Ознакомительная версия.
Смяв её, выбросил в снег, а следом полетела и другая.
— Там были дети! — произнёс Савинков. — И Иван не стал бросать бомбу.
— Д-дети?! — закурил, наконец, Куликовский, о чём–то раздумывая. — Детей убивать нельзя, — выбросил недокуренную папиросу. — Я ведь никогда не думал, что от взрыва могут погибнуть дети… Ведь наши враги живут не в безвоздушном пространстве, где вокруг никого нет… Ведь рядом с ними жена и дети…
Чтоб привести в чувство находящихся в прострации товарищей, Савинков решил отвлечь их от переживаний и ненужных размышлений каким–нибудь делом.
— Господа! А пойдёмте к Большому театру и узнаем, там ли великий князь с женой и детьми.
Подняв бомбы и совершенно не беря в расчёт, что несут БОМБЫ, — тихим прогулочным шагом направились к театру.
— Сейчас разведаю, ждите, — подошёл к кассе Савинков и напрягся, обхватив в кармане пальто рукоять браунинга — к нему бежали два человека в расстёгнутых шубах.
— Билетов в кассе нет, купите у нас, — дурными голосами орали они.
Как давеча у Каляева, по его виску сбежала из–под цилиндра тонкая струйка пота. «Бросить бы в каждого из вас по бомбе… Показалось — филёры бегут», — разозлился он.
— Билеты куплю, — сдерживая дрожь голоса, спокойно ответил перекупщикам. — Великая княгиня в театре?
— Так точно-с, ваше степенство. С четверть часа как изволили прибыть… Вместе с мужем и детьми, — ответили на все заданные и не заданные вопросы.
— Господа, — подошёл к товарищам Савинков. — Предлагаю дождаться конца спектакля. Может, великой княгине подадут её карету, а Сергей Александрович поедет один… А пока прогуляемся по первопрестольной. Ночные жулики вас, надеюсь, не страшат? — попытался пошутить, но не увидел даже тени улыбки на лицах друзей.
Компания вышла на набережную Москвы–реки. Пытаясь разговорить Каляева, Савинков взял его за свободную от бомбы руку. Но тот, опустив голову, размышлял о чём–то своём и на вопросы не отвечал.
Куликовский брёл за ними, громко стуча подковками на каблуках сапог.
«Как конь Моисеенко», — подумал Савинков, мысленно отметив, что шаги Куликовского затихли.
Обернувшись, увидел, что тот, свесив голову, с трудом стоит на ногах, опершись о гранитные перила.
— Сейчас упадёт, — шепнув Каляеву, поспешил к товарищу.
— Возьмите бомбу. Сейчас её уроню, — со спазмами в голосе прохрипел террорист–неудачник.
«Всё. Покушение полностью сорвалось», — убирая в саквояж адскую машину, понял Савинков.
Неожиданно вид раскисшего друга придал сил Каляеву.
— Борис, верь мне. Я обязательно ликвидирую князя, — тряся Савинкову руку с саквояжем, жарко шептал тот. — Обязательно ликвидирую…
Проанализировав рабочий режим великого князя, рассудили, что 4‑го числа, в обязательном порядке, он поедет в свою канцелярию на Тверской.
На этот день и назначили покушение.
4‑го, в пятницу, Савинков пришёл в номер гостиницы и забрал у Доры адские машины, положив их в свой вместительный саквояж: «А то в другом пледе вынесет, или в скатерти какой», — усаживаясь в сани Моисеенко, попытался подбодрить себя шуткой.
Передав бомбу Каляеву, стали ждать Куликовского. Но тот так и не явился.
«Да что за невезение? — совершенно расстроился и растерялся Савинков. — С одним метальщиком начинать акцию рискованно. Ставить Моисеенко опасно. Он извозчик. Его арест повлечёт за собой открытие полицией приёмов нашего наблюдения… Потом совершенно невозможно станет кого–нибудь ликвидировать… А у нас на очереди: Трепов, Клейгельс и иже с ними… Что же предпринять? — сидя в санях, размышлял он. — Я в этот раз тоже не подготовлен. У меня английский паспорт и при аресте подведу Джемса Галлея. Придётся теракт отложить на неопределённое время».
— Я один его уничтожу! — догадавшись о раздумьях товарища, уверенно произнёс Каляев. — Всё беру на себя. Если великий князь поедет, я убью его. Верь мне, — до боли сжал ладонь приятеля. — Моя вина была, мне и исправлять, — уже тихо докончил он, глядя пустыми глазами в безбрежность небытия…
И Савинков с уверенностью понял, что сегодня всё получится…
В это время с козел раздалось:
— Решайте скорее, пора!
— Прощай Янек, — ответно сжал его ладонь.
— Прощай Борис, — держа под мышкой бомбу, вразвалочку и не оглядываясь, Каляев направился к иконе Иверской Божией Матери.
Но не молиться.
Дежуря здесь, он заметил, что на углу прибита в стеклянной рамке патриотическая картина, в стекле которой как в зеркале, отражалась дорога от Никольских ворот. Якобы разглядывая картину и не привлекая внимания, можно заметить выезд великого князя.
В 2 часа пополудни он заметил карету и направился через Никольские ворота в Кремль, к зданию суда.
Навстречу ему ехала великокняжеская карета с зевающим кучером Рудинкиным на козлах.
Пора… Время замедлилось и почти остановилось, как бывает в роковые минуты, и в голове зазвучало: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод…»
Губы его шептали за голосом в голове слова и с криком:
— Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни, — он бросился к карете и с четырёх шагов с силой метнул в неё бомбу.
Голос в голове смолк и к своему удивлению он не услышал грохота взрыва, а увидел, как в абсолютной тишине разлетелась карета, и вместе с её обломками, полетели ошмётки кровавого мяса, один из которых чувствительно ударил убийцу по щеке, приведя его в чувство. И он воспринял звуки и запах ада от взрыва адской машины.
У него закружилась голова. Неподалёку стонал кучер, что–то кричали набежавшие люди и вновь в голове возник голос: «Имя сей звезды — полынь, и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки», — ощутил, как чьи–то руки схватили его и куда–то потащили.
Полностью он пришёл в себя сидя между двух полицейских в санях.
Голова страшно ломила, а всё тело болело, словно это его разорвало на куски.
«Следует сказать что–то подобающее случаю», — подумал он, проезжая мимо здания суда с битыми окнами и испуганными в их проёмах лицами.
А в голове опять шумело, и вновь зазвучал голос: «Четвёртый ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца, и третья часть суши, и третья часть луны, и третья часть звёзд».
Когда его грубо выдернули из саней у Якиманской части, он прохрипел про деспота, что сидит в его мозгах:
— Надо его удалить… Избавиться от него, — хрипел он, страдая от адской боли в голове.
— Чего говорит? — спросил у одного жандарма другой.
— Ясно чего: Долой деспотизм…
— О-о! Сенсация! — стал записывать в блокнот случайно оказавшийся возле части судебный репортёр: «Революционер громко кричал: Долой деспотизм! — подумал и приписал: Долой самодержавие!, — и с обидой глянув на оттолкнувшего его жандарма, дописал: Бей сатрапов и царских опричников».
Ещё сани с убийцей не успели доехать до Никольских ворот, как к останкам мужа бросилась Елизавета Фёдоровна. Она гладила тёплую ещё руку и беззвучно рыдала, глядя на то, что несколько минут назад было её мужем — высоким и красивым человеком.
Любопытная толпа напирала, так как полиция ещё не прибыла, чтоб её оттеснить от обломков кареты и останков великого князя.
— Гляди–ка, — услышала княгиня чей–то голос, — голову разорвало, хоть раз в жизни Серёжка пораскинет мозгами…
Яростно сверкая глазами, она бросилась к толпе, и отталкивая то одного, то другого зеваку измазанными в крови мужа руками кричала:
— Как вам не стыдно… Человека убили… А вы даже шапки не снимите…
Кто–то снял, а большинство, внутренне ухмыляясь, наслаждалось видом убитой горем женщины.
— Люди! Да что с вами? — крестясь, подошла к толпе нищенка. — Ведь ЧЕЛОВЕКА убили…
Император, узнав о случившемся, заперся в кабинете, велев дежурному камердинеру никого не пускать, даже жену.
Через два часа, выйдя с влажными, покрасневшими глазами, играя скулами, протянул генерал–адьютанту исписанный лист.
Вечером вышел манифест: «Провидению угодно было поразить Нас тяжёлою скорбию: любезный дядя Наш, Великий Князь Сергей Александрович, скончался в Москве в 4 день сего февраля на 48 году от рождения, погибнув от дерзновенной руки убийц, посягавших на дорогую для Нас жизнь Его. Оплакивая в Нём дядю и друга, коего вся жизнь, все труды и попечения были беспрерывно посвящены на службу Нам и Отечеству, Мы твёрдо уверены, что все наши верные подданные примут живейшее участие в печали, постигшей Императорский Дом Наш».
Но в подданных печали как раз–то и не было.
Генерал Трепов убедился в этом, читая рапорт директора Департамента полиции Лопухина: «Лишь небольшая часть рабочих проявляла какое–то сожаление о гибели великого князя. В среде интеллигенции царило буквально ликование, а студенты известие о гибели великого князя встречали аплодисментами и возгласами «Долой самодержавие». Крупная интеллигенция ведёт широкий сбор денег на покупку оружия; деньги жертвуют адвокаты, врачи, люди других профессий; значительные средства даёт на вооружение местное купечество».
Ознакомительная версия.
