протягивая ему руку и дружески говоря:
— Ну что, граф де Тэ, вы довольны, как и я?
— Да, господин Мартенсар, насколько я могу быть доволен, — ответил ему граф де Тэ.
Кантекор не мог слушать дальше: ему не хватало воздуха, он вышел из дома.
— Это он! Боже мой, это он! Мертвые воскресают… — бормотал Кантекор. — Он носит траур по себе самому!..
Мало-помалу он успокоился; инстинкт ищейки проснулся в душе труса; он остановился и повернул обратно в гостиницу «Золотой колокол».
«Однако, если он жив, зачем он во Франции? Не хочет ли и он вступить в аристократический полк? Зачем? Ведь он — враг императора и Франции, наверное, он замышляет что-нибудь дурное… Внимание! Не зевай, Кантекор! Берегись! Может быть, это в конце концов — опять новая удача… Смотри в оба!»
Быстро и уверенно вошел он в гостиницу. Был полдень. Колокол церкви Святого Иакова ответил бою часов на ратуше. Площадь по случаю базара кишела народом и движением. Однако час завтрака пробил не только на часах, но и в желудках; поэтому мало-помалу пустели улицы и наполнялись дома. Наступила тишина.
Когда Кантекор вошел в столовую гостиницы, там теснилась густая толпа богатых окрестных поселян и горожан. Но он не обратил на нее внимания. Его взгляд был устремлен на группу аристократов, среди которой он узнал, все с тем же трепетом, графа де Тэ, князя де Груа, конногвардейца с аустерлицкой фермы, который, несмотря на печальное выражение лица, казалось, чувствовал себя совершенно здоровым.
Эта группа молодых вельмож состояла из утренних просителей во дворе императорского замка.
Тут были кроме графа де Тэ и де Гранлиса, виконт д’Иммармон, граф д’Отрем, маркиз де Невантер, граф Новар, д’Орсимон, Микеле де Марш, Рантвиньи и Мартенсар. Последний сыпал любезностями, комплиментами и поклонами.
— Прошу вас, господа, — говорил он, — сделать мне одолжение, приняв мое приглашение, идущее от чистого сердца. Я отлично понимаю великую честь, которой прошу: вы все знатного рода, а я — только сын скромного банкира…
Многие улыбнулись, так как огромное состояние отца Мартенсара, уже десять лет бывшего поставщиком всей армии и придворным банкиром, было известно всем. Нередко принцы пользовались его услугами, а Жозефина имела у него открытый счет, грозивший стать бесконечным.
— Однако надо приучаться быть товарищами: ведь завтра все мы, без различия титула и звания, станем офицерами императорской армии. Так представимся же друг другу и по-товарищески позавтракаем вместе. Я уже просил вас сделать мне честь, разрешить принять заботу об этом угощении и его издержки на свой счет.
Шевалье д’Орсимон, красивый молодой человек без всякого состояния, проворно ответил:
— Издержки — да, на это я согласен, что же касается меню, то здесь я хочу участвовать в выборе, считая себя первым гастрономом Франции.
— Хвастун! — сказал сын банкира.
Теперь засмеялись все, кроме бедного де Тэ, который едва мог улыбнуться.
— Господин Мартенсар, — сказал де Гранлис, — я в отчаянии, что должен отказаться от этой чести: у меня самого есть приглашенные, виконт д’Иммармон и граф д’Отрем.
— Это не беда. Я принимаю на себя уплату по вашему обязательству: это простая финансовая операция, обычная в нашем семействе.
Снова раздался смех над остроумным ответом; многие уже готовы были сдаться на такое радушное, дружеское обращение, но в эту минуту послышались отдаленный шум и гул голосов на улицах, затем мерный звук лошадиного топота, привлекший молодых людей к окнам зала.
Они увидели мчавшуюся открытую коляску, голубую с золотом, запряженную четверкой белых лошадей и окруженную отрядом егерей с обнаженными саблями. В ней сидел император, по своему обыкновению неожиданно примчавшийся во дворец. Он появился, как блестящее видение, в зеленом мундире гвардейского стрелкового полка. Налево от него сидел Бертье, перед ним Савари и полковник главного штаба. Наполеон казался замечательно молодым и могучим. Не кланяясь, он пристально смотрел на эту гостиницу, откуда раздавались восторженные крики привета. Он мог видеть в окнах эту молодежь, которую он так любил, на которой думал основать свое могущество.
Микеле де Марш, Мартенсар, Рантвиньи, д’Орсимон махали шляпами, крича во все горло:
— Да здравствует император!
Д’Отрем, Новар, Тэ, Невантер молча обнажили голову. Гранлис тоже почти невольно приподнял свою шляпу.
Император проехал. Последний всадник его конвоя исчез среди облака пыли. В гостинице сразу все стихло; наступила какая-то торжественная тишина.
В углу зала Кантекор делал какие-то заметки.
Де Гранлис обернулся к Мартенсару и изменившимся, дружеским голосом сказал:
— Я принимаю ваше приглашение за себя и за своих товарищей… Да здравствует император!.. Жизнь так хороша!
Следуя его примеру, Новар, Тэ, Невантер согласились в свою очередь.
— Примемся за выбор меню, шевалье д’Орсимон! — произнес Мартенсар, увлекая того по направлению кухни.
В соседней с общим залом комнате три служанки проворно накрыли стол на десять приборов. Хозяин гостиницы предвидел хорошую наживу и решил заранее отделить своих знатных гостей от общей толпы. Он был совершенно прав, так как дом был полон разных подозрительных личностей. По базарным дням гостиница вообще была полна народу, но в эту субботу больше чем когда-нибудь.
Кантекор, уничтожая рагу из баранины, наблюдал за публикой и делал недовольную гримасу. Здесь было много знакомых ему субъектов, загадочных личностей, которых он видел бродившими вокруг Пале-Рояля и во многих общественных местах, где он бывал по долгу своей службы. Если он узнавал их, то, конечно, был узнан в свою очередь. Его переодевание было, конечно, детской игрой для профессиональных сыщиков, и он хорошо знал это по своему собственному опыту, прекрасно угадывая своих собратьев по ремеслу, агентов графа Прованского, графа д’Артуа, даже своей собственной полиции под платьем грубого бельгийца, говорившего со слишком уж сильным акцентом, под егерским мундиром или блузой рабочего. Было ясно видно, что собрание в Компьене стольких представителей старинных фамилий возбуждало любопытство и недоверие многих партий.
Бурбоны, естественно, желали по крайней мере в точности знать новых изменников своей партии, а императорское правительство, принимая последних, все-таки хотело удостовериться в их искренности. Таким образом, гостиница «Золотой колокол» являлась в данное время средоточием всевозможной полиции, и каждый жест, каждое движение присутствовавших подлежало строгому наблюдению.
Только, может быть, эти десять будущих офицеров аристократического полка не замечали странности окружавшей их среды.
Мартенсар и Орсимон вернулись из кухни с сияющим видом, размахивая карточкой выбранных блюд. С громким говором все пошли в отдельную комнату, дверь которой оставалась, однако, открытой для слуг.
Кантекор уселся как раз напротив, так что мог видеть все, происходившее внутри комнаты.
Мартенсар, в качестве амфитриона, громко заговорил:
— Господа, товарищи! Садитесь, пожалуйста, где хотите, этикет сегодня отсутствует: ведь мы будем все равны под одними эполетами! Занимайте свои места, пожалуйста!
Молодые люди сели; стол был круглый, а потому не могло быть различия мест. Иммармон и д’Отрем непринужденно заняли места около Гранлиса, по обе стороны его.
Между тем какой-то человек лет пятидесяти, низкий, широкоплечий, с большим носом и густой черной бородой до самых глаз, одетый богатым горожанином, с шумом пошел в общий зал, сел на стул около Кантекора и грубо оттолкнул его, сказав:
— Подвинься!
Кантекор заворчал: он не любил, когда ему мешали, особенно при интересном зрелище. Но его сосед взглянул на него таким пылающим взглядом и таким тоном приказал: «Молчи, мужик!» — что тот остолбенел от удивления. Опомнившись, он поклялся себе отомстить за это при первом удобном случае.
Прибытие этого человека произвело впечатление на окружающих, которые ели и пили, стоя у буфета; на него со всех сторон устремились любопытные взгляды. Слишком оригинальным казался этот человек, и тот, кто отправился бы следить за ним, вероятно, напал бы на хороший след…
Не обращая ни на что внимания, он поглощал теперь ломти холодного мяса, запивая их большими глотками вина из поминутно наливаемого стакана. Время от времени он, обтирая лицо, бросал взгляд в окно на своего слугу, сторожившего лошадей. Тот убирал за обе щеки хлеб с бараниной; перед ним на каменной скамье стояла пенившаяся кружка светлого пива. Держа в руке вожжи обеих лошадей, он в свою очередь не спускал глаз со своего хозяина.
Ознакомительная версия.
