Ознакомительная версия.
Кардинал Асканио был, как всегда, прав. Чезаре действительно страшно ревновал Лукрецию к ее мужу. С удовольствием он обнаружил, что полностью брак еще не состоялся.
– Ты плачешь?! – Чезаре заглянул в лицо Лукреции, кажется, для него не было события страшней слез любимой сестры. С чего бы, неужели жалеет об отношениях с мужем?
Лукреция нехотя показала брату письмо. Тот взял, искоса поглядывая на сестру. Конечно, Чезаре не ошибся, послание могло быть только от Джованни, от кого же еще? И, конечно, герцог Гандийский ныл по поводу своего возвращения в Рим. Вот уж этого Чезаре не хотелось вовсе.
Джованни Борджиа, герцог Гандийский, которого теперь частенько называли на испанский манер Хуаном, наконец обрюхатил свою супругу и мог бы вернуться, выполнив свой долг перед испанской короной, умолял, чтобы за ним выслали галеры. Он прислал такое же письмо с просьбой и самому Чезаре, тоже утверждал, что для него каждый лишний день в Испании словно год… Так же герцог писал и Папе.
– Тебе жалко Хуана? – В голосе Чезаре слышалась откровенная ревность.
В другое время Лукреция постаралась бы возбудить ревность брата, но сейчас не до того. Она откровенно хлюпнула носом и пожаловалась:
– Сегодня утром случилась неприятность. Ты еще не знаешь?
– Нет. С тобой?
– С Джулией, но она мне как сестра. Джулия вышла на балкон, и в нее с проклятьями неверной жене кинули камень. Понимаешь, в Джулию кинули камень, намекая на ее связь с отцом. Почему люди столь злы, Чезаре?
– Ну, ну, сестренка, нашла из-за чего плакать… Люди действительно злы, и нужно, чтобы они боялись нас, Борджиа, настолько, чтобы никому не пришло в голову не только бросать камни и проклинать вслух, но и думать о нас что-то дурное.
– Но как ты можешь заставить не думать?
Глаза Чезаре сверкнули не просто злостью, Лукреции показалось, что в них пламень адова огня. Стало страшно…
– Перестань рыдать сама и успокой Джулию. Тот, кто сам спит с соседской женой, со своей племянницей или дочерью, не может осуждать кого бы то ни было.
– Ты о ком говоришь?! – ужаснулась Лукреция.
– О римлянах. Ты думаешь, осуждая неверную своему Орсини Джулию, римляне не занимаются тем же? Загляни в любой дом, там происходит такое… Я слышал немало рассказов об исповедях, в чем только не каются! – Чезаре почти зло рассмеялся, казалось, что людские грехи и преступления доставляют ему удовольствие.
– Разве можно разглашать тайну исповеди?
Брат посмотрел на сестру, словно на маленькую девочку, погладил по голове и тихо рассмеялся:
– Удивительно, ты остаешься наивным ребенком даже в Ватикане. Блудница и девственница одновременно, это очень привлекательно. Лукреция, ты зря переживаешь, люди относятся к пороку куда более терпимо, чем тебе кажется. Просто потому что порочны все, только кто-то умеет грешить с удовольствием, а кто-то при этом кается и делает грех настоящим грехом.
Чезаре немного постоял, глядя в окно, потом вдруг тихонько рассмеялся:
– Вчера один из прелатов рассказывал о такой исповеди. Очаровательная малышка каялась в любовной связи с соседом, при этом стараясь не пропустить ни одной подробности, мол, он и так меня поворачивал, и этак… Прелат, не будь дураком, заявил, что каждый поворот надо отмаливать как отдельный грех, но перед тем, чтобы точно знать, какой именно, обязательно продемонстрировать самому прелату. После этого красотка неделю ежедневно ходила на исповеди, а священник после встреч с ней едва таскал ноги.
Лукреция тихо хихикала. Слова брата вселяли в нее робкую надежду, что не все так плохо.
– Лучше расскажи, как у тебя дела?
– Его Святейшество разрешил нам с Адрианой и Джулией уехать на лето в Пезаро.
– Думаю, вам с Джулией в Пезаро будет весело. Граф Пезаро должен из шкуры вылезти, чтобы подобающе принять свою супругу.
– Мне нужно постараться наладить отношения с мужем и родить ему ребенка, чтобы у нас была полноценная семья.
Ее нежная ручка легла на руку брата, голубые глаза смотрели умоляюще, Лукреция словно извинялась за свое желание наладить семью и спать с законным супругом. Оба понимали, что стоит Чезаре возмутиться, и сестра пойдет на попятный, отвернется от супруга в угоду брату. Она считала себя обязанной и привязанной к брату.
Чезаре вдруг пробормотал:
– Я бы на твоем месте не торопился…
– Почему?
– Джованни Сфорца не тот зять, который сейчас нужен Его Святейшеству.
– А кто нужен Его Святейшеству?
Чезаре чуть подумал, покусал губу, потом присел рядом с Лукрецией.
– Скажи, ты очень дорожишь мужем?
В ответ только пожимание плечами. Как можно дорожить тем, кто не очень-то обращает на тебя внимание? Лукреция привыкла к всеобщему восхищению и обожанию, а Джованни Сфорца словно деревянный. Это было неприятно и в какой-то степени даже оскорбительно. Конечно, сначала она сама не хотела супружеских отношений, поскольку была слишком молода, но прошло время, можно бы и сделать ей ребенка. Гордость не позволяла Лукреции просить мужа о внимании или жаловаться кому-нибудь, но она чувствовала себя весьма уязвленной.
Узнав о предполагаемой поездке, Лукреция твердо решила завоевать внимание графа Пезаро и стать полноценной графиней. «Мне нужен ребенок от Джованни, тогда можно и любовника заводить…» – решила она.
Именно поэтому Лукреции вовсе не хотелось обсуждать свои супружеские отношения, и без того каждый дурак в Риме знает, что граф Пезаро не спит в постели своей жены. Объяснений тому ходило великое множество, люди умельцы придумывать их в меру своей испорченности. Твердой моралью Рим никогда не отличался, а потому и версии были самыми грязными: Лукреция попросту спит со своим обожаемым братом Чезаре! Нет, с другим братом, Хуаном Гандийским… правда, слухи про Джованни Борджиа как-то стихли, поскольку тот был далеко. Зато стали поговаривать о связи Лукреции с собственным отцом! Или вообще одновременно с Чезаре и Папой!
Чтобы выглядеть чище какого-то человека, вовсе не обязательно отмываться, можно облить его грязью куда большей, чем собственная. Лукреция отнюдь не была невинной и строгой в поведении, скорее наоборот, но грязь, которой ее поливали в слухах на улицах Рима, превышала разумные пределы. Подливал масло в огонь секретарь Папы Иоганн Бурхард, записывавший вроде только происходившее в Ватикане, но как записывавший! Если он не знал окончания какой-либо истории, то легко придумывал последнюю фразу записи такой, чтобы читатель мог довершить описание при помощи разнузданного воображения. Что можно представить себе после слов «…и удалились в покои Папы, где провели больше часа…»? Кому придет в голову подумать об обсуждении серьезных вопросов в кабинете? Конечно, только объятья отца и дочери. Какой ужас!
Конечно, Лукреция понятия не имела, что там пишет Бурхард в своем дневнике, но вместе с остальными придворными немало страдала от его требований – Иоганн Бурхард был церемониймейстером. Причем церемониймейстером с большой выдумкой и очень жестким. Все важные приемы и праздники, касавшиеся Папы, проходили по придуманному им сценарию, расписанному по минутам, с оговоренными каждым шагом и жестом. Когда и как подойти к понтифику, как поцеловать его руку или ступню, как поклониться, как повернуться… все это стало при Бурхарде законом, иногда страдал и пытался угомонить не в меру ретивого церемониймейстера даже сам понтифик. Помогало мало.
Чезаре продолжил расспрашивать сестру:
– А он тобой?
– Чезаре, я его жена согласно венчанию и буду стараться стать таковой в действительности. Я рожу Джованни сына, даже нескольких, он полюбит меня. Не переживай, я сумею стать хорошей женой…
– Может, не стоит стараться?
– Как это?
– Мы найдем тебе лучшего супруга…
– Кто «мы» и зачем искать?
– Мы с Его Святейшеством. А искать стоит в другой стороне. Сфорца больше не нужны Ватикану, если хочешь, мы освободим тебя от этого мужа.
В слове «освободим» Лукреции послышалась угроза жизни графу Пезаро, она даже вскочила:
– Нет, нет, Чезаре! Я стану Джованни хорошей женой, а он мне хорошим мужем! Не нужно освобождать!
Кардинал только вздохнул, до чего же глупы эти женщины, даже самые умные! Если Лукреция Борджиа способна, как клуша, носиться со своим недоумком мужем, то что говорить об остальных? Он, правда, признавал, что Санча сообразила бы куда быстрее, но мысль о том, чтобы подсказать решение проблемы Санче, а та научила бы Лукрецию, Чезаре выбросил сразу.
Вздохнув, Чезаре тоже встал и поцеловал сестру в голову:
– Что за глупости приходят тебе в голову? Я только прошу не слишком стараться. Одна мысль, что моя сестра будет унижаться перед супругом, почти вымаливая у него внимание к себе, приводит меня в ярость. Ты гордая женщина и не должна стараться завоевать его внимание. Пусть он старается завоевать твое!
Чезаре сознательно нажимал на гордость сестры, он знал, что эти слова засядут у Лукреции в голове, и она действительно не станет сильно стараться завоевать сердце графа Пезаро.
Ознакомительная версия.
