Димитрий снял шелом и поклонился далекому холму:
- Спасибо вам, братья.
Боброк тихо окликнул государя. Сурово-скорбная процессия вступила на мост: под шитыми серебром плащаницами на повозках покоились дубовые гробы-саркофаги русских князей и знатных бояр. Губы великого князя шевелились, называя имена… Михаил Бренк… Иван и Мстислав Тарусские… Федор и Иван Белозерские… Семен Оболенский… Андрей Серкиз… Микула Вильяминов… Тимофей Волуевич… Пересвет…
Не дожидаясь конца процессии, Димитрий тронул коня и долго ехал за гробом Пересвета.
Сразу за Доном, по обе стороны дороги, стояли рязанцы - мужики, женщины, дети. Сняв шапки, низко кланялись ратникам, иные совали угощение, и воины не отказывались, хотя рать была обеспечена с избытком. Русские люди благодарили победителей, своих защитников, как могли, и нельзя было отказываться от их благодарности, если даже отдавали последнее. Какие бы тяготы и беды ни ждали впереди, люди верили: будем жить! Будем жить, потому что на разбойного степного хищника нашлась наконец-то управа.
* * *Был поздний солнечный листопад, когда в лесах наступает торжественно-тихий праздник, и лишь лосиный рев на зорях гремит, подобно трубам ангелов, возвещающих наступление дня. Ласковое нежаркое солнце мягким светом заливает чистое небо от края до края, от пестро-золотистых ковров листвы золотеет даже угрюмоватая зелень елок, по-летнему светится остывшая вода лесных озер и речек, а синичье треньканье по опушкам кажется звоном стеклянно-прохладного воздуха. В один из таких дней к Звонцам приближался одинокий всадник. Ехал он не проторенной дорогой, а малыми тропками или прямо бездорожьем, мимо сжатых полей, держась перелесков, и копыта его вороного коня утопали в пышной листве, еще не прибитой дождями; мягкая поступь скакуна редко вспугивала тяжелых угольных тетеревов, серо-пестрых куропаток и седых выцветающих зайцев. Среди мирных крестьянских полей всадник выглядел чужевато - в стальном шишаке и зеленом, вышитом по вороту и рукавам воинском кафтане, под распахнутыми полами которого бисерно поблескивала кольчуга, на бедре - меч, на поясе - кинжал, к кованому седлу пристегнут саадак с луком и стрелами. Блеснуло широкое озеро, с одной стороны окруженное сизым осенним урманом, на другом берегу проглянула закоптелая кузня, окруженная широким подворьем, и всадник заторопил коня. Не доезжая озера, вдруг остановился, прислушиваясь и оглядываясь, будто гадал - туда ли привели его полевые тропы? - в серых глазах отразилось тревожное напряжение.
- Звонцы, - тихо сказал он. - Звонцы без звона…
Опустил голову, тронул коня, шагом двинулся в объезд озера. Улица встретила пустой тишиной. Проехал одно подворье, другое - ни единой души. "Хоть бы собака какая облаяла, что ли?" - подумал всадник, отрешенно глядя перед собой. Дома по сторонам улицы слишком напоминали ему лица тех, которые одним рядком лежали на кровавой траве Куликова поля, - казалось, и здесь его окружают покойники. Скрипнула калитка, согбенная старушка вышла на улицу, поглядела из-под руки. Он узнал и в смущении задержал коня. Бабка приблизилась, низко поклонилась.
- Отколь, соколик ясный? Не война ль опять с басурманом?
- Здравствуй, бабушка, - сказал негромко, глядя в сморщенное лицо старушки, с трудом находя потускневший, словно бы далекий взгляд и поражаясь тому, что и старые люди, оказывается, так заметно могут стареть. - Слава богу, не с кем пока воевать. Я с доброй вестью от нового боярина. Аль не узнала меня?
- Осподи, - лицо старушки задрожало. - Никак Лексей, Алешенька наш, соколик ласковай… Счастье-то Аксинье - сынок воротился.
Дрожащими руками Барсучиха поймала его стремя, прижалась щекой к сапогу, тихо плача.
- Не надо, бабушка, - смущенно попросил Алешка, не смея выпростать стремя из рук Барсучихи. - Не надо. И без того небось все глаза выплакали, а за слезами и радость проглядишь.
Видно, в своем любопытстве Барсучиха не переменилась, если тут же, осушив глаза рукавом, засыпала вопросами:
- Кто он, новый-то наш боярин? Молодой аль старый? Поди, за окладом посошным тя прислал, дак Фрол все уж приготовил.
Алешка улыбнулся:
- Все расскажу, бабушка, дай срок. Да только никакого оклада ему теперь не надобно. Не ныне-завтра сам будет, с молодой женкой да с пожалованьем от государя сиротам и вдовам ратников, побитых на Куликовом поле. Его князь Боброк золотой гривной пожаловал за дела ратные, да и государь не обошел. Давал ему село большое да богатое, он же Звонцы попросил и велел передать, што два года никаких податей от вас брать не будет.
Старуха начала креститься:
- Слава те, осподи, за этакого господина. Как зовут его?
- Тупик, Василий Андреевич Тупик. Люди-то где, бабушка?
- Да в лесу нонче, батюшка. И твои тож там. Всем миром дрова готовить поехали со старостой. Без мужиков с лесинами-то где уж бабам в одиночку!..
Алешка встрепенулся: от берега озера донесся отчетливый удар молотка по железу. Вот еще… еще… и зазвенело, забило, заахало и запело - весело, размеренно, мощно…
- Кузнец?!
- Кузнец, Алешенька, кузнец наш новенький трудится, Микула-богатырь.
- Микула?..
- Из бывших монахов он, у нас поселился, Марью хочет взять Филимонову за себя - вот как справит она сорокоуст да относит плат черный. Трое ведь у нее, и хозяйство не богатое, пил ведь он шибко, Филимон-то, царство ему небесное… А он-то, Микула, на нее не наглядится, уж на подворье кажинный день ходит - то поправит, это подладит, и ребята к нему льнут.
- С Микулой, бабушка, еще трое монахов было.
- Как же, батюшка, было-было. Да двое остались, те помоложе Микулы, они девок себе сосватали. А третий пожил да и воротился в обитель свою, очень уж богомольный, говорит, кровь пролитую отмолить надо, не дает она ему покоя…
Ехал Алешка селом, и уж безбоязненно рассматривал знакомые избы - не мертвые, а живые лица земляков смотрели на него из-за плетней и частоколов.
У Романова подворья неожиданно для себя сдержал коня. Калитка отперта, значит, дома есть кто-то… Вдруг да воротился Роман, безвестно сгинувший во время битвы? Зайти? Алешке стало жарко и холодно сразу. Может быть, за этими стенами сейчас она? Аринку он мог бы разыскать сразу после битвы, но с чем бы он пришел к ней тогда?.. Неожиданно спокойно повернул к воротам, неспешно сошел с лошади, привязал ее к медному кольцу, вбитому в воротный столб, шагнул в раскрытую калитку. Серого не было, наверное, ребятишки взяли с собой в лес - почти все звонцовские собаки умели ловить дичь. Медленно поднялся на тесовое неширокое крылечко, толкнул дверь в сени, и она подалась. Негромко постучал…
- Кто там? Заходите…
Невесомой рукой растворил невесомую дверь и в полусумраке после уличного полуденного света не сразу разглядел Аринку. Она пряла в углу, там, где бы положено быть конику, на самом мужском месте… Встала растерянно, увидев человека в воинском одеянии, отошла в угол, будто хотела спрятаться.
- Здравствуй, - сказал Алешка.
- Здравствуй…
- Вот приехал к своим, зашел проведать.
- Благодарствуем… Я слыхала, ты у князя теперь…
Голос у нее был словно надтреснутый, чужеватый, лица Алешка все еще не рассмотрел хорошо, заметил лишь, что Арийка сильно похудела.
- Об отце не слыхали чего?
- Нет…
Никак не мог привыкнуть к ее темному вдовьему платку, стало до смерти неловко, уйти бы ему, но как уйти? Видно, нельзя так сразу являться, пожил бы денек в Звонцах, встретились бы, может, ненароком - тогда легче. Вдруг сунул руку под полу кафтана, вынул маленький, обшитый шелком треугольник с блестящими бусинками, протянул женщине.
- Возьми… С него снял тогда… Сразу не нашел тебя, а потом где ж искать было?
Она взяла косник, всхлипнула, закрылась темным рукавом сарафана:
- Спасибо тебе, Лексей, сказывали мне, как ты спасал его…
- Чего там! Кабы спас!.. Все мы спасали друг друга. Дак пошел я, однако…
- Куда ж ты? - Аринка вспомнила, что она хозяйка, а редкого гостя положено угостить. - Сядь, я сейчас принесу чего-нибудь - помянешь…
- После, Арина, я ж дома еще не был, по пути зашел.
- Да их и нет никого твоих, вечером лишь воротятся. Сиди, я за Микулой сбегаю, он все о вас с Юрком рассказывает, как бились вы на поле Куликовом. А я… как вернулась из похода-то, ну вот, будто места нет мне на земле, так и побежала бы в Москву за войском, будто все вы там живые… Да куда ж бежать, маманя одна с меньшими… Сиди, я быстро…
И тогда Алешка так же нечаянно, как вошел в этот дом, решился на святую ложь, которую придумал еще на Куликовом поле после похорон звонцовских ратников и ради которой, может быть, отпросился у Василия Андреевича на денек раньше его умчаться в Звонцы, чтобы к приезду нового боярина решить свое дело.
- Арина, - он заступил ей дорогу. - Погоди. Все уж скажу сразу, и ты ответь, чтоб не мучиться мне.
