– Китай – это наш будущий улов. Улов – рыба. Хан Тангус хочет показать, что он готов подарить свою империю нам.
– В таком случае он бы прислал огромную глиняную хрюшку, – усмехнулся подошедший в это мгновенье Ахмад Кермани.
– О! Ахмад, ты как раз вовремя, – оживился Тамерлан. – Каково будет твое предположение насчет этой рыбы? Что имел в виду проклятый хан Тангус, посылая мне эту дуру?
– Возможно, что он наслышан о твоих намерениях идти на него войной и остается при этом холоден, как рыба, – ответил Ахмад.
– Я думал, ты скажешь что-нибудь смешное, – разочарованно прогудел Тамерлан.
– Что может быть смешнее этой рыбы самой по себе! – усмехнулся стихотворец.
– Джильберге, – обратился Тамерлан к Шильтбергеру, – понравилось ли китайцам житье в саду Баги-Чинаран?
– Еще как понравилось! – осклабился немец. – Еды и питья им туда были привезены горы и реки, каждому китайцу мы предоставили по наложнице. Три дня они веселились и обливались вином, на четвертый потребовали хорзы, деревьев в саду поломали без счету и так насвинячили, что уж поистине государь у них – хан свиней.
– А как вел себя главный посол?
– Этот с каждым днем становился все более недовольным. На второй день уже не пил вина, на третий стал мало есть, на четвертый принялся ругаться.
– Ладно. За поломанные чинары мы с ними после рассчитаемся. Давайте сюда письмо от хана Тангуса.
Подали письмо, стали зачитывать. Читали медленно, поскольку толмач не умел так быстро, с ходу переводить с китайского, как Мухаммед Аль-Кааги с испанского. По мере чтения Тамерлан то фыркал, то хмурился, то стукал кулаком по колену, а под конец стал тихонько рычать, что совсем уж не предвещало ничего доброго.
Китайский император требовал дани. Он признавал Тамерлана великим властителем, но в довольно резких выражениях напоминал ему, что он всего лишь эмир и обязан платить дань главному восточному ханству, владыкой которого Чжай Цзикань и объявлял себя.
– За сколько, за сколько лет мы там ему задолжали? – спросил Тамерлан, когда письмо окончилось. – За семь?
– За пять, – отвечал минбаши Джильберге.
– Ну, ладно, – вздохнул великий эмир. – Придется извиняться. Ведите сюда этих послов Тангус-хана.
Покуда отправились за послами, Тамерлан еще раз задумчиво оглядел громадную керамическую рыбину и приказал бросить ее в воду фонтана. Двое негров подняли ее на руки, раскачали и на счет три кинули. Фонтан был неглубокий, рыба быстро достигла дна и громко ударилась об него, но не разбилась, а лишь издала гулкий звук. При этом она не повалилась на бок, не перевернулась, а очень ловко села на брюхо. По-видимому, у нее был специально смещен центр тяжести.
Вскоре появились и китайцы. Впереди всех шел важный сановник в парчовых штанах и парчовой рубахе золотистого цвета, перехваченной широким черным поясом. На ногах у него были черные мягкие сапоги, а голову украшала замысловатая двухъярусная шляпа, тоже черная. Вид у посла был весьма надменный, и казалось, он никого не видит вокруг себя. За ним следовало двадцать других послов, наряженных в одежды такого же покроя, но только штаны и рубахи на них были черные, а пояса желтые. У этих лица были похуже – сразу бросалось в глаза, что почти все они с глубокого похмелья.
Подойдя к великому эмиру, главный посол сложил перед собой руки, ладонь к ладони, и очень коротко поклонился. Остальные последовали его примеру, правда, поклонились чуть ниже.
– Желаю здоровья и долголетия эмиру Тамерлану, – произнес посол на ломаном чагатайском наречии. – Мое имя Ли Гаоци, я – князь Суйхуцидзи и посланник солнцеподобного императора Китайской империи Мин, Чжай Цзиканя. Мой государь послал меня сюда, чтобы я узнал, как поживает эмир Тамерлан, и взял с Тамерлана причитающуюся дань за пять лет, которую великий эмир не выплачивал по неизвестной причине.
– Приветствую тебя, посол Ли Гаоци, – отвечал Тамерлан смиренным тоном. – Я весьма тронут заботой и вниманием со стороны хана Чай Цикана и благодарю за подаренную им рыбу, которая так задыхалась на воздухе, что пришлось спешно бросить ее в воду, где она, как видите, чувствует себя хорошо. Теперь тороплюсь принести извинения за задержку с выплатой дани и хочу обрадовать достопочтенного Ли Гаоци, что ему не придется самому везти ее в далекий Ханбалык[47], утруждаясь и подвергая себя опасности попасться в лапы каких-нибудь разбойников. Я сам повезу дань хану Чай Цикану.
– Если я правильно понимаю, – изумился посол, – эмир собирается отправиться в путешествие и приехать в гости к императору Чжай Цзиканю?
– Именно так, – кивнул Тамерлан. – Я возьму с собой все сто моих туменов и отправлюсь в далекий путь. На старости лет я хочу наконец увидеть вашу страну. Говорят, она сказочно красива.
– Это надобно обсудить подробнее, – сказал Ли Гаоци, недоумевая, правильно ли до него доходит смысл сказанного великим эмиром, шутит ли он или действительно собирается сам везти дань Чжай Цзиканю. – Такое путешествие – не шутка.
– Какие уж тут шутки, – прокряхтел старый завоеватель. – Вот сейчас сядем все вместе за дастархан и обсудим как следует. Джильберге, веди послов Чай Цикана к дастархану.
Ли Гаоци и его свита чинно проследовали за Шильтбергером туда же, куда недавно увели послов короля Энрике. Тамерлан принял еще одного посла, приехавшего из Багдада, и затем приказал нести и его туда, на холм, под карагачи, за широкий дастархан.
Когда сам Тамерлан поудобнее устроился во главе дастархана, он внимательно оглядел сидящих. О левую руку его сидели знатные военачальники, с коими великий эмир выиграл не одно сражение, визири и советники. О правую руку ближе всех сидели двое мавлоно, поэт Ахмад Кермани, мирза Искендер Уруси, глава китайского посольства Ли Гаоци, дон Альфонсо Паэса де Санта-Мария, багдадский гость, сын Тохтамыша, далее – все остальные послы и гости.
Тамерлан поднес к лицу своему левую ладонь и стал молиться. Все присутствующие мусульмане последовали его примеру, послы из Испании и Китая не шевелились. Вдруг Тамерлан прервал молитву и громко произнес векилю Мусе-Ерендеку:
– Мои гости неправильно сидят. Не по чину.
– Мне кажется… вы сами просили их так рассадить, – испуганно забормотал векиль.
– Да, сам, – согласился Тамерлан, – но теперь вижу свою грубую ошибку. Подними китайского болвана и усади его ниже послов моего сына, эмира Энрике. А остальных китайцев и вовсе гони в шею. Нечего им тут делать, им и так весело живется в Баги-Чинаране.
Векиль передал приказание великого эмира слугам, те бросились выполнять, подбежали к Ли Гаоци, весьма бесцеремонно подняли его под мышки и потащили на другое место. Его усадили справа от дона Гомеса де Саласара, а остальных китайцев грубо прогнали прочь.
– Я ничего не понимаю! – возмущался Ли Гаоци. – Что происходит? Со мной нельзя так обращаться!
– Только так с тобой и надо обращаться! – грозно прорычал Тамерлан, вдруг сбросив с лица маску учтивости. – Ты послан разбойником и нечестивцем, который хочет жить плодами трудов моих. Он вор и враг мне, а ты – его посланник. Значит, ты тоже разбойник и вор. Сейчас ты сидишь за лучшим дастарханом в мире, но это не значит, что через минуту ты не будешь болтаться в петле, как паршивая собака. Поэтому сиди и будь счастлив, если сегодня останешься жив.
Ли Гаоци, смертельно побледнев, задрожал нижней губой и мгновенно остудил свой пыл. Голова его поникла, он слепо смотрел прямо перед собой, и в мозгу его шевелилась одна-единственная мысль: «Ничего не понимаю! Или я сошел с ума, или сошел с ума этот зарвавшийся князек».
Тем временем начинался пир. Бесчисленные слуги тащили на больших выделанных и позолоченных кожах жареные, вареные, копченые, соленые и вяленые яства – баранину и конину, приготовленную самыми разнообразными способами. Кравчие, одетые в кожаные передники и нарукавники, тотчас разделывали мясо, почки, головы и внутренности большими, остро отточенными ножами, клали их на золотые и серебряные блюда, которые слуги быстро разносили гостям. Вскоре на дастархане стало тесно от блюд, но искушенные в этом деле слуги находили все же, куда поставить еще миски с соусами, куда положить тонкие, вчетверо сложенные лепешки, куда втиснуть кувшин с подслащенным кумысом или свежим виноградным соком. Вина в этот день по приказу Тамерлана не подавали.
После того как великий эмир проучил чванливого китайского посла, настроение у него стало отменное. Он с аппетитом обедал, чего нельзя сказать о Ли Гаоци, который еле притрагивался к блюдам, а сидящий подле него дон Гомес испытывал сильное неудовольствие по поводу едкого запаха пота, исходившего от китайца, – Ли Гаоци потел от навалившегося страха.
Когда началась смена блюд и слуги принялись подавать плов, манты, бешбармак и лагман, Тамерлан, опуская щепоть в миску с золотисто-зеленым, приготовленным по-вавилонски пловом, объявил:
