С этой осады утвердилась репутация Наполеона. Все генералы, народные представители и солдаты, знавшие о мнениях, которые он высказывал на различных советах за три месяца до взятия города, все те, кто были свидетелями его деятельности, предрекали ему ту военную карьеру, которую он потом сделал. Доверием солдат Итальянской армии он заручился уже с этого момента. Дюгоммье, представляя его к чину бригадного генерала, написал в Комитет общественного спасения буквально следующее: „Наградите и выдвиньте этого молодого человека, потому что, если по отношению к нему будут неблагодарны, он выдвинется сам собой“. В Пиренейской армии Дюгоммье беспрестанно говорил о своем начальнике артиллерии под Тулоном и внушил высокое мнение о нем генералам и офицерам, отправившимся впоследствии из Испанской армии в Италию. Находясь в Перпиньяне, он посылал Наполеону в Ниццу курьеров с известиями об одержанных им победах».
Таким оказался первый реальный триумф Наполеона Бонапарта.
Итог налицо: он стал бригадным генералом в 25 лет!
Часть четвертая. Вчера генерал – сегодня Первый консул!
Триумф Наполеона оказался не столь уж и долгим. Правда, это была не его вина, а следствие изменений в политической жизни Франции.
Как вдохновенно пишет Мережковский:
«6 февраля 1794 года Конвент подтвердил производство Бонапарта в чин бригадного генерала от артиллерии. Вместе с генеральским чином он получил хлопотливое, ответственное и ничтожное назначение по инспекции береговых отрядов Итальянской армии, получил и кое-что похуже.
Войсковой депутат Конвента Робеспьер Младший, очарованный Бонапартом, как все в Тулонском лагере, звал его в Париж, обещая ему, через брата, главнокомандование внутренней армией. Соблазн был велик. Но Бонапарт знал – помнил, что час его еще не пришел – „груша не созрела“. Огненный юноша поступил как охлажденный опытом старик. „Что мне делать на этой проклятой каторге?“ – т. е. в Терроре, ответил он Робеспьеру и отказался решительно. В этом отказе – весь Наполеон, с тем, что он потом называл „квадратом гения“ и что можно бы назвать, по Гераклиту, „сочетанием противоположностей“ – ледяного расчета и огненной страсти, Аполлона и Диониса. Он строит свою безумную химеру с геометрической точностью.
Пленник. Бонапарт в тюрьме Антибского форта в августе 1794 г. К. Мотте по оригиналу Д. Вебера
Наступило 9 Термидора. Максимилиан Робеспьер был казнен и младший брат его вместе с ним. „Я был немного огорчен его несчастьем, потому что любил его и считал непорочным, pur, – писал Бонапарт о своем недавнем друге все так же холодно-расчетливо. – Но если бы даже отец мой пожелал быть тираном, я заколол бы его кинжалом“. Скоро эта записка ему пригодилась.
Пало правительство, которому служил Бонапарт. Вспыхнул новый террор. Якобинцы доносили друг на друга, чтобы спасти свои головы. Салицети, тоже недавний друг Бонапарта, сделал на него донос в Конвент, будто бы он вступил в заговор с обоими братьями Робеспьерами, составлял для них военные планы, чтобы предать Республику ее врагам, генуэзцам, и хотел восстановить разрушенные укрепления Марселя, гнезда контрреволюции.
Конвент постановил предать Бонапарта суду. 12 августа он был арестован и посажен в Антибскую крепость. Знал, что один шаг из тюрьмы на плаху, мог бы легко бежать, но помнил, что этого делать не надо.
„От начала Революции не был ли я всегда ей предан? – писал он в своем оправдании Конвенту. – Я всем пожертвовал, все потерял для Республики… Я заслужил имя патриота… Выслушайте же меня, снимите с меня тяжесть клеветы… Если же злодеи хотят моей жизни, я так мало дорожу ею, так часто презирал ее. Да одна только мысль, что жизнь моя может быть полезной отечеству, заставляет меня нести бремя ее с мужеством!“
Через две недели он был освобожден, но не восстановлен в прежней должности, а назначен командиром пехотной бригады в Западную армию, в глухую и кровавую Вандею, – в ссылку, и за отказ ехать туда выключен из списка боевых генералов. Такова была награда за Тулон».
В мае 1796 года Наполеон возвратился в Париж.
У него был генеральский чин и… совершенно непонятная репутация.
Наполеон – генерал. Жиру. Гравюра на стали
Это означало лишь одно: все нужно начинать сначала!
Наполеону было не привыкать.
Бригадный генерал, ничтоже сумняшеся, поступает на ничтожное место в типографию при военной канцелярии.
«Это было самое тощее, самое странное существо, какое я когда-либо видела, – вспоминает Бонапарта тех дней одна умная женщина. – Он носил по тогдашней моде собачьи уши, непомерно длинные, до плеч, волосы… Мрачный взгляд его внушал мысль о человеке, которого нехорошо встретить под вечер, на опушке леса… Платье тоже не внушало доверия: потертый мундир имел такой жалкий вид, что мне сначала трудно было поверить, что это генерал; но я скоро увидела, что он человек умный, или, по крайней мере, необыкновенный. Если бы он не был так худ, что казался больным и что жалко было смотреть на него, можно было бы заметить, что черты его лица удивительно тонки; особенно рот был прелестен… Иногда он много говорил и оживлялся, рассказывая об осаде Тулона, а иногда угрюмо молчал… Мне теперь кажется, что в очерке рта его, таком тонком, нежном и твердом, можно было прочесть, что он презирает опасности и побеждает врага без гнева». Не приходится удивляться отношению к нему со стороны начальства. Трудясь в типографии, он разработал гениальный план Итальянской кампании. Когда он ознакомил с ним генерала Шерера, тот его высмеял.
Наполеон, чье новое и беспримерное восхождение должно было начаться менее чем через год, решает покинуть Париж. Но тут происходит восстание сразу 48 провинций Франции. Конвент на грани краха. О Наполеоне тут же вспоминают! Его призывает к себе все тот же Баррас и предлагает… возглавить вооруженные силы Конвента. Наполеон, понимая, что, возможно, решается вся его дальнейшая судьба, соглашается. «Мне надо было увидеть этого маленького человека с монументальным лицом, чтобы узнать того, кто некогда в аллее Фейанов явился мне „как жертва“, – вспоминает генерал Конвента Тьебо. – Беспорядок в одежде, длинные, висящие волосы и ветхость всего жалкого убора по-прежнему обличали его нищету… Но он изумил всех своею деятельностью: был вездесущ; только что исчезал в одном месте, как появлялся в другом; изумил еще больше краткостью, ясностью и быстротой своих распоряжений, в высшей степени повелительных; наконец, верность его диспозиции сначала поразила, а потом восхитила всех».
Работа в типографии отнюдь не притупила военного чутья Наполеона. Его нисколько не смущало, что ему противостоят в несколько раз превосходящие силы противника. «Против тридцати тысяч штыков национальной гвардии у Конвента было только тысяч семь-восемь довольно сомнительного войска. Чтобы увеличить его, открыты были тюрьмы и выпущены самые опасные террористы. Пока болтуны болтали в Конвенте, солдаты братались с бунтовщиками на улицах. Бонапарт положил этому конец: вооружил самих депутатов, 800 человек, и болтуны умолкли, оробели, как будто вдруг поняли, что царству их наступает конец», – пишет Мережковский. Итог стратегии Бонапарта: двух часов оказалось достаточно, чтобы шестью тысячами штыков разогнать тридцать тысяч. К шести часам вечера все было кончено! «Слава Богу, все кончено, – пишет Бонапарт брату Иосифу. – Мы перебили много народу и обезоружили секции… Теперь все спокойно. Я, по обыкновению, цел. Счастье за меня».
Мережковский отмечает, что первым делом после своего триумфа он «…поспешил отправить 60 000 франков в Марсель, маме Летиции, у которой тогда оставалась в кармане последняя пятифранковая ассигнация.
В тот же день он произведен в главнокомандующие армией. Теперь уже никто не спросит: „Бонапарт, это еще что за черт?“ Над Парижем, над Францией вставал во весь рост „маленький человек с монументальным лицом“».
Жозефина, первая жена Наполеона. Художник Т. Готьер
Профиль Жозефины
Вскоре Бонапарт знакомится с прекрасной креолкой Жозефиной. Она была существенно старше Бонапарта и мечтала выйти за банкира. Нравом подчас напоминала юную гимназистку. Поскольку банкир все не подворачивался, Жозефина решила выйти за генерала. Собственно, вся инициатива исходила с ее стороны. Брак состоялся. Впоследствии обе стороны вели себя весьма двусмысленно, но очевидцы констатируют, что Наполеон питал к Жозефине подлинную страсть. О справедливости этого мнения можно судить хотя бы по фрагменту одного из писем Наполеона, отправленного его новоявленной супруге: «Меня интересуют почести лишь потому, что ты ими интересуешься; стремлюсь к победе, потому что это тебя обрадует; в противном случае я покинул бы все, чтобы самому броситься к твоим ногам. Милый друг, будьте уверены и смело уверяйте других, что я люблю вас превыше всякого воображения! Знайте, что каждое мгновение моего времени посвящено вам; что не бывает такого часа, когда бы я о вас не думал; что мне никогда не случалось думать о другой женщине; что все они кажутся мне некрасивыми, неграциозными и лишенными остроумия. Вы, вы одна, такая, какой я вас вижу мысленными своими очами, можете мне нравиться и поглотить все способности моей души, пучины которой вы измерили. В моем сердце не осталось затаенных складок, которые бы не остались перед вами открытыми. Все мои мысли подчинены вам, так как в вас заключается вся моя умственная и физическая энергия. Моя душа связана с вами до такой степени, что день, когда вы перестанете меня любить или когда жизнь ваша прекратится, будет также и днем моей смерти. Природа и весь земной шар облечены в моих глазах прелестью единственно лишь потому, что вы здесь живете. Если вы не поверите всему этому, если ваша душа не убеждена до полного насыщения уверенностью в моей любви, то вы приведете меня в отчаяние, так как у меня родится предположение, что вы меня не любите. Между любящими сердцами устанавливается как бы магнетическая связь. Вам известно, что я не могу вынести даже и мысли о том, что у вас завелся любовник. Еще более невозможным было бы терпеть его присутствие. Увидеть его и вырвать сердце из его груди было бы для меня делом одного мгновения, и тогда, чего доброго, я мог бы в гневе наложить руку и на вашу священную особу. Впрочем, нет, я никогда не решился бы этого сделать, но тотчас же покинул бы мир, где даже и добродетельнейшая из женщин меня обманула. На самом деле я верю в вашу любовь и горжусь ею. Несчастия являются ведь только испытаниями, еще более увеличивающими силу нашей взаимной привязанности. Младенец столь же милый, как и его мать, увидит свет в ваших объятиях. Подумаешь, до чего доходит моя слабохарактерность! Я пожертвовал бы, кажется, всем за возможность увидеться с тобою хоть один день. Тысячу раз целую ваши глазки и губки. Восхитительная женщина! Каким могуществом ты обладаешь! Зная, что тебе нездоровится, я положительно чувствую себя больным. Впрочем, у меня действительно лихорадочный жар. Не задерживай у себя курьера долее шести часов и отправь его сейчас же ко мне с драгоценным письмом от царицы моего сердца».
