Вольферль услышал, как граф Коллальто снисходительным тоном объяснял кому-то:
– Вильгельмина недавно замужем. Она еще совсем девочка, ей всего восемнадцать.
Но тут графиня вновь заговорила с ним и полностью завладела его вниманием.
– Вольфганг, мелодия дуэта просто очаровательна. Она тронула меня до слез. По-моему, я никогда прежде его но слышала.
– Его написал Доменико Скарлатти, сын Алессандро. Это очень мелодичный дуэт.
– Вы сыграете мне его еще раз, когда придете к нам?
– Да, да, обязательно, если разрешит Папа.
– Ну конечно же, разрешит. Благодарю вас, Вольфганг, за прекрасный концерт.
– Благодарю вас, графиня. – Вольфганг готов был играть все, что бы она ни пожелала. Будь он постарше, он бы непременно женился на ней.
Леопольд ждал, что за концертом последует оживленный разговор о музыке, но граф Коллальто уже делал саркастические замечания насчет того, что англичане отбирают у Франции ее американские колонии, хотя Франция – союзник Австрии.
Леопольд хотел было вступить в разговор и спросить, не угрожают ли Вене пруссаки – в роскошной музыкальной зале это казалось маловероятным, – но тут лакей дал знак, что Моцартам пора прощаться. Никто из гостей еще не собирался уходить, но Леопольд ничем не выказал своей обиды. К тому же это чувство несколько смягчилось, когда лакей вручил ему тонкие кружевные платки для госпожи Моцарт, великолепный веер для Наннерль, серебряные часы для Вольфганга и двадцать гульденов для него самого.
Концерт во дворце Коллальто произвел впечатление на владельца гостиницы «Белый бык». Обычно Отто Хейнц относился к своим постояльцам пренебрежительно, но граф как-никак был одним из могущественнейших вельмож империи. Толстый краснолицый хозяин предоставил Моцартам более просторный и удобный номер, и с тех пор именовал Леопольда не иначе как «ваше превосходительство господин капельмейстер Моцарт», что очень смешило Вольферля. Он шутливо называл сестру «ваше королевское высочество госпожа фон Аннерль», а себя – «ваше королевское высочество господин фон Оцарт», и Леопольд не делал замечаний сыну – дело в том, что через несколько дней после концерта у Коллальто дети получили приглашение выступить перед императрицей в Шёнбрунне.
Леопольд написал Буллингеру о высочайшей милости и попросил его отслужить в Зальцбурге четыре мессы по одной на каждого члена семьи Моцартов. Затем он занялся туалетом Вольферля, полагая, что мальчик скорее, чем кто-либо из них, может привлечь к себе благосклонное внимание.
Леопольд заставил его надеть кружевные манжеты, башмаки с пряжками из фальшивого серебра, пудреный парик и нацепил ему на бок шпагу в украшенных камнями ножнах, как подобает придворным, после чего Вольферль превратился в маленького графа Пальфи.
В день концерта Леопольд нанял карету, запряженную четверкой лошадей, с кучером и форейтором, хотя это стоило немалых денег. Дети пришли в восторг от такой роскоши и уселись, откинувшись на синие подушки, будто для них это было самым привычным делом. Анна Мария, примирившись в душе с расточительством мужа, тоже радовалась. Они проехали по узким, извилистым улицам внутреннего города, выбрались к предместью Мариахильф и покатили дальше. Все были радостно возбуждены.
Поездка оказалась удивительно приятной. И Вольферлю хотелось, чтобы она длилась как можно дольше. Но вот впереди возникла громада Шёнбрунна, и от его непомерной величины у мальчика перехватило дыхание. Парк перед дворцом был огромный, а сим дворец и того больше. Вольферль был подавлен ею размерами и воскликнул:
– Ой, какой громадный!
– Это самый большой дворец в мире, больше Версаля, – сказал Папа. – Пятьсот акров! Больше, чем многие города. – И больше Зальцбурга?
Папа не ответил, погруженный в созерцание окружавшего их великолепия.
По мере того как они приближались к Шенбрунну, изумление Вольферля росло. Дворец графа Коллальто выглядел крошечным по сравнению с резиденцией Марии Терезии. Он приехали через решетчатые чугунные ворота, мимо двух высоких обелисков, увенчанных позолоченными имперскими орлами. Чем ближе они подъезжали к Шёнбрунну, тем громаднее он становился. Но вблизи дворец оказался грязновато-желтым, а не ослепительно белым, как издали. И это несколько разочаровало Вольферля. Тем не менее мальчик был взволнован.
– Пана, Шёнбрунн куда больше Резиденции, – сказал он.
– Говорят, в нем тысяча четыреста сорок одна комната, и собираются пристраивать еще.
– А для чего императрице столько комнат?
– Она поставлена богом защищать свой народ и свою империю.
Интересно, есть ли у бога на небе такие же дворцы, подумал Вольферль. Ему стало грустно. Рядом с огромным дворцом он почувствовал себя совсем малюсеньким. Дворец был слишком грандиозен для клавесина. А тут еще Папа стал давать последние наставления, и Вольферль совсем сник.
– Запомните, – говорил Папа, – нельзя обращаться к ее императорскому величеству или к членам императорской фамилии, пока они сами первые с вами не заговорят.
Им велели войти с заднего хода. Лакей сообщил Леопольду: – Вас ждут в Зеркальном зале, – и, не говоря больше ни слова, повел их туда. Ну что ж, подумал Леопольд, с одной стороны, их впустили, как прислугу, с заднего хода, с другой – принимают в любимой комнате Марии Терезии.
Следуя за высокомерным лакеем через множество роскошных покоев, отделанных в стиле рококо, Леопольд невольно восхищался их пышным великолепием, несмотря на твердое намерение держаться так, будто его ничем не удивишь. Люстры тончайшей работы, золоченые лепные потолки, печи, почти до самого потолка, облицованные затейливым изразцом, паркетные полы, натертые до такого блеска, что в них можно смотреться, как в зеркало, – все казалось еще более роскошным, чем он представлял. Нет, моя мечта неосуществима, говорил он себе, смешно думать, что людей, окруженных таким великолепием, можно еще чем-то удивить. Они растопчут мои честолюбивые устремления на корню.
Тем временем лакей ввел их в Зеркальный зал, и, когда Леопольд увидел императрицу и императора в окружении эрцгерцогов и эрцгерцогинь, ему показалось, будто все они сговорились против него.
Мария Терезия и император Франц I сидели посередине зала, остальные стояли. Леопольд поклонился как мог ниже и, окинув взором огромную комнату, усомнился, услышит ли кто-нибудь игру детей – таким маленьким казался здесь клавесин. И тем не менее, подумал он, где же еще играть Телемана и Скарлатти, как не здесь? Зеркальный зал был даже больше Рыцарского зала, и в нем стояли семь изумительных зеркал высотою от пола до потолка, таких ему еще не доводилось видеть. Стены были белые с золотом, а посреди зала – две огромные люстры. Леопольд надеялся, что дети волнуются меньше его.
Дети сделали императрице реверанс, и она, обратившись к Леопольду, сказала:
– Мальчик совсем еще маленький. Моцарт, сколько, вы говорите, ему лет?
– Шесть, ваше величество. Шесть с небольшим. На лице Марии Терезии отразилось недоверие.
В толпе за спиной императрицы и императора он заметил графа Шлика и графа Пальфи, но они не подали виду, что знают его. Все придворные ждут ее мнения, причем ждут недоброжелательно, казалось Леопольду.
И тут императрица сказала:
– Моцарт, мне со всех сторон твердят о таланте ваших детей. И граф Шлик, и граф Пальфи, и Туны. Хотелось бы думать, что они не преувеличивают.
– Мы приложим все усилия, ваше величество. – Леопольд молил бога, чтобы слухи о ее интересе к музыке оказались правдивы. Говорили, что у Марии Терезии хороший голос и в свое время она занималась с Вагензейлем, который состоял учителем музыки при императорской семье. Вагеннойля Леопольд высоко ценил как музыканта. Но, глядя на императрицу, холодную и величественную, Леопольд не видел ничего, кроме ослепительного блеска бриллиантовой диадемы в ее волосах, и помнил только, что перед ним императрица, которая сумела дать отпор такому могущественному полководцу, как Фридрих Прусский. Дурные предчувствия овладел и им.
– Начинайте! повелительно сказала Мария Терезия.
Вольферлю императрица сразу понравилась. Она была похожа на Маму. Обе были приблизительно одного возраста, разве только императрица чуть потолще, но у обеих красивый румянец и голубые глаза. И хотя, когда мальчика представляли ей, она окинула его неприступным взглядом, он заметил, как взгляд ее потеплел, когда императрица обратила его на своих детей, некоторые среди них были не старше его самого, и как ласково улыбнулась – ну совсем, как Мама. И потом, ведь Папа говорил, что в Вене он должен поправиться именно императрице.
Неожиданно для себя Вольферль улыбнулся Марии Терезии, и она невольно улыбнулась в ответ.
Папа усадил сына на табурет у клавесина, рядом с Наннерль. Вольферлю это не понравилось. Он ведь достаточно большой, чтобы самому залезть, – просто Папе надо показать, какой он маленький. Папа нервничал, у него тряслись руки. А у меня нет, так и хотелось выкрикнуть Вольферлю. Я никогда не волнуюсь, когда играю.
